Джон Ирвинг - Человек воды
— Поезжайте, — велел ему Трамлер.
Данте пожалел, что рядом с ним на сиденье нет цепи, однако двинулся дальше.
Через несколько ярдов, у таблички «Пиллсбери», дорога так близко подступила к воде, что Данте испугался, как бы их не накрыло прибоем. Затем он увидел потрясающей красоты старинный особняк, окруженный подсобными постройками красного цвета — высокий дом с остроконечной крышей и примыкающим к нему гаражом, лодочным домиком и аккуратной морской бухтой.
Пиллсбери! Данте подумал, что, вероятно, один из них сидит у него на заднем сиденье. Единственное, о чем говорило ему имя Пиллсбери, — это история, связанная с соперничеством за Бетти Крокер. Он украдкой глянул в зеркальце, поражаясь, неужели он везет чокнутого молодого наследника огромного состояния.
— Какой сейчас месяц? — спросил Богус у водителя. Он хотел знать, был ли Коут в доме один, или семейство Пиллсбери уже заявилось на лето. Они никогда не приезжали раньше Четвертого июля[32].
— Первое июня, сэр, — откликнулся водитель. Он остановил машину там, где заканчивалась подъездная дорожка, и теперь сидел, прислушиваясь к пронзительной тишине ночи — воображая свистящих рыб, огромных хищных птиц, ревущих в сосновых чащах медведей и рой тропических насекомых.
Когда Трампер торопливо зашагал по выложенной плиткой дорожке, он не отрывал глаз от единственного освещенного окна в доме — хозяйской спальни на втором этаже. Не дожидаясь приглашения, Данте поспешил за ним. Он вырос в тесном лабиринте города и чувствовал себя совершенно свободно, выходя из дому глубокой ночью, когда никто другой не отважился бы высунуть нос на улицу — разве что целой шайкой, — но тишина этого острова выбивала его из колеи, к тому же его вовсе не радовала перспектива встретиться один на один с каким-нибудь диким животным, затаившимся в кустах или среди сосновых деревьев.
— Как вас зовут? — спросил Трампер.
— Данте.
— Данте? — удивился Трампер.
Короткая вспышка света промелькнула в коридоре первого этажа; потом луч стал длиннее — это зажегся фонарь.
— Коут! — закричал Трампер. — Эй, привет! Если их только двое, подумал Данте, я с ними управлюсь. Для большей уверенности он пощупал стодолларовую бумажку в своем паху.
Я узнал Коута через входную дверь, когда он подошел впустить нас, по болтавшемуся хламидой банному халату, сшитому из лоскутного одеяла, и по тому, как он глянул на нас в смотровую щель. Должно быть, он испытал шок, увидев косматого, похожего на гориллу шофера в лакейской униформе, который хлопал по комарам, словно по плотоядным птицам, но еще больший шок он испытал, увидев меня.
Как только ты впустил нас, Коут, я сразу же догадался, что ты был с женщиной до того, как мы оторвали тебя. От твоего халата исходил запах ее халата; да и по тому, как ты попятился от холодного ночного воздуха, я мог бы сказать, что ты вышел из теплого гнездышка.
Но разве этого стыдятся перед друзьями, Коут? Я обнял тебя, приподнял вверх — привет, костлявый педик! От тебя, определенно, хорошо пахло, Коут!
Трампер, пританцовывая от радости, потащил Коута на кухню, где они налетели на совершенно новенький виниловый детский плотик, стоявший прислоненным к раковине. Богус не помнил, чтобы у Пиллсбери были маленькие дети. Он усадил Коута на стол для разделки мяса, поцеловал в лоб и с глупым видом вытаращился на него, любовно приговаривая:
— Коут, я не могу выразить, как я рад тебя видеть!.. Ты здесь, и ты снова спасаешь меня… Ты моя единственная, неизменная звезда, Коут! Посмотри — моя борода почти такой же длины, как у тебя, Коут… Ну как ты? Я поступил ужасно, ты, наверное, знаешь…
Но Коут только смотрел на него, затем перевел взгляд на Данте Каличчио, квадратного монстра в униформе, который старался сохранять вежливый вид в углу кухни, комкая в огромных ручищах шоферскую кепку с большим козырьком. Пока Трампер метался по кухне, открывая дверцу холодильника, заглядывая в столовую, суя нос в нишу с устроенной там прачечной, где, к своему огромному восторгу, он обнаружил деревянную сушилку для белья, на которой висело несколько дамских шелковых лифчиков и трусиков.
Сдернув ближайший к нему лифчик, он восторженно помахал им перед Коутом.
— Кто она, ты, старый развратник? — прохрипел он и снова не смог побороть искушения поиграть длинной бородой Коута.
— Где ты был, Богус? — только и спросил Коут. — Где, черт побери, ты был?
Трампер сразу же распознал осуждающий тон, сообразив, что он все уже знает от Бигги.
— Так ты ее видел, да? — залепетал он. — Как она, Коут? — Но Коут смотрел совсем в другую сторону, как если бы собирался заплакать, и Трампер поспешил добавить, испугавшись: — Коут, я вел себя ужасно, я знаю…
Он крутил в руках лифчик, но Коут отобрал его. Затем, когда Богус увидел этот лифчик в руках Коута, он внезапно осознал, что он розово-лиловый, и сразу вспомнил, как покупал лифчик такого розово-лилового цвета и такого большого размера. Он замолчал; он смотрел, как Коут спускается с разделочного стола, словно это был медленно соскальзывающий кусок мяса, отделенный от костей; зайдя в нишу, Коут повесил лифчик Бигги на место.
— Тебя слишком долго не было, Богус, — произнес Коут.
— Но теперь я вернулся, Коут, — сказал Трампер, и это прозвучало довольно глупо. — Коут, мне ужасно жаль, но я же вернулся, Коут…
Чьи-то босые ноги прошлепали вниз по лестнице, и чей-то голос произнес:
— Пожалуйста, потише, не то ты разбудишь Кольма.
Шаги направились к кухне. Втиснувшись в угол под полкой со специями, Данте Каличчио безуспешно пытался сделаться маленьким и незаметным.
— Богус, прости, — мягко сказал Коут и дотронулся до его руки.
Затем вошла Бигги и бросила на Данте такой взгляд, как если бы он был десантником, которого выбросило на берег с подводной лодки, после чего она решительно и спокойно посмотрела на Трампера.
— Это Богус, — прошептал Коут, словно он опасался, что из-за бороды она его не узнает. — Это Богус, — повторил он чуть громче. — Вернулся домой с войны…
— Я бы не сказала, что домой, — ответила Бигги. — Нет, не сказала бы…
А я изо всех сил старался уловить иронию в твоем тоне, Биг; я действительно напрягся, пытаясь уловить ее. Но тщетно, Биг. Не было ни тени шутки. Поэтому все, что я нашелся сказать, — я видел, что вы оба, ты и Коут, почему-то нервничали из-за этого здоровенного итальяшки в униформе, съежившегося под полкой со специями, — единственное, что я смог сделать, Биг, — это представить вам своего шофера. У меня не было ничего другого, с чего я мог бы начать.
— Э, — начал Трампер, попятившись назад, словно от удара. — Это Данте, мой шофер.
Ни Коут, ни Бигги даже не взглянули на Данте; вместо этого они продолжали пристально смотреть на Богуса и на пол. А Богус заметил лишь одно, что на Бигги новый халат — оранжевый, ее любимого цвета; велюровый, из ее любимой ткани. Ее волосы стали длиннее, а в ушах висели сережки, которые она раньше никогда не носила; она выглядела немного взъерошенной и растрепанной, такой, какой он хорошо ее помнил. Когда она так выглядела, ему сразу хотелось взъерошить ее самому.
Затем Данте Каличчио, смутившийся оттого, что его представили, попытался выбраться из угла и сбил плечом полку со специями; он вылетел вместе с ней прямо на середину кухни, где безуспешно старался поймать ее; Бигги, Коут и Богус кинулись к нему на помощь, только ухудшив ситуацию. Баночки со специями с громким стуком покатились по всей кухне, а последний рывок Данте, совершенный в надежде поймать пустую полку, привел к тому, что она раскололась в щепки о жесткий холодильник.
— О господи, мне так жаль! — пробормотал Данте.
Пнув маленькую баночку ногой, Бигги посмотрела на Богуса в упор.
— И не только вам, — сказала она. Трампер услышал, как сверху донесся голос Кольма.
— Извините, — произнесла Бигти и вышла из кухни.
Богус последовал за ней по лестнице.
— Кольм, — вырвалось у него. — Это ведь Кольм, да? — Он едва не натолкнулся на Бигги, когда та резко остановилась и посмотрела на него таким взглядом, каким никогда до этого не смотрела — словно перед ним была совершенно незнакомая женщина, к которой он грязно приставал.
— Я сейчас вернусь, — холодно отрезала она, и он отстал.
Он медлил с возвращением на кухню, прислушиваясь, как она ласково успокаивает Кольма, который испугался грохота свалившейся полки со специями; из кухни он слышал голос Коута, в свою очередь успокаивающего Данте Каличчио. Не все баночки со специями разбились. Коут говорил, что ему ничего не стоит соорудить новую полку.
Данте Каличчио отпустил несколько замечаний на родном итальянском; Трамперу они показались молитвой.
Затем была игра в бильярд. Коут проникся сочувствием к Данте, который ощущал себя очень неловким и виноватым; побаиваясь дикой местности снаружи, он оставался в доме, размышляя: позвонить ли ему жене или к себе в офис и сказать, что он задерживается, или как можно скорее возвращаться обратно в Нью-Йорк.
