Ингмар Бергман - Благие намерения
Хенрик. Каком еще будущем?
Анна. Я разговаривала с настоятелем, вернее, он разговаривал со мной. Он подчеркнул, что предложение остается в силе.
Хенрик. Стало быть, ты действовала у меня за спиной.
Анна. Можно и так сказать.
Изо рта у обоих валит пар. Стужа давит на лица и тела. Но они непоколебимы: Анна спиной к окну, Хенрик у двери.
Хенрик (спокойно). Этого я тебе никогда не прощу.
Анна. Ну что ж, запомним. А теперь мне надо на кухню, домыть посуду.
Она проходит мимо него, он поворачивается, с силой хватает ее за руку, желая остановить, она высвобождается и смеется. Он бьет ее по лицу, она замирает, воззрившись на него.
Хенрик (в панике). Давай уезжай! (Кричит.) Уезжай, к черту! Не хочу тебя больше видеть! Катись! Ты мне врала, ты тайком действовала за моей спиной. Уезжай! (Кричит.) Давай уезжай!
И он снова бьет ее по лицу. Она отступает, медленно подносит руку к щеке. Смотрит на него, не отрываясь, скорее ошеломленная, чем напуганная.
Анна (тихо). Ты ненормальный.
Хенрик. Я знал, что так будет. Я знал, что ты меня бросишь. Знал!
Не слушая его, она уходит на кухню, закрыв за собой дверь. Хенрик начинает кружить по комнате, холод через доски пола поднимается по ногам, добирается до живота, груди, подступает к горлу, рту, глазам.
Три дня спустя все готово к лишенному всякого драматизма отъезду. Анна сообщает, что едет с сыном в Уппсалу навестить свою мать — ее намерение все находят вполне естественным. Супруги разговаривают дружелюбно и вежливо. Пес Як молча льет слезы над чемоданами. Анна, укладывая вещи, ловит себя на том, что она напевает. Миа и Мейан поправились, и привычный домашний распорядок более или менее восстановлен.
Пастор провожает жену на станцию. Дует сильный ветер, поднимая молчаливые тучи крупитчатого снега, багровое солнце похоже на открытую рану, половина десятого утра. Они схоронились в зале ожидания, просторном помещении с проморенными стенами, привинченными к полу деревянными скамейками и внушительной железной печкой, которая больше раскаляется, чем греет. Миа, получив багажные квитанции на многочисленные чемоданы, переносит их на перрон к тому месту, где останавливается багажный вагон. Хенрик с Анной в зале одни. Они сидят рядышком на скамейке, Хенрик держит Дага на коленях, но тот хочет на пол. Никто не произносит ни слова. Но вот раздается гудок паровоза, он с грохотом минует стрелку, в морозном воздухе повисают густые, белые облака пара.
Молельный дом представляет собой большую комнату с четырьмя высокими окнами, за ними — снежный буран и арктическая ночь. Голые деревянные стены, выкрашенные в зеленый цвет. На помосте трибуна и педальный орган. Позади трибуны висит черный деревянный крест. Две высокие железные печки обеспечивают обогрев помещения. Под потолком на железных крюках подвешены восемь карбидных ламп, дающих яркий сине-белый свет. В зале пятнадцать длинных скамеек без спинок. Несмотря на непогоду, явились все, зал полон, больше того, набит битком, люди стоят в проходах, сидят на полу — удушающе жарко, присутствующие обливаются потом.
Общее песнопение: «Когда несется грешник слепо навстречу гибели своей, на помощь поспешишь Ты с Милостью Твоей и крикнешь: Стой, грешный раб! Спасай скорее душу! Проснись, узри грехи свои!»
Хенрик обводит взглядом собрание, он стоит, прижатый к стене. Все поют, пурга бьется в окна, резкий свет карбидных ламп освещает бледные лица — старики, молоденькие девушки, семьи с детьми, парни в форме, одинокие. Его прихожане.
Они садятся, пересаживаются, устраиваются поудобнее, стоит тихий, перемежающийся кашлем гул. Пастор Левандер занимает место на трибуне. Прочитав тихую молитву, он поднимает глаза, обводит серьезным взглядом собравшихся и начинает говорить — высоким, пронзительным голосом.
Левандер. Привели к Нему глухого, косноязычного, и просили Его возложить на него руку.
Прихожане. Хвала Тебе, Господи!
Левандер. Иисус отведя его в сторону от народа, вложил персты Свои в уши ему и, плюнув, коснулся языка его;
Крики. Аллилуйя! Благословен Господь!
Левандер. И, воззрев на небо, вздохнул, и сказал ему: «еффафа», то есть: «отверзись».
Крики. Еффафа, Иисус Спаситель мой!
Левандер. И тотчас отверзся у него слух, и разрешились узы его языка, и стал говорить чисто.
Крики. Стал говорить, говорить. О Иисус! Иисус!
Левандер. И повелел им не сказывать никому. Но, сколько Он ни запрещал им, они еще более разглашали.
Крики. Прииди ко мне, Иисус! Отверзи мое сердце!
Левандер. И чрезвычайно дивились, и говорили: все хорошо делает: и глухих делает слышащими, и немых — говорящими. Аллилуйя, братья и сестры, давайте вместе воздадим хвалу Господу нашему Иисусу Христу за те чудеса, что творит Он для нас денно и нощно. Возвысим же с радостью наши голоса в хвале и молитве.
Запищал, заскрипел орган, но мощный хор тут же заглушил его.
Все (поют). «Раздавленный законом грозным, Тобой ведомый, иду я к трону благодати, к подножию креста — спасенье там мне уготовано, и я очищусь кровию Христа. Там дух окрепнет мой, и в вере жизнь тебе дарована!»
Левандер. Благодать и мир от Бога нашего вам всем, но в особенности тому, кто явился из крайней тьмы, в особенности тому, кто есть раб своих деяний, в особенности тому, кто мнит себя отверженным и плачет кровавыми слезами, тому, кого душат злые его слова и помыслы, тому, чьи уста полны праха, а дух пропитан змеиным ядом. Благодать тебе! Благодать тебе от Иисуса Христа! Да смилостивится Он над тобой в эту ночь и подаст тебе мир!
Прихожане. Аллилуйя! Божья благодать! Христова любовь!
Левандер. Да выведет рука Божья заблудшего. Да узрит одинокий и мнящий себя отверженным уже сегодняшней ночью великий свет во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
Прихожане (кричат). Аминь, аминь, аминь.
Хенрик пытается пробраться к выходу — он задыхается от духоты и давки. Но вот присутствующие встают, на помосте появляется трубач. Это Тур Акселин из лавки, он член музыкального корпуса добровольного общества обороны.
Прихожане (оглушительно). «Кровь Христова грех смывает. Иисус нам все прощает. Иисус к добру зовет. Благодать нам ниспошлет. Обрету приют надежный в глубине Христовых ран. Иисус всегда поможет, вечный мир нам будет дан».
Хенрик, уже пробравшийся к выходу, протискивается в дверь. Замечает удивленные лица, улыбки, перешептывание. И наконец выбирается из этой огромной, загадочной человеческой толпы, из этой человеческой плоти. Ледяные иглы в лицо. Боль-освобождение.
Фру Карин Окерблюм ждет поезда, который опаздывает из-за бурана, разразившегося над северным Уппландом. Женщины встречаются на перроне, но на проявление чувств времени нет. Внук капризничает, необходима твердая дирижерская рука: заранее нанятому городскому посыльному вручаются багажные квитанции, на улице ждет заказанный экипаж.
В дверях прихожей стоит Лисен, теперь можно и чувства излить — она ведь не видела сыночка; повсюду свет, тепло. Стол накрыт к ужину: ручной росписи английские чайные чашки. Анна и фру Карин быстро обходят квартиру, ее не узнать — еще один повод для проявления чувств. Столовая разделена пополам и превращена в кабинет с письменным столом и книжными полками, диван-кровать разложен на ночь. «Здесь буду спать я, — говорит фру Карин. — Ты с малышом займешь мою комнату, посмотри, какая уютная получилась! Я отделила треть гостиной и сделала из нее прелестную спальню. Мы купили кроватку для малыша, надеюсь, ему понравится».
После ужина надо уложить Дага, он засыпает, не успев дочитать вечернюю молитву. Лисен возится в своей комнате (единственно, что не претерпело изменений). Фру Карин и Анна запирают дверь. «Ну, дай мне наконец посмотреть на тебя, — говорит мать, обнимая Анну за талию, — посмотреть на тебя».
Женщины стоят на зеленом ковре гостиной, хрустальная люстра погашена, зеркальные стекла бра отражают нежные язычки свечей. «Я так ужасно соскучилась», — говорит Анна. Мать, качая головой, гладит лоб и щеки дочери: «Как бы то ни было, а ты все-таки здесь, у меня».
Анна. Понимаешь, я чудовищно устала.
Карин. Естественно, ты же на третьем месяце.
Анна. Все заболели, мне стало страшно.
