Элизабет Гилберт - Законный брак
Итак, я похвалила чудесных зверей Фелипе, а он внимательно выслушал мои грустные рассказы о Камбодже, и когда мы наговорились и устали, то легли спать, снова толкнув нашу лодку от берега и перелистнув еще одну страницу в истории нашей жизни.
Глава 7
Замужество и условности
Из всех поступков, совершаемых в жизни человеком, его женитьба меньше всего касается других людей; однако именно в эту сферу нашей жизни все почему-то считают своим долгом вмешаться.
Джон Селден, 1689Итак, в конце октября 2006 года мы снова оказались на Бали и поселились в старом доме Фелипе среди рисовых полей. Там мы планировали в тишине и спокойствии дождаться конца иммиграционных разбирательств, закопавшись головами в песок и не провоцируя ни стрессов, ни конфликтов. Было здорово вернуться в знакомое место и перестать наконец жить на чемоданах. В этом доме почти три года назад мы полюбили друг друга. Фелипе покинул его всего год назад, чтобы «навсегда» переехать ко мне в Филадельфию. В данный момент у нас не было места, более похожего на настоящий дом, и знали бы вы, как мы были этому рады.
Фелипе буквально таял от удовольствия, гуляя по старому дому, прикасаясь к знакомым предметам и даже обнюхивая их, как собака. Все здесь было в точности, как в момент его отъезда. Открытая терраса на втором этаже с диванчиком из ротанга, где Фелипе, как он любит говорить, меня «соблазнил». Удобная кровать, где мы впервые занимались любовью. Крошечная кухня с тарелками и мисками, что я накупила для Фелипе вскоре после того, как мы познакомились (его холостяцкая кухня вгоняла меня в депрессию). Стол для тихой работы в углу – за ним я написала свою последнюю книгу. Раджа, добрый старый соседский пес оранжевого цвета (мы с Фелипе всегда называли его Роджером), который по-прежнему беззаботно хромал по двору, рыча на собственную тень. И уточки на рисовых полях, гуляющие вперевалку и бормочущие себе под нос какие-то последние утиные сплетни.
Здесь даже был кофейник.
И буквально в одно мгновение Фелипе снова стал собой: добрым, внимательным и милым. У него был свой уголок и свой распорядок. А у меня – мои книжки. У нас обоих была знакомая постель, и мы спали в ней вместе. Мы совершенно расслабились (насколько это было возможно) в ожидании вердикта Министерства безопасности, который решил бы судьбу Фелипе.
Следующие два месяца прошли в состоянии почти наркотической безмятежности – мы стали похожи на лягушек нашего приятеля Кео, впавших в «медитацию». Я читала, Фелипе готовил; иногда мы отправлялись на неспешную прогулку по деревне и навещали старых друзей. Но больше всего тот период на Бали запомнился мне ночами.
На острове есть одна неожиданность, к которой оказываешься не готов: постоянный шум. Я как-то жила на Манхэттене с окнами на 14-ю улицу и могу сказать точно: там было в сто раз тише, чем в любой балинезийской деревушке. Здесь были ночи, когда мы оба одновременно просыпались от рычания дерущихся собак, крика что-то не поделивших петухов или звуков затянувшейся ритуальной церемонии. Или же наш сон прерывала погода, которая вела себя совершенно непредсказуемо. Окна у нас всегда были открыты, и ветер порой дул так сильно, что мы просыпались, запутавшись в москитной сетке, как водоросли в сетях рыбака. Распутавшись, мы лежали в жаркой темноте и разговаривали.
Один из моих любимых литературных эпизодов – сюжет из книги Итало Кальвино «Незримые города». В ней Кальвино описывает воображаемый город под названием Эвфемия, где каждый год в день зимнего и летнего солнцестояния собираются торговцы со всего света. Но торговцы эти приезжают не за тем, чтобы обменяться пряностями, драгоценными камнями, скотом или тканями. Нет, они приезжают, чтобы обменяться историями, – в буквальном смысле поторговать личными секретами. Кальвино описывает, как все происходит: по вечерам эти люди собираются у костра в пустыне, и каждый произносит слово – «сестра», «волк», «зарытый клад»… А потом все по очереди рассказывают истории о своих сестрах, волках и кладах, которые где-то зарыты. А в последующие месяцы, покинув Эвфемию, торговцы едут на верблюдах по пустыне либо плывут долгим путем в Китай, и, сражаясь со скукой, перебирают воспоминания. Тогда-то они и понимают, что на самом деле обменялись воспоминаниями: как пишет Кальвино, «они поменяли свою сестру на чужую, своего волка на чужого».
Вот что делает с нами близость. Вот что случается в ходе долгого брака: мы перенимаем чужие истории и обмениваем их на свои. Именно так мы становимся дополнением друг к другу, решеткой, по которой карабкаются лианы чужой биографии. Личная история Фелипе становится частью моей памяти, а моя жизнь вплетается в канву его существования.
Размышляя о тонких нитях памяти, из которых соткана человеческая близость, иногда, в три часа ночи на Бали, я придумывала для Фелипе слово, чтобы посмотреть, какие воспоминания оно у него вызовет. И по моей подсказке, услышав слово-ключ, Фелипе начинал рассказывать разные истории о сестрах, о зарытых кладах, волках и много еще о чем – о пляжах, птицах, стопах, принцах, соревнованиях…
Помню, одной жаркой влажной ночью я проснулась оттого, что мимо нашего окна пронесся мотоцикл без глушителя. Я поняла, что Фелипе тоже не спит. И снова выбрала слово наугад.
– Расскажи мне… о рыбе, – попросила я.
Фелипе надолго задумался.
А потом, лежа в залитой лунным светом комнате, не спеша стал рассказывать о том, как в детстве они с отцом ходили на ночную рыбалку, – он тогда был еще совсем маленьким и жил в Бразилии. Они вместе шли к бушующей реке, ребенок и взрослый, и жили там в палатке несколько дней – босые, без рубашек. Питались лишь тем, что удалось поймать. Фелипе не был таким смышленым, как его братец Гилдо (все с этим соглашались), и таким обаятельным, как старшая сестра Лили (насчет этого тоже ни у кого не было сомнений), однако в семье он прослыл лучшим помощником и, кроме того, был единственным, кого отец брал с собой на рыбалку, невзирая на юный возраст.
В этих экспедициях основной задачей Фелипе было помогать отцу натягивать сеть через реку. Здесь главное – уловить стратегию. В течение дня отец с ним почти не разговаривал (он был слишком сосредоточен на рыбалке), но каждый вечер у костра излагал свой план по поводу того, где завтра лучше натянуть сеть. Он говорил с Фелипе, как мужчина с мужчиной, спрашивая шестилетнего сына: «Видишь то дерево примерно в миле вверх по течению – то, что наполовину затонуло? Может, пойдем туда завтра, обследуем местность?» А Фелипе сидел на корточках у костра, внимательный и серьезный, и по-взрослому слушал отца, обдумывая его план и кивая с одобрением.
