Дмитрий Вересов - Книга перемен
Так они познали друг друга, Сабина и Франц. Миг постижения краток, мир постижения вечен, но этот счастливый мир мы зачастую покидаем не по собственной воле, зачастую нас буквально за шкирку вытаскивают оттуда — совершенно беспардонным образом.
— Сабина! Франц! Очнитесь, дети! Не столбняк ли на вас напал? Не может быть, чтобы вы так устали с дороги. Меня так нисколько не разморило! — весело щебетала фрау Лора. — Мы отправляемся обедать. Вам следует посетить туалетную комнату и вымыть руки с мылом. Затем Феликс отправится вершить свои важные дела, а мы, разумеется, двинемся к Цвингеру. Шнеллер, голубчики, шнеллер! И еще Эльба, мост Августа. Вид на Дрезден оттуда, с моста, я имею в виду, просто изумительный. Ах, как приятно! И погода!..
Но за обедом фрау Лора переоценила свой аппетит и несколько увлеклась десертом. После достойной порции яблочного штруделя ее разморило. Поэтому, проводив детей до Театральной площади, она уселась в тенечке на скамью и, не без изящества обмахиваясь надушенным старомодными цветочными духами платочком, сообщила, что будет ждать здесь, пока дети знакомятся с историческим центром. Возможно, она осмотрит сувенирные киоски. В крайнем же случае, если они разминутся, то всегда можно встретиться в отеле. Ведь Франц, как мужчина, не оставит Сабину, а Сабина поможет Францу сориентироваться, чтобы тот случайно не нарушил каких-либо традиций в незнакомой стране.
— Если вы пойдете налево, то выйдете к Цвингеру, дети, — махнула ароматным платочком фрау Лора, — направо будет резиденция Веттинов, это саксонские монархи, Франц. Они устраивали у себя рыцарские турниры. Представь: страусиные перья, звон щитов, треск преломляемых копий, дамы машут вуалями и в волнении обмирают. А прямо перед вами в центре площади — Земпер-опера. Я нередко бывала там в юности наездами из моего дорогого Мейсена. Меня сопровождали молодые люди в таких забавных, узких и коротковатых брючках, с прическами треугольной башенкой. Они были большие модники, но вели себя очень пристойно. Один из них впоследствии окончил консерваторию и поступил в оркестр этой самой оперы. Он играл на английском рожке. Какое волшебное звучание у этого инструмента! А у меня всегда замирало сердце при виде тех великолепных пантер над порталом. Мои старые знакомые киски. Что за звери! Необыкновенные! Обычно после спектакля я подолгу не могла уснуть, представляя, как я под звуки «Полета валькирий» несусь в колеснице, запряженной черными пантерами. Они свирепы, но послушны моей руке, сжимающей вожжи, они готовы растерзать любого, вставшего на моем пути. Ветер бьет в лицо, туника облепляет тело, мои буйные кудри сметают облака.
— Мамочка, я совершенно точно помню, что у тебя не было никаких кудрей, — встряла Сабина, — на фотографиях у тебя короткий боб — просто немного взбитые прямые, остриженные ступеньками волосы. И две пряди острыми серпиками на щеках.
— Боб! Что ж с того? Ваше поколение чрезвычайно прямолинейно, Сабина, — недовольно заметила фрау Лора, которую вернули с небес на землю. — Воображение ваше небогато, если не сказать убого. Вы даже в воображении, даже во сне не способны к полету.
— Мне хватает полетов на тренировках и соревнованиях, мамочка, — заметила Сабина. — А что касается Франца, то стоит посмотреть на его трюки, как не остается сомнения в том, что он умеет летать. Франц летает, словно плавает. Словно воздух для него не менее плотен, чем вода.
— Полагаю, в твоих словах содержится некоторое поэтическое преувеличение, Сабина, дорогая, — поджала губы фрау Лора, — но я радуюсь, радуюсь, по крайней мере, что в твоем сердце еще осталось немного места для поэзии.
Фрау Лора кисло-сладко улыбнулась, склонила на бочок голову в фарфоровом жеманстве, светло вздохнула и продолжила:
— Ах, впрочем, боюсь, я слишком строга к вам, милые дети. Строга и несколько выспренна. Вы еще слишком малы, чтобы в своих мечтах рисовать исполненные пылких чувств картины. И слава богу. Так ступайте же, резвитесь. И не отходите далеко от центра, а лучше и вовсе не отходите. Встречаемся через два часа. Вас ведь вряд ли поманит содержимое «Альте Мейстер»? Сомнительно, чтобы вас заинтересовали шедевры этой знаменитой галереи. Что вам Тициан и Рафаэль, Рембрандт и Вермеер, Рубенс и Ван Дейк, мои милые проказники? Вам следует сначала подрасти, а потом уж оценивать прекрасную живопись во всей ее сложности и богатстве. Поэтому не стоит заходить внутрь галереи. Ну так бегите же, бегите! Налево — Цвингер, направо — дворец.
* * *— Не знаю, что хуже, — кротко заметила Сабина, когда они отошли на почтительное расстояние от фрау Лоры и встали перед фасадом оперного театра, — не знаю, что хуже: когда она сюсюкает или когда раздражена и сварлива. Знаешь, почему она не хочет, чтобы мы попали в галерею? Потому что там полно изображений голых тел. Этого, по ее мнению, детям видеть не годится. — Сабина прыснула, а потом серьезно и с некоторой тоской добавила: — Знала бы она, что наш тренер заходит в раздевалку к девочкам в самый неподходящий момент. Мы привыкли и не обращаем внимания. У него просторные трикотажные брюки, но мыто все равно видим, как у него… кое-что торчит. Сначала немножко, а потом все больше и больше, пока он смотрит, как мы переодеваемся, и дает всякие наставления. Девочки говорят, что у мужчин так бывает, когда они хотят, ну, заняться кое-чем с женщинами. Ну… от чего дети бывают. Он, кажется, занимался этим с Магдой Альтманн, и она все ходила с задранным носом и скрытничала, а когда мы пытались ее расспрашивать, только глаза закатывала и поджимала губы, и теперь куда-то пропала, хотя и заявлена была на чемпионат ГДР. Он, наш тренер, между прочим, не стар, и некоторые считают его красивым. Моника Бирлянд и Ева Кнауф прямо-таки влюблены по уши! Но только не я, — быстро добавила покрасневшая Сабина и метнула косой взгляд на Франика.
Но Франик, такое складывалось впечатление, пропустил мимо ушей пикантный монолог Сабины. Он замер и смотрел куда-то вбок, склонив голову, и прислушивался к неведомому.
— Франц! Эй, Франц, — слегка толкнула его Сабина, разочарованная, что ее провокация (ибо повествование ее являлось отчетливо провокационным) пропала втуне, — ты меня слушал, вообще-то?
— Шарманщик, — словно в трансе ответил Франик, — вон там, на ступеньке. Смотри! Увидела? Если нет, то закрой глаза.
Она закрыла глаза и почти сразу услышала сбивчивые, хриплые переливы, сипение и стук, которые в совокупности своей представляли не что иное, как вечного «Милого Августина». Шарманка была так стара, что почти рассыпалась на составные части, медные звездочки заклепок потускнели, широкий ремень, перекинутый через шею старого шарманщика, был чинен суровыми нитками во многих местах. Шарманщик, опустив голову в остроконечной широкополой шляпе, с усилием крутил ручку. Бурый плюш его просторной блузы во многих местах был протерт до основы, короткие суконные штаны посеклись на швах, чулки пропылились, а на одном башмаке недоставало оловянной пряжки, и заменена она была самодельною из толстой свиной кожи. На шарманку свешивался перекрученный кончик клетчатого шейного платка, но шарманщик не замечал этого, так как глаза его были закрыты в упоении. «Ах, мой милый Августин…» — пела в его сердце шарманка совсем так же звучно, как в ту пору, пока была еще молодой и звонкоголосой. «Ах, мой милый Августин…» — сладкоречиво начинала она снова и снова и сбивалась будто бы шаловливо: «Мой-мой-мой-мой…» А потом нежно утешала, словно плачущего ребенка: «Все, все прошло…»
