Алексей Колышевский - Секта-2
– Что с тобой? – Настя, которой этот внезапный приступ веселости был одновременно и приятен и непонятен, с удивлением поглядела на своего нового знакомого. Доселе подобных припадков смешливости за ним не водилось.
– Со мной?! О! Со мной все совершенно в порядке. – Он приложил к слезящимся от смеха глазам бумажную салфетку из тех, что, свернувшись треугольником, смиренно ждали своего часа, теснясь в незатейливом проволочном держателе. После того как он выдернул одну, за своей товаркой последовали еще по меньшей мере три или четыре салфетки и теперь с нелепым видом лежали на белой скатерти, напоминая флажки, за которые ушел обложенный было со всех сторон матерый волчище, плевавший на предрассудки и правила охоты.
– Я вспомнил, как впервые в жизни не просто попробовал красную икру, а обожрался ею до такой степени, что почувствовал себя беременной рыбиной, из которой эту самую икру и выпотрошили. Рассказать тебе? О, это занимательная история, клянусь всеми святыми. Мне тогда было, – он призадумался, – не помню точно. Что-то около тринадцати лет. Я же не москвич, я из славного города Ногинска, что в тридцати километрах от Москвы…
Настя невольно вздрогнула. Вновь совпадение! Мать Германа была родом из Ногинска, и сам Кленовский проводил там все школьные каникулы, и вот теперь явление еще одного «ногинчанина»…
– …А Ногинск, он при всей своей невеликости имеет удивительно много районов, каждый из которых, взятый по отдельности, – это целый мир. Вот, скажем, Заречье есть такое. Тебе это вроде ничего не скажет, а каждый мой земляк знает, что в Заречье нельзя оставлять на улице машину дольше, чем на пять минут, без охраны. Почему? Наркоманы разберут по винтику и загонят – это их способ удовлетворить свои ежедневные потребности. Я родился на Ленинском. Есть такой поселок на окраине города, а за ним начинаются всякие воинские расположения и тянутся черт знает до какого места. В общем, военных там во времена моего детства было очень много. Жили они припеваючи, не то что сейчас. Все на машинах, дети в заграничных шмотках, спецпайки и так далее. У них свое поселение было – Полигон, так оно до сих пор и называется, и еще есть Дальний Полигон, там тоже для вояк дома построили. Был там даже клуб офицерский, назывался дом культуры, или просто ДК. Все так и говорили – пойдем в ДК, там сегодня «Пираты двадцатого века». Помнишь такой фильм? Я пятнадцать раз смотрел. Ну, у меня-то родители не военные, шмоток заграничных тогда и в помине не было, и мы с парнями, конечно, завидовали офицерским детишкам, чего уж греха таить. Но в конфликты с ними не вступали, тем более что учились все в одной школе и в принципе классовое сознание в нас, можно сказать, дремало, хотя было начеку. У нас с парнями была своя компания, шесть человек, и мы всегда вместе околачивались. И вот как-то на День Советской Армии решили мы прогуляться к ДК, а там, как положено, праздник, полный клуб вояк, в кинозале торжественное собрание, в фойе танцы, а в бильярдной оба стола накрыли белыми скатертями, вот прямо как у нас сейчас, и на этих столах, Настя, чего только не было! Окна у бильярдной выходили в лес, сам клуб вообще с трех сторон был лесом окружен, а мы с ребятами возьми в бильярдную-то и загляни. Представь себе: пока те там танцевали и докладчика слушали, их угощение дожидалось. Бутербродов просто горы: с колбасой, с балыком, с икрой опять же, пирожные, еще море всего и, конечно, шампанское и «Фанта»! А «Фанту» раньше где-то в Москве по лицензии делали, и она была просто обалденно вкусная, вкуснее, чем теперь, и была, конечно, страшным дефицитом. Да там все, в бильярдной, было дефицитом, для нас, во всяком случае. Ну, у нас, само собой, слюни потекли, хоть рукавом утирай, а в бильярдной так по-прежнему никого и нету. И тут кому-то пришла мысль, что недурственно было бы…
– Сто к одному, что мысль пришла тебе, – перебила Настя, – скажи, что это так.
– Зачем? – удивился Рома.
– Разве я не права?
Последовал новый взрыв беспардонного смеха, но никто из окружающих такого, как прежде, значения этому уже не придал. Пообвыклись – мало ли, ну выпил человек, с кем не бывает.
– Если честно, то да. То есть, может, подумали об этом все, но первым высказался как раз я. Там были старые рамы, в них стекло крепится таким узеньким деревянным штапиком, мы его вытащили, открыли окно и вынесли все, что смогли. Бутерброды, шипучку, пирожные… Потом аккуратно поставили стекло на место. Все. Операция под кодовым названием «Дерзость и жратва» удалась на славу, оставалось только насладиться ее плодами, что мы и проделали, перед этим пробежав с испугу несколько километров. Не помню кто, но точно не я, высказался в том духе, что от места преступления надо стремиться оказаться как можно дальше. Мы сидели на каком-то поваленном бревне и давились уже подзастывшими на морозе бутербродами, запивая их сладкой водичкой. Шампанское брать не стали, как-то не дружили тогда пионеры с алкоголем, не то было время.
Он закончил, поводил пальцем по скатерти, отчего та наморщилась, пошла волнами, и Насте это показалось более неудобным, чем его рассказ – признание в давнем преступлении. Она уже хотела попросить его оставить скатерть в покое, но Рома и так прервал свое занятие и уже безо всякого смеха очень виновато произнес:
– Знаешь, потом-то я понял, что это был самый настоящий криминал. Если бы нас тогда поймали, то было бы совсем грустно, могли и посадить. Во всяком случае, условно пару лет точно бы дали.
– И что потом стало с твоими приятелями?
Рома пожал плечами:
– Да мы давно не общаемся, с тех пор как семьи у всех появились, а лет уже много прошло. Но все как-то устроились, насколько я знаю. Все живы-здоровы. В боевых действиях периода девяностых годов участия не принимали, бригаду не сколачивали. Так, всякой ерундой маялись: металлолом ценный из Электростали в Москву возили, в институтах учились, каждый в своем.
– Это вам повезло, – кивнула Настя, – а то мы… – она запнулась, оттого что чуть было не сказала «мы с мужем», а это было бы совсем ни к чему, – однажды я побывала на кладбище под Крюковом, так там все постояльцы исключительно семьдесят второго – семьдесят третьего годов рождения, и на каждом памятнике надпись «трагически погиб», и всем лет по двадцать в среднем, то есть как раз первая половина девяностых.
– А меня там нет, – подмигнул Роман, – за это предлагаю выпить!
– Хватит. Мне надоело работать твоим шофером, Рома. И что ты каждый раз, куда бы мы ни пошли, так и норовишь накидаться?
– Душа болит, – тихо сказал он. – Оттого, что где-то, когда-то, очень давно свернул не туда, пошел не своей дорогой. Мне ведь тридцатник уже, а что у меня есть? Ни семьи, ни работы, ни дела любимого. Знаешь, я же не просто так вспомнил тот случай в ДК. Мне кажется, вот тогда все и произошло, тогда я и свернул куда-то не на ту дорогу. Я все отдам, только бы опять стоять на перекрестке и иметь возможность выбора. Вот тогда я не ошибусь и поверну, куда будет нужно.
