Людмила Улицкая - Даниэль Штайн, переводчик
Мне так грустно, что вы не сможете приехать летом, как собирались. Мы могли бы поехать на Куршскую косу. Моя тётушка по-прежнему живёт там, и в домике её найдутся для нас кельи. Прошу Ваших молитв.
Тереза.4. 1978 г., Вильнюс
Милая Валентина Фердинандовна! Дорогая сестра! Так случилось, что Вы остались единственным человеком, с кем я могу говорить о самом для меня важном. Я отдаю себе отчёт в том, что признание такого рода может причинить большое неудобство тому, кому оно делается. Но, зная Ваши огромные духовные возможности, умоляю Вас меня выслушать. Письменная форма здесь — самая удобная, потому что есть вещи, о которых говорить ещё труднее, чем писать. Но ВЫ — не можете не понять меня. Именно потому, что имеете этот редкий и неописуемый опыт, о котором Вы мне рассказывали во время нашей прошлой встречи. Опыт непосредственного общения — опыт слышания и видения вещей невидимых. Мне ведь тоже с самой ранней юности, едва ли не с детства, открылось существование духовного мира, и это открытие отдалило меня от сверстниц.
Я говорила Вам, что отца я потеряла очень рано, я его не помню, мама умерла, когда мне было девять лет, воспитывала меня тётя, женщина хорошая, но очень сухая. Она была бездетна, немолода — первый раз вышла замуж около сорока, и её замужество принесло мне много огорчений. Муж её был с какой-то восточной примесью, хотя по фамилии русский, внешность его была совершенно татарская. И жестокость татарская. Тётка его обожала, привязана была к нему как кошка, и навсегда у меня осталось отвращение к физической жизни: жили в одной комнате, и их ночная возня вызывала у меня приступы настоящей тошноты. Я молила Божью Матерь, чтобы она заслонила меня от этого, и тогда я начала слышать музыку. Это было ангельское пение, и оно меня укутывало, как в плащ, я утихала и засыпала, сон мой все под музыку и продолжался. Четыре года длился брак моей тёти, это было плотское беснование, и их бесстыдство оставалось моим испытанием, хотя музыка и заслоняла от меня многое. Потом этого ужасного Геннадия перевели в другое место — он был военный — и он навсегда исчез. Тётя сначала пыталась его разыскать, но, видно, он так распорядился, чтобы нового адреса тёте не давали. Брак их оформлен не был. Я, признаться, думаю, что у него была официальная жена, которая отказалась с ним переезжать в Вильно, а в какое-то другое место поехала. Да это и неважно. Тётка стала совершенно безумной. Она постоянно лежала в психиатрических лечебницах, и большим облегчением было для меня уехать в Питер на учёбу. Каюсь, я редко её навещала. Но она так злобно меня встречала каждый раз, что непонятно было, следует ли мне к ней приходить. Я помню из тех трудных лет, что защитой всегда была мне Дева и её ангельская музыка. Сколько раз я сокрушалась, что Бог не дал мне такого дара, чтобы запоминать эту музыку и потом воспроизводить. С тех пор я совершенно уверена, что великие композиторы, как Бах и Гендель, лишь записывали звуки, пробивавшиеся к ним с небес по Божьей милости.
В Питере в университетские годы я почти голодала. Да почему же почти? Именно голодала. Девушки, с которыми я делила комнату в общежитии, были такими же бедными, как я. Все как на подбор — красавицы. На втором курсе одна из них стала заниматься чуть ли не проституцией, потом вторая. Третья — как и я — страдала от этой ситуации. Но, так или иначе, наши предприимчивые соседки водили к себе мужчин, обычно в дневное время, потому что вечером в общежитие было труднее пробраться. Но иногда они приводили мужчин и на ночь, и тогда я как будто снова возвращалась во времена моего несчастного детства, когда стоны и вопли сладострастья не давали мне спать. И снова только молитва и музыка утешали меня. Я закончила курс с отличием. По специальности я искусствовед. Мне предложили аспирантуру. Но я так устала от общежития! Представив себе ещё три года такой жизни, я отказалась. Тётя почти безвыходно содержалась в лечебнице, и я осталась одна в большой комнате. Какое это было счастье быть одной, не слышать чужой и чуждой жизни. Я поступила на работу в библиотеку. К этому времени я уже настолько укоренилась в молитве, вросла в католическую жизнь, что приняла внутреннее решение идти в монастырь. И действительно, вскоре меня познакомили с настоятельницей, и я стала послушницей. Понятное дело, монастырь был тайный, жили мы на квартирах, но в большой строгости.
Я имела большую поддержку — молитва моя в то время была столь благодатна, что я слушала не только звуки чудесной музыки, но и ощущала присутствие Того, Кто есть Источник Жизни. Через два года я приняла полные обеты. Трудная монастырская жизнь была мне легка и радостна. Я постоянно ждала этих посещений, и они даже сделались предметом моих молитв.
Однажды, когда я стояла на молитве, со мной произошло следующее: как будто упругий и горячий воздух охватил меня, ласкал меня всю и бессловесно просил согласия отдаться ему. Ничего подобного прежде я не испытывала. И, несмотря на необыкновенно сильное желание продлить эти ощущения, я ответила отказом. Но ласки продолжались, и горячий воздух вился вокруг меня, проникая к груди и к бёдрам. Тогда, словно очнувшись, я воззвала к Господу, и немедленно услышала шипящую брань и лёгкий щелчок.
Явления эти стали повторяться. Я рассказала об этом настоятельнице. Боюсь, что она не была осмотрительна, и многие узнали об этом от неё, и у меня возникла репутация сумасшедшей. Помня о болезни моей тётушки, я понимала, что может быть какая-то наследственная склонность к безумию, и, желая убедиться в обратном, то есть в том, что меня действительно искушает дьявол, а не болезнь, я научилась вызывать этого демона — это давало мне ощущение, что не он мною управляет, а я им. Тем более что я всегда умела вовремя остановить искушение. Теперь я понимаю, что это была опасная игра, но дошло это до меня не сразу. Временами демон меня просто парализовывал, так что я не могла пошевелить рукой, чтобы осенить себя крёстным знамением. Я даже не могла произнести молитву — горло было как заморожено. Эти ночные битвы продолжались часами, когда сестры мирно спали.
Священник запретил мне вступать в любое общение, внутренне обращаться к существу, которое он назвал именем «сатан». Я боялась произнести это слово, но после того, как его произнёс священник, я уже не могла себя больше обманывать. Священник уверил меня, что враг никогда не может причинить нам вреда, если мы сами не даём на это согласия.
