Чарльз Буковски - Женщины
Я прижимал к уху трубку одной рукой, а другой пил вино. Сара вернулась.
– Хорошо. Давай дальше.
– Ладно, получилось вот так. Эта танцовщица мне как-то вечером позвонила. Только она, на самом деле, не танцовщица, она официантка. Она сказала, что вылетает в Л.А. провести со мной День Благодарения. У нее был такой счастливый голос.
– Надо было ей сказать, что ты уже пообещал.
– Я не сказал…
– Кишок не хватило.
– У Айрис такое славное тело…
– В жизни есть и другие вещи, кроме славных тел.
– Как бы то ни было, теперь мне предстоит сказать Дебре, что я не смогу провести Благодарение с ней, а я не знаю, как.
– Ты сейчас где?
– В постели у Дебры.
– А Дебра где?
– На работе. – Я не сдержался и всхлипнул.
– Ты толстожопый плакса и больше никто.
– Я знаю. Но я должен ей сказать. Я с ума от этого сойду.
– Сам вляпался. Теперь сам и вылазь.
– Я думал, ты мне поможешь, я думал, ты, может, подскажешь, что делать.
– Ты хочешь, чтобы я тебе пеленки меняла? Хочешь, чтобы я ей за тебя позвонила?
– Нет, всё в порядке. Я взрослый мужик. Я сам ей позвоню. Я позвоню ей сейчас же. Я скажу ей всю правду. Я покончу со всей этой ебаторией!
– Это хорошо. Дашь мне знать, как всё пройдет.
– Это вс мое детство виновато, понимаешь. Я никогда не знал, что такое любовь…
– Перезвони мне попозже.
Сара повесила трубку.
Я налил себе еще вина. Я не понимал, что могло произойти с моей жизнью. Я утратил свою изощренность, утратил свою суетную светскость, утратил свою жёсткую защитную скорлупу. Потерял чувство юмора перед проблемами других людей. Мне хотелось вс это получить обратно. Я хотел, чтобы вс ко мне приходило легко. Но почему-то знал, что оно не вернется, по крайней мере – сразу. Я был обречен и дальше чувствовать себя виноватым и незащищенным.
Я пытался убедить себя, что чувство вины – просто своего рода заболевание. Что именно люди без вины добиваются в жизни прогресса. Люди, способные лгать, обманывать, люди, всегда знающие, как срезать угол. Кортез.
Он-то хуем груши не околачивал. И Винс Ломбарди – тоже. Но сколько бы я об этом ни думал, мне по-прежнему было плохо. Я решил, что с меня довольно. Готов.
Кабинка исповедника. Снова стану католиком. Начать, покончить с этим, как отрубить, а потом ждать прощения. Я вылакал вино и набрал рабочий номер Дебры.
Ответила Тесси.
– Привет, крошка! Это Хэнк! Ну, как оно у тебя?
– Всё прекрасно, Хэнк. Как сам поживаешь?
– Всё хорошо. Слушай, ты на меня не злишься, а?
– Нет, Хэнк. Это в самом деле было немного фу, хахаха, но весело. Это наш секрет в любом случае.
– Спасибо. Знаешь, я на самом деле не…
– Я знаю.
– Ладно, послушай, я хотел поговорить с Деброй. Она там?
– Нет, она в суде, запись ведет.
– Когда вернется?
– Она обычно в контору не возвращается после того, как в суд уходит. А если вернется, что-нибудь передать?
– Нет, Тэсси, спасибо.
Ну все, пиздец. Я даже исправить ничего не могу. Констипация Конфессии. Кранты Коммуникации. Враги в Высших Сферах.
Я выпил еще вина. Я совсем был готов очистить воздух – и пускай всё болтается. Теперь же надо сидеть и ждать. Мне становилось все хуже и хуже. Депрессия, самоубийство часто оказывались результатом неправильной диеты.
Но я-то кушаю хорошо. Я вспоминал былые дни, когда жил на один шоколадный батончик в день, рассылая написанные печатными буквами рассказы в «Атлантический Еженедельник» и «Харперз». Я тогда думал только о еде. Если тело не ело, ум тоже голодал. Но в последнее время я питался чертовски хорошо для разнообразия – и пил дьявольски хорошее вино. Это означало, что всё, о чем я думаю, – вероятно, правда. Все воображают себя особенными, привилегированными, исключительными. Даже уродливая старая перечница, поливающая на крылечке герань. Я-то воображал себя особенным потому, что ушел от станка в 50 лет и стал поэтом. Хуй моржовый. Потому и ссал на всех, как те боссы и менеджеры ссали на меня, когда я был беспомощен.
Всё вернулось на круги своя. Я – пьяный, испорченный, гнилой мудак с очень незначительной крошечной известностью.
Мой анализ раны не залечил.
Зазвонил телефон. Сара.
– Ты же сказал, что позвонишь. Как прошло?
– Ее не было.
– Не было?
– Она в суде.
– Что ты собираешься делать?
– Ждать. А потом сказать ей.
– Правильно.
– Не следовало мне всё это говно на тебя вываливать.
– Всё в порядке.
– Я хочу снова тебя увидеть.
– Когда? После танцовщицы?
– Ну – да.
– Спасибо, не стоит.
– Я тебе позвоню…
– Ладно. Я отстираю тебе пеленки.
Я потягивал вино и ждал. 3 часа, 4 часа, 5 часов. Наконец, вспомнил про одежду. Я сидел со стаканом в руке, когда перед домом остановилась машина Дебры. Я ждал. Она открыла дверь. С ней был пакет покупок. Выглядела она очень хорошо.
– Привет! – сказала она. – Как тут моя бывшая мокрая лапша?
Я подошел и обхватил ее руками. Я задрожал и заплакал.
– Хэнк, что стряслось?
Дебра уронила пакет на пол. Наш ужин. Я схватил ее и прижал к себе. Я рыдал. Слезы текли, как вино. Я не мог остановиться. Большая часть меня не шутила, другой же хотелось сбежать.
– Хэнк, в чем дело?
– Я не смогу быть с тобой на Благодарение.
– Почему? Почему? Что не так?
– Не так то, что я – ОДНА ГИГАНТСКАЯ КУЧА ГОВНА!
Моя вина криком кричала внутри, у меня начался спазм. Боль просто ужасная.
– Из Канады летит танцовщица живота, чтобы провести со мной День Благодарения.
– Танцовщица живота?
– Да.
– Она хороша собой?
– Да, очень. Прости меня, прости меня…
Дебра оттолкнула меня.
– Дай, я продукты поставлю.
Она подняла пакет и ушла в кухню. Я слышал, как открылась и закрылась дверца холодильника.
– Дебра, – сказал я. – Я ухожу.
Из кухни не донеслось ни звука. Я открыл переднюю дверь и вышел. «Фольксваген» завелся. Я включил радио, фары и поехал назад в Лос-Анжелес.
94
В среду вечером я был в аэропорту – ждал Айрис. Я просто сидел и разглядывал женщин. Никто из них – за исключением одной-двух – не мог сравниться с Айрис по внешности. Со мной что-то не так: я в самом деле слишком много думаю о сексе. Каждую женщину, на которую падает взгляд, я представляю в постели с собой. Интересный способ проводить время в ожидании самолета. Женщины: мне нравятся цвета их одежды; то, как они ходят; жестокость в некоторых лицах; время от времени чистая красота в каком-нибудь другом лице, абсолютно и завораживающе женском. Они могут с нами это делать: они гораздо лучше составляют планы и лучше организованы. Пока мужчины смотрят профессиональный футбол, или пьют пиво, или шастают по кегельбанам, они, женщины эти, думают о нас, сосредотачиваются, изучают, решают – принять нас, выкинуть, обменять, убить или просто-напросто бросить. В конечном итоге, едва ли это имеет значение; что бы они ни сделали, мы кончаем одиночеством и безумием.
