Франсуаза Малле-Жорис - Дикки-Король
Дикки говорил о презрении. О презрении сегодняшнем и вчерашнем. Неужели оно и есть настоящая жизнь?
Какова была его жизнь, когда Дикки был никто? Те же самые люди, которые презирают его сейчас — пользующийся успехом певец, популярный певец может быть только дураком! — презирали его и раньше. Правда, по-иному. Когда он жил в Монруже, в комнатенке без воды, его заставляли мчаться через весь Париж в надежде получить какую-нибудь роль и выпроваживали, даже не прослушав. «Мне просто хотелось еще раз взглянуть на ваше лицо», — цинично сказал ему один режиссер. Неужто это было «настоящей» жизнью? Он никогда не убеждал себя, что обладает талантом. Честно говоря, он вовсе над этим не задумывался. Но в нем всегда жило убеждение, что он имеет право на некоторое достоинство.
Эти чувства он выражал неуклюже. Пошло. Утверждая, что не желает «никому быть ничем обязанным». Даже с Мари-Лу скрупулезно подсчитывал свои расходы. Никогда не опаздывал. Всегда безупречно выучивал маленькие кусочки своих ролей, крохотные куплеты своих песенок. Ни разу он не попытался заменить товарища, который провалился. И все-таки того минимума уважения, которого он жаждал, ему добиться не удалась. И если бы он не обладал красотой, этим единственным даром, которым наделила его природа, то ему повсюду твердили бы, что у него нет подходящей внешности. Ну а потом что? Триумф. Дело случая. Удача, если можно назвать это удачей. Ибо в нем сидел Дикки-Король. С его вспышками безумия. Он думал, что он его изжил. Ведь Дикки также верил и в то, что имеет право на это безумие.
И вот он снова окружен презрением. Тот мальчик. «Я рассказывал вам о мальчике?» Об этом он рассказывал. А люди, которые изо всех сил стараются заставить его наговорить глупостей, чтобы потом разнести их повсюду?
— Я все прекрасно понимаю. Не настолько я глуп. О, я знаю, что в моем образовании есть пробелы, но…
Поль отлично все понимал. Те, кто богат деньгами и культурой, не прощали молодому варвару его «удачи». Они все еще считали Дикки достойным похвалы бедняком, который, хотя и лишен артистических склонностей, делает сразу два дела, занимаясь по вечерам, изучая их культуру, медленно усваивает, вместе с вещами, что необходимы для образа жизни определенной части буржуазии, смысл ее ценностей. Ее язык. Ее лицемерие. Он притворяется, будто всего добился сам, хотя его успех — дело случая. У сына владелицы бакалейной лавки благодаря его верхам, просто так, без усилий, появился «мерседес». Это подрывает все основы. И что у него за репертуар! Дикки Руа поет о любви! Эти штуки не годятся для Домов культуры. Его песни — искусство коммерческое. И аморальное. Эти молодые люди являют собой столь дурной пример, благодаря так быстро заработанным и — сверх того — выставляемым напоказ деньгам!
— Ты думаешь, именно это погубило меня? Материальное? Но мои песни нравились, я тоже нравился, публике нравилось… — Он опустил глаза, посмотрел на свои руки и вполголоса сказал: — Знаешь, говоря откровенно, в отдельные вечера… мне казалось, что я пел хорошо…
Отец Поль был уверен в этом. По-своему. Он вытирал пот с юного лба. Подносил стакан к пересохшим губам. Молчал, давая Дикки излить свое горе. Он не испытывал чувства вины, зная, что было подмешано к прохладному питью, в графин с лимонным напитком, стоящий на низеньком столике. Он, правда, несколько озадаченно спрашивал себя, каким образом извлечь выгоду из Дикки-Короля.
Граф дожевал свой сухарь и решил отправиться к отцу Полю заявить, что он не сдавал собственный замок этим паяцам. «Всему есть предел», — твердо сказал он, глядя на розовую чашку. — «Есть предел всему».
Но отец Поль уехал в Каор, где ему нужно завтракать с Алексом Боду, а граф, идя из главного здания, заметил у пруда двух юношей, что сидели на каменном парапете и полоскали ноги в воде, где жили карпы Людовика XIV. Пределов больше нет!
— Даже суперзвезда, — говорил Алекс, — не может себе позволить находиться в депрессии более двух, трех недель…
Отец Поль это хорошо понимал.
— А что, если для разнообразия мы возьмем на аперитив шампанского?
Они встретились в «Гимнастическом коне» — ресторане, который находился неподалеку от отеля «Астор», где Алекс развернул свою штаб-квартиру.
Этот совсем старомодный ресторан, уютный, с маленькими, почти семейными салонами, был идеальным местом для дружеского разговора о делах. Отец Поль удобно расположился в комфортабельном глубоком кресле.
— Еще несколько килограммов, — и мне придется таскать с собой кресло так же, как генерал де Голль таскал походную кровать! — заметил он, смеясь.
Алекс смотрел на него с откровенным восхищением. В нашу эпоху режима этот еще молодой мужчина так весело носит свои сто пять, сто десять килограммов… Впрочем, Алекса восхищает в отце Поле и многое другое. «Интересно, как он увиливает от налогов?» И жизнерадостность и аппетит отца Поля внушают Алексу доверие. Все остальное — мишура! Профессиональная необходимость! Зачем Алексу интересоваться случайным мистицизмом производителя готового платья? Этого импресарио «группы»? Зря он называет своих «Детей счастья» хором, это группа, как «Кур-Сиркюи», как «Минабль», товар, в котором Алекс толк знает; а эта «духовная община», наоборот, чужда ему. Она безразлична Алексу.
Для Алекса не существует ничего, что не имеет отношения к зрелищам. Если хотите, в жизни все зрелище. Нелепый наряд отца Поля — шапочка, домотканая ряса, большие монашеские сандалии — производят на него такое же впечатление, как если бы перед ним сидел спортсмен в халате, актер в сценическом костюме.
— Он мне нужен, я повторяю, нужен через две недели, не позже. Если мы договоримся насчет имиджа, если Николь и Лоретта — мы к ним подключили одного англичанина — найдут мне несколько новых тем… Мы сможем тогда запустить праздничные концерты. Ох уж этот имидж! Какая жалость, что этот ужин в Авиньоне был так глупо испорчен! Может, мы снова поставим на рельсы дело с имиджем, а, старина Поль?
Алекс решил считать отца Поля своим тайным компаньоном, человеком, который принадлежит к шоу-бизнесу, конечно, несколько косвенным, но неоспоримым образом. Поэтому экспансивный, доверчивый (кроме, конечно же, того, что касается денежных вопросов!) Алекс рассказывал обо всем.
— Я смотался в Париж, и Кристина каждый час сообщает мне новости. Обстановка крайне благоприятная. Естественно, диск с именами возлюбленных не состоялся, но у нас все-таки есть две-три пластинки. Еще перед началом турне мы записали пять названий, нам надо еще пять или шесть, которые подготовят изменение имиджа, ты понимаешь, ничего резко не меняя, но…
Алекс стал называть отца Поля на «ты». Почему бы и нет? Теперь Дикки тоже обращается к нему на «ты». Но Дикки говорит «ты» без фамильярности. Отцу Полю становится немного не по себе, когда он думает о Дикки, о случае с Дикки. И все-таки, по мнению Алекса, все улаживается к лучшему. Специальная пресса согласилась с версией о «депрессии» Дикки; смерть Колетты послужила поводом для полемики вокруг фанатов, шоу-бизнеса, «идолов», шлягеров, но никто не обвиняет Дикки, который, как официально признано, «разбит драмой, каковую пытались от него утаить». Кристина готовит ряд интервью об «этом феномене цивилизации», каким являются фан-клубы, и ответы Дикки. Некий священник в маленькой пригородной церкви произнес проповедь против этой мишурной культуры, которая, по его мнению, представляет собой настоящий опиум для народа: она наделала шуму. По телевидению выступил некий депутат, оспаривая священника во имя здоровых развлечений, на которые имеет право народ и достоинствами которых выступают отсутствие претенциозности и извечная простота. Он сравнил песенку «Жаннетон берет серп» с песней Дикки «Красота предместья». Все это прекрасно при условии, что Дикки «очухается» в самые короткие сроки.
— Поэтому, понимаешь, если б ты смог слегка ускорить дело…
«Ускорить дело…» Он скорее склонялся к тому, чтобы его замедлить. За десять дней он многое узнал о Дикки Руа. Выяснил много полезных сведений: сумму того, что Дикки со скромной гордостью именует своими «маленькими сбережениями»; содержание его контрактов; о тайном соперничестве, которое противопоставляет Алекса фирме «Матадор»; о неуверенности, сомнениях, том чувстве вины, которые терзают Дикки, и должны сделать его более покладистым для обработки. Но как быть, если ему не хватает именно времени? Отец Поль колебался:
— Ускорить дело… Но на это нужно время… Такие вещи за десять дней не делаются….
— Слушай, ты не можешь сказать, будто я тебе не доверяю. Я позволил тебе увезти его, ладно, но лишь потому, что ты замял смерть Дейва. Но я же тебе доверился. Хотя…
— Хотя?
