Тибор Фишер - Философы с большой дороги
Самообслуживание 1.1
Флоренс Жюстин Норт (1963-1982) придерживалась тех же взглядов, что и Жерар. Может, это бросило тень на кембриджский выпускной экзамен по философии, но... она оставила записку. В записке Флоренс утверждала, что пришла к выводу: система знания – штука вполне занимательная, но только совершенно не соответствует реальности и предсказуема от и до, ибо имеет дело не столько с мудростью, сколько – с языком описаний, а потому, писала студентка, «она просит меня не воспринимать случившееся как личное неуважение или попытку обидеть меня», однако с этого момента ей представляется невозможным и далее посещать мои занятия – лишь самоубийство способно удовлетворить ее интеллектуальную жажду (ибо самоубийство есть не что иное, как возможность заглянуть в конец задачника и прочесть наконец-то все ответы). Студентов, столь отчаянно тянущихся к знаниям, встретишь, мягко говоря, нечасто. При этом она даже позаботилась о собственных похоронах.
Я хотел было протолкнуть посмертную публикацию ее диссертации – тем самым как бы выразив косвенное согласие с ее приговором философии, но, просматривая рукопись, обнаружил, (x) что это лишь разрозненные пьяные заметки, (y) абсолютно безвкусные и (z) сильно переоцененные автором.
Плоды самообслуживания
А потом был еще Ник. За пару дней до того, как я ушел из колледжа, дабы начать банковскую карьеру, мне позвонил Уилбур:
– Я очень беспокоюсь из-за Ника.
– А что?
– Не знаю. Я думал... Может, ты с ним поговоришь? Он ведет себя как-то странно – а ведь всего лишь второй день, как парень получил место младшего преподавателя. Мне кажется, он несколько тронулся рассудком.
Это была, несомненно, одна из тех фраз шефа, всю ироничность которых оцениваешь задним числом; Уилбур имел обыкновение несколько раз в год отправляться в уединенный санаторий, где подкреплял силы сильнодействующими успокоительными средствами.
Увы, вскоре я обнаружил, что вновь помимо моей воли топчу землю Кембриджа, хотя и давал клятву, будто ноги моей там не будет. Я ткнулся к Нику. Постучал в дверь – ответом была тишина. Мне сказали, что он уже несколько дней не попадался никому на глаза. Взяв ключ у привратника, я вошел: спертый воздух, беспорядок, как у истинного философа, задернутые шторы. Я осторожно толкнул дверь в спальню, гадая, не ждет ли меня там уже несколько развоплотившееся тело или иное столь же малоприятное зрелище, и тут телевизор, прикрепленный над дверным косяком, чуть-чуть не размозжил мне голову, пролетев в свободном падении в каком-то дюйме от нее.
– У меня нож, – услышал я Ника. Голос его звучал несколько приглушенно в силу того, что мой друг забился под стоявший в спальне стол и обложился матрасами.
Меня нередко обвиняли в том, что я бесчувственная скотина (особенно часто эти обвинения звучали из женских уст), но тут даже мне было достаточно бросить на Ника взгляд, чтобы сказать – дела его худы.
Понадобилось около трех часов, чтобы выманить бедолагу из этого импровизированного бункера. Пришлось запереть входную дверь, забаррикадировать ее мебелью, раздеться до нижнего белья – дабы Ник уверился, что под одеждой я не прячу оружие или передатчик. В качестве средств самообороны у него был не только охотничий нож, но три ножа кухонных (длинных), топорик для разделки мяса, бейсбольная бита (превратившаяся в палицу после того, как он вбил в нее с полдюжины гвоздей), несколько молочных бутылок с бензином, багажные ремни и проволока для резки сыра.
– Ну, Ник, ты хотел этим что-то сказать? Тебе что-то не дает покоя?
Он сидел в кресле, вцепившись в подлокотники так, словно то неслось со скоростью 900 км/ч на высоте десяти тысяч метров над землей.
– Скажи, Эдди, был ли на свете хоть один счастливый человек? Воистину счастливый, ни разу не хлебнувший несчастья, незнакомый с бедой?
– История об этом умалчивает, – вынужденно признался я.
– Видишь! Никто, ни один человек не ушел из этого мира, прожив жизнь счастливо! А мою жизнь ты знаешь...
Я знал. В колледже не было человека, того не знавшего.
Николас Декстер Небахаднезар Маккалаган-Стэндиш. Более известный как Ник Длинный Хрен. Блистательный, красивый, богатый и, несмотря на это, чертовски приятный. Он производил столь неотразимое впечатление на женщин, что у них не возникало даже мысли к нему ревновать. Богатство, остроумие, сердечность обхождения, безуминка – все эти качества лишь самое начало списка достоинств, коим он был обязан своим успехом. Он мог тут же заполучить любую понравившуюся ему девушку, а также ее мать и подружек – поодиночке или всех разом. Ему стоило только сказать «Привет!» – и любая замужняя дама, каких бы строгих правил она ни была, как бы ни закалила свою волю, тут же была готова бросить семью. Для Ника мир был одним большим гинекеем в собственном доме.
И при этом дамы – все, как одна – были абсолютно счастливы! Ник шел через анфилады женщин – так двигается по полю уборочный комбайн, – и хоть бы одна из этих леди вспоминала проведенные с ним часы, дни, порой неделю с горечью или сожалением! За ним вовсе не вился шлейф кровоточащих сердец. Они понимали, что Ник – явление в своем роде выдающееся и ниспослан всей женской части человечества в целом. Как-то, движимый любопытством (а отнюдь не желанием перенять опыт или чему-то такому научиться), я попытался расспросить некую юную леди. «Он... Он дает все...» – пробормотала двадцатилетняя чаровница, и что-то в ней в этот момент до боли напоминало почтенную бабулю, грезящую об утраченной юности.
– Я ведь и пальцем не шевельнул, чтобы попасть в Кембридж, – продолжал он. – Иным ради этого приходится годами вкалывать. А я – я прочел пару книжек и получил стипендию. Я вожу машину, купить которую не могут себе позволить и десять философов в складчину, даже если они вывернут все карманы. Я могу вовсе не работать. Сроду не болел ничем тяжелее насморка. Отличный гребец – хоть сейчас включай в олимпийскую сборную. Мне не отказала ни одна женщина; честно говоря, если у меня в постели зараз была лишь одна, то казалось, что постель пустует. Уилбур хотел, чтобы это место досталось тебе: голова у тебя явно светлее. И что происходит? Ты уходишь из университета. Уилбур вынужден предложить работу мне – работу, о которой я мечтал с одиннадцати лет. Знаешь, мне кажется, я даже ни разу не угодил под проливной дождь, за исключением пары случаев на летних каникулах, когда я сам был не прочь промокнуть. Это противоестественно. Эдди, я спрашиваю: почему я должен быть счастливей других?! – От него просто исходили какие-то волны паники.
