Санитарная рубка - Щукин Михаил Николаевич

— На Чебачьем стерлядка косяком стоит, торопился Колька. — Пару мешков за ночь взять можно! Без балды!

Дальше выяснилось, что невод длинный, рыбачить им можно только обметом, когда один конец по берегу ведут, а второй на лодке заводят. Но при таком раскладе три человека надо, чтобы кто-то еще и на веслах сидел. Шептун сначала отказался, но мужики на него насели, и он, махнув рукой, согласился.

Ночью, едва стемнело, они уже были на Чебачьем мысе. Первая же тонь оказалась удачной, едва невод на берег вытянули, стерлядка в мотне аж кипела и даже треск слышался — так тесно было рыбе. Завели вторую тонь, третью — еще больше.

— Хватит, — первым опомнился от азарта Шептун. — Лодку перегрузим. Как плыть? —

— Ни хрена! — кричал, будто пьяный, Колька. — Такая пруха валит! Еще заводим!

Завели.

И еще раз.

Еще…

Плоскодонка бока имела низкие, да и в размерах была невеликой, поэтому, когда ее нагрузили рыбой да сели сами рыбаки, она так просела, что вода подступила к самым бортовым обрезам.

— Не боись! Ни фига не будет! Гребем потихоньку и в лодке не шарахаемся! Пошли! — Колька оттолкнул плоскодонку от берега, сам уселся на заднее сиденье и взял правильное весло. Шептун с Антоном гребли лопашными. На середине реки, на самой стремнине, у Кольки выскользнуло из рук весло, он дернулся за ним, круто наклонив лодку, и она широко, на всю длину, зачерпнула воды, так много, что махом перевернулась. И сразу же пошла на дно.

Выплыть никому не удалось.

Искали их долго. Вылавливали по одному, спускаясь далеко вниз по течению, последний труп, раздутый до страшных размеров и объеденный рыбами, достали лишь через месяц, да и то случайно зацепилась за него плавучая коряга и подтащила к берегу.

Посудачили, поговорили первомайцы о происшествии на Оби, но недолго, и скоро позабыли.

А в бывшей церкви на исходе лета хозяйничали между тем проворные городские люди, которыми командовал чернявый молодой мужик Жорик. Золотозубый, улыбчивый, говорливый и расторопный Жорик не знал покоя и трудился над обустройством будущего кафе, как самый настоящий передовик коммунистического труда.

Дело двигалось быстро. Потолок и стены бывшей церкви обшили вагонкой, вагонку обожгли паяльными лампами, а затем покрыли лаком. Пространство бывшей церкви от темного цвета как будто съежилось, мрачновато стало, но скоро стены оживили чеканкой: бородатые мужики в шлемах и с секирами, соболя с поднятыми хвостами, большущее солнце с длиннющими лучами, медведь, стоящий на задних лапах, виноградные гроздья и большие, как тыквы, яблоки — все это расположилось вперемешку на темной вагонке, и она уже не казалась мрачноватой. Под потолком повесили жестяные люстры на толстых цепях, над буфетной стойкой вырезали теремки из ДВП и раскрасили их в жгуче-красный и ядовито-зеленый цвета.

Жорик неутомимо колесил по первомайским конторам и магазинам, везде заводил знакомства, всех приглашал в кафе, как оно только откроется, и везде ему были рады — умел он располагать к себе, особенно женщин. И потому неудивительно, что скоро перебрался из ободранного номера райцентровской гостиницы в просторный кирпичный домик, где обитала одинокая продавщица из универмага по имени Зоя. Высокая, пышнотелая, Зоя расцвела при своем избраннике, как цветок, который до этого долго не поливали. Не успели моргнуть, а Жорик уже раскатывал свою дебелую супругу на новеньких «жигулях». Как-то быстро, почти мгновенно все у него получалось — легкий был человек, скорый на ногу.

В праздник Восьмого марта кафе торжественно открыли. Начальники сказали речи про культурный отдых, поздравили первомайцев со столь важным событием, перерезали красную ленточку и распахнули двустворчатые двери, аккуратно обитые теперь оцинкованным железом. Встречал первых гостей и ловко распоряжался всем улыбчивый Жорик, вступивший в должность заведующего кафе, которое получило красивое название — «Первомайский бор».

Порядок в этом бору продержался недолго. Не прошло и года, как теремки над буфетной стойкой пообломались, красивые тарелки побились, вилки погнулись, вместо рюмок питье разливали в граненые стаканы, а полированные столы сплошь были испятнаны черными оспинами — окурки тушили, потому как пепельницы тоже быстро расхряпали.

Никакого культурного отдыха не получилось. Леспромхозовские мужики, приехавшие с лесных делянок или пришедшие с пилорамы, бефстроганов и котлет на куриной косточке не заказывали, просили водки и пива, капусты квашеной и хлеба побольше. С крыльца иные посетители не спускались, а сползали, особо слабых приходилось даже выносить. Зимой снег вокруг бывшей церкви пятнали желтые разводы от мочи, весной они оттаивали и до самого тепла ядрено воняли.

Начальство, спохватываясь, время от времени наводило крутой рукой порядок: присылали в кафе дежурить милиционера, к закрытию подгоняли воронок из вытрезвителя, набивали его под самую завязку, а на особом щите, под надписью: «Они позорят нашу жизнь», вывешивали портреты пьяниц.

На неделю-другую наступало затишье. А после затишья — на колу мочало, начинай сначала!

На втором году «Бабьи слезы», как переименовали в народе «Первомайский бор», открыли собственный поминальный счет: в пьяной драке зарезали леспромхозовского шофера и насмерть зашибли бутылкой райповского грузчика.

Жорик раздобрел, свесил через брючной ремень тугое пузцо, похожее на тыковку, а в остальном ни капли не изменился: всегда улыбался, посверкивая золотыми зубами, ни с кем не ссорился и даже с пьяными мужиками умел ладить. За буфетной стойкой командовала теперь его сожительница Зоя, командовала так громко, что мужики ее побаивались: скажешь слово поперек, а она, змеюка, запомнит и в следующий раз в долг даже кружку пива не нальет. Лучше уж промолчать, даже в том случае, когда она орет не по делу.

Ездили теперь Жорик с Зоей на «Волге», а жили в новом доме, который построили на краю райцентра и отсыпали к нему гравийную дорогу, чтобы летом не глотать пыль, а весной и осенью не буксовать в грязи.

Так и мелькали быстрые дни.

Неожиданно, как это всегда случается, нагрянула в кафе «Первомайский бор» ревизия из ОБХСС [8], не районного, а областного, из самого Сибирска. Жорик, золотозубо улыбаясь, сразу же предложил отобедать, еще предложил съездить на Обь искупаться и сварить уху, а еще, продолжал он перечислять, можно за грибами прокатиться, как раз беленькие пошли, но милицейская дама в чине капитана, командир неожиданной ревизии, отчеканила, как на политзанятиях:

— Давайте лучше делом займемся. А уху хлебать и грибочки собирать, это без меня.

При капитане состояла еще одна дама, помоложе, одетая в гражданское платье и потому неизвестно в каком звании. Первым делом они сноровисто вытряхнули из сейфа и шкафов все документы и папки, отвезли их в райотдел и там засели в отдельном кабинете, никого к себе не пуская. Жорик, чуя, что запахло жареным, кинулся в райпо, в райисполком и даже в райком сходил, но люди, к которым он обращался, еще вчера приятные и улыбчивые, много раз у него сидевшие в застольях, разом переменились и все дружно показали на двери, сообщив при этом, что двери нужно закрыть с обратной стороны.

После ревизии, закончившейся судом, отправкой Жорика в колонию и увольнением Зои, а еще вдобавок опубликованным в областной газете большим и ехидным фельетоном, районные власти кафе прикрыли. Вытащили из него столы и стулья, посуду, вилки-ложки, другую мелочевку и стали думать: что же теперь разместить в освободившемся помещении?

Почти год думали и передали его в районный отдел культуры. А там, согласно новым веяниям времени, приняли решение, что должен быть здесь молодежный клуб. Замышлялось многое — диспуты, конкурсы, КВН и прочее, но закончились замыслы очень быстро и очень просто — дискотека. С очень скромной ценой за входные билеты.

Вздрогнула старая церковь. Дрожь эта прокатилась по оставшимся бревнам в стенах, лишая последних сил. Может, и правда, что придвигается конец света?