Дэниел Мейсон - Настройщик
Облака разошлись. Луна вновь сияла в полном блеске. Он вышел на пляж. На песке остался лежать гребень из слоновой кости, белый, точно раскаленный.
* * *Доктор снова уехал с каким-то «дипломатическим поручением», и Эдгар вернулся к работе над роялем. С приходом дождей дека разбухла, изменения были почти неуловимы, возможно, заметны только для того, кто хотел найти повод вновь заняться настройкой.
Два дня он хранил у себя гребень, оставленный на песке. Когда он был один, он доставал и разглядывал его, пробегая пальцами по сиротливым прядям черных волос, запутавшихся в костяных зубьях. Он знал, что гребень нужно вернуть, но ждал, то ли из нерешительности, то ли в надежде на что-то, то ли от чувства близости, возникавшего в нем во время ожидания, которое становилось более острым с каждым коротким, приводившим в смущение разговором.
А такие разговоры происходил между ними в те неизбежные моменты, когда они сталкивались на тропе.
И Эдгар продолжал хранить гребень у себя. Убеждая себя в том, что нужно работать, он решал, что вернет его в течение дня, а когда наступала ночь, говорил себе, что нужно подождать до утра: «Не могу же я идти к ней в темноте». В первую ночь он допоздна возился с роялем, настраивая его и перенастраивая. На вторую ночь, играя в одиночестве на рояле, он вдруг услышал стук в дверь.
Он знал, кто это, еще до того, как дверь тихонько отворилась и она осторожно зашла в комнату. Возможно, он понял это по деликатному, спокойному стуку, не похожему на уверенные удары доктора или на нерешительность слуг. Возможно, ветер, гуляющий в горах, в этот момент поменял свое направление и донес до него вместе с запахом влажной почвы аромат ее духов. А может быть, Эдгар угадал развитие сюжета, в котором они двигались давно проторенными, определенными судьбой тропами.
От двери донесся голос с плавным акцентом:
— Здравствуйте.
— Ма Кхин Мио, — проговорил он.
— Можно мне войти?
— Да... конечно.
Она тихонько прикрыла за собой дверь.
— Я не помешала вам?
— Нет, вовсе нет... с чего вы взяли?
Она слегка покачала головой:
— Вы казались таким занятым. Что-то важное?
— Нет, нет. — Его голос дрогнул, и он выдавил из себя улыбку. — Я просто убиваю время.
Она стояла у двери, скрестив руки. На ней была та же светлая блузка, что и в тот день, когда она встретила его у реки. Он видел, что она недавно раскрасила лицо, и подумал: «Сейчас же нет солнца, нет необходимости накладывать танакха, но это так красиво».
— Знаете, — сказала она, — с того времени, как я познакомилась с англичанами, я часто слышала игру на фортепиано. Мне так нравится его звучание. Я... Я подумала, может быть, вы сможете показать мне, как оно действует.
— Конечно же. Но не поздно ли уже сегодня? Вы не должны быть с... — Он запнулся.
— С доктором Кэрролом? Его нет в Маэ Луин. — Она продолжала стоять на том же месте. Позади нее на стене лежала ее тень, изгибаясь волнами на бамбуковых стволах.
— Да, да, конечно же. Я совсем забыл. — Он взял свои очки и протер их краем рубашки, затем глубоко вздохнул. — Я тут уже целый день. Столь долгие часы у рояля делают человека немного... сумасшедшим. Простите. Мне давно надо было позвать вас составить мне компанию.
— Вы до сих пор не предложили мне сесть.
Эдгар замер на секунду, пораженный ее прямотой. Потом бросился расчищать место на скамье.
— Пожалуйста.
Кхин Мио не спеша двинулась через комнату к роялю, тень на стене удлинилась. Она подобрала тхамейн и села рядом с Эдгаром. Вначале она смотрела на клавиши, а он смотрел на нее. Цветок в ее волосах источал свежий аромат, он видел крошечные крупинки пыльцы на черном фоне. Потом она повернулась к нему.
— Простите мою рассеянность, — сказал он. — Я всегда не сразу выхожу из того состояния, в которое погружаюсь, занимаясь настройкой. Это совсем другой мир. Меня несколько выбивает из колеи, когда кто-то... прерывает меня... Это трудно объяснить.
— Наверное, это так же, как быть кем-то разбуженным.
— Наверное. Наверное... Но я пробуждаюсь в мире звуков. Как будто снова засыпаю... — Он замолчал, но видя, что она тоже молчит, продолжил: — Наверное, это кажется странным.
— Нет. — Она покачала головой. — Временами путаешь реальность со снами.
Они замолчали оба. Кхин Мио подняла руки и коснулась клавиш.
— Вы когда-нибудь играли раньше? — спросил он.
— Нет, но всегда мечтала, еще с тех пор, как была маленькой.
— Теперь вы можете попробовать сыграть, это гораздо интереснее, чем наблюдать за настройкой.
— Нет, на самом деле не стоит. Я же не умею.
— Ну и что? Попробуйте. Нажмите на клавишу.
— На любую?
— Начните с той, на которой лежит ваш палец. Это первая нота «Прелюдии фа минор», из «Хорошо темперированного клавира», который я играл для саубвы.
Она нажала на клавишу. Нота громко прозвучала в пустой комнате, отдавшись эхом от стен.
— Вот видите, — сказал Эдгар. — Вы играете Баха.
Кхин Мио не отрывала взгляда от инструмента.
Он видел, как прищурился ее глаз, как будто готовый улыбнуться.
— Когда сидишь здесь, оно звучит совсем по-другому.
— Да. Это ни с чем нельзя сравнить. Давайте продолжим, может быть, у меня получится научить вас большей части пьесы.
— О, мне совестно утруждать вас. На самом деле, вы правы: уже поздно. Я не хотела мешать вам работать.
— Это глупости. Вы же уже пришли.
— Но я не умею играть.
— Нет, я настаиваю. Это короткий мотив, но с большим смыслом. Пожалуйста, раз уж мы начали, теперь я вас не отпущу. Следующая нота — вот эта, нажмите ее указательным пальцем.
Она повернулась к нему.
— Ну же, сыграйте, — сказал он, показывая на клавишу. Она нажала на нее. Глубоко внутри рояля молоточек прыгнул к струне.
— Теперь — соседняя клавиша слева, а потом — над ней. Теперь вернитесь к первой. Да, вот к этой, с которой вы начали. Теперь снова вторая, вот эта. И над ней. Да, вот та. Теперь сыграйте еще раз, побыстрее. — Кхин Мио старательно нажимала на клавиши.
— Звучит не слишком внушительно, — сказала она.
— Звучит, как сама жизнь. Попробуйте еще раз.
— Я не знаю... Может быть, вы сами?
— Нет, у вас прекрасно получается. Вам будет легче, если нижние ноты вы будете брать левой рукой.
— Я боюсь, у меня не получится. Покажите мне. — Она повернулась, ее лицо было совсем рядом.
Сердце Эдгара неожиданно заколотилось, и ему показалось, что Кхин Мио может услышать эти удары. Но музыка придала ему смелости. Он встал, зашел к ней за спину и положил свои руки поверх ее.
— Положите свои руки на мои, — сказал он.
Она медленно подняла руки, на секунду они остановились, паря в воздухе, а потом нежно опустились вниз. Эдгар и Кхин Мио какое-то время не шевелились, прислушиваясь к ощущению, возникшему от соприкосновения их рук. Прочие части тела стали будто пустой оболочкой. Эдгар смотрел на отражение их силуэтов на лакированном красном дереве передней панели. Ее пальцы доставали лишь до половины его.
Пьеса начиналась медленно, как бы осторожно, «фуга фа-диез-минор» из второй части «Хорошо темперированного клавира» всегда вызывала в сознании у Эдгара образ распускающихся цветов, он представлял себе встречи влюбленных, эта пьеса казалась ему песней начала. Он не стал играть ее во время приема саубвы, это была тридцать восьмая пьеса, а он остановился на двадцать четвертой. Поэтому сначала его руки двигались медленно, нерешительно, но под легким грузом пальцев Кхин Мио, он уверенно продвигался от такта к такту. Рояль отвечал им на касание клавиш, внутри него рычажки поднимались и падали, струны дрожали, ряды за рядами выстраивались маленькие причудливые детали из металла, дерева и звука. На крышке рояля в подсвечнике трепетали огоньки свечей.
Пока они играли, прядь волос выбилась в том месте, где у нее был пришпилен цветок, и коснулась его губ. Эдгар не отстранился, но прикрыл глаза и придвинул лицо еще ближе, так, что прядь двигалась по его щеке в такт музыке и снова коснулась губ, потом — ресниц.
Мелодия ускорилась, затем мягко, нежно спустилась ниже и — закончилась.
Их руки лежали на клавишах — ни он, ни она не спешили их разъединить. Кхин Мио слегка повернула голову, ее глаза были закрыты. Она произнесла его имя, беззвучно, одним дыханием.
Он спросил:
— Ты поэтому пришла сегодня?
— Нет, мистер Дрейк. — Теперь она говорила шепотом: — Я была здесь всегда.
Эдгар наклонился ниже и коснулся губами ее кожи, прохладной и влажной от испарины. Он вдыхал запах ее волос, чувствовал губами соль на ее шее. Она медленно переплела свои пальцы с его.
В этот момент все в мире замерло, осталось только тепло ее пальцев, гладкость кожи под его мозолями. Свет от свечей танцевал на мягкой поверхности ее щеки, выхватывая из темноты контуры цветка. Они оставались в таком положении несколько секунд, а может, больше — время отсчитывали лишь сверчки.
