Ирвин Шоу - Богач, бедняк... Том 1
Дверь камеры открылась, появился Джо Кунц. С тех пор как Томас сообщил нанятому для него дядей Гарольдом адвокату, что и Джо тоже трахнул этих двух девиц-близнецов, и Кунцу стало об этом известно, полицейский не проявлял к нему особого дружелюбия. Ведь он женат, имеет троих детей.
– Джордах, на выход! – приказал Джо.
В кабинете сержанта Хорвата его ждали отец, Аксель Джордах, дядя Гарольд и адвокат, молодой человек в толстых очках, с беспокойным взглядом и нездоровым цветом лица. Еще никогда его отец так плохо не выглядел, даже в тот день, когда он его ударил.
Том ждал, что отец поздоровается с ним, скажет, как всегда, «хелло», но старик молчал, тогда и Томас решил промолчать.
– Томас, – сказал адвокат. – Счастлив сообщить, что все улажено ко всеобщему удовлетворению.
– Да-а, – отозвался Хорват, сидевший за своим столом. Но что-то не чувствовалось, что он сильно удовлетворен исходом дела.
– Ты свободен, Томас, – добавил адвокат.
Том с сомнением рассматривал этих пятерых человек в комнате. Он не заметил особой радости ни на одном из лиц.
– Вы хотите сказать, что я свободен и теперь могу уйти из этого притона?
– Совершенно верно, – ответил адвокат.
– Пошли, – сказал Аксель Джордах. – Я уже и так зря потратил немало времени в этом захудалом городишке. – Резко повернувшись, он захромал к выходу. Томасу сейчас хотелось вырваться вперед и убежать отсюда, чтобы, не дай бог, они не передумали. Но ему пришлось медленно, чинно идти за отцом.
День уже склонялся к вечеру, но еще светило солнце. В камере не было окон, и никак нельзя было определить, какая на улице погода. С одной стороны шагал отец, с другой – дядя Гарольд. Ведут его, как арестованного. Все сели в машину дяди Гарольда. Аксель впереди, рядом с водителем, а Томас получил в свое распоряжение все заднее сиденье. Он сидел молча, не задавая никаких вопросов.
– Я выкупил тебя, если тебе это интересно, – сказал отец. Он не повернулся к нему, а говорил, словно обращаясь к ветровому стеклу. – Пять тысяч долларов этому Шейлоку за фунт его плоти. Думаю, это было самое дорогое траханье в истории. Остается только надеяться, что оно стоило таких больших денег.
Томасу хотелось сказать, что он очень жалеет о том, что произошло, что когда-нибудь вернет отцу свой долг, но слова застряли у него в горле.
– Только не думай, что я сделал это ради тебя, – продолжал отец, – или дяди Гарольда…
– Ну что ты, Аксель…– упрекнул его Гарольд.
– Вы оба можете завтра же сдохнуть, и это, уверяю вас, не испортило бы мне аппетита. Я сделал это только ради одного члена нашей семьи, который хоть чего-то стоит, – ради Рудольфа. Я не позволю ему начинать жизнь взрослого человека, зная, что у него есть осужденный братец, о котором ему придется постоянно думать. Но запомни, сегодня мы видимся с тобой последний раз. Чтобы отныне о тебе не было ни слуху ни духу. Сейчас я сяду в поезд и поеду домой, и на этом наши отношения закончатся. Закончатся навсегда. Понял?
– Понял, – тихо ответил Томас.
– К тому же тебе придется покинуть наш город, – подхватил дядя Гарольд дрожащим голосом. – Такое условие поставил мистер Чейз, и я целиком с ним согласен. Я отвезу тебя домой, ты соберешь свои вещички и уберешься отсюда. Я не разрешу тебе провести в моем доме ни одной ночи. Ты это понимаешь?
– Да-а, – протянул Томас. Пусть подавятся своим городом. Кому он на фиг нужен?
Больше в машине не разговаривали. Когда дядя Гарольд остановился у вокзала, отец вышел, не сказав на прощанье ни слова. Он захромал к зданию вокзала, оставив незакрытой дверцу, дяде Гарольду пришлось согнуться пополам, чтобы громко ее захлопнуть.
В его голой комнате на чердаке, под самой крышей, на кровати лежал небольшой, видавший виды, потрепанный чемодан. Томас сразу его узнал. Это был чемодан Клотильды. Постельного белья на кровати не было, матрац свернут, словно тетя Эльза боялась, как бы племянник не подремал на нем несколько минут перед отъездом. В доме не было ни тетки, ни их дочерей. Словно боясь, что они заразятся от этого развратника его пороком, она отвела их сегодня вечером в кино. Томас быстро побросал свои вещи в чемодан. Их было немного: несколько рубашек, нижнее белье, носки, пара ботинок и свитер. Сняв рабочий комбинезон, в котором его арестовали, он надел новый серый костюм, который тетя Эльза подарила ему на день рождения.
Он огляделся. На столе лежала библиотечная книга – «Наездники из Перл-Сейджа». Из библиотеки он все время получал извещения о том, что книгу давно пора вернуть, и они штрафовали его каждый день на два цента. Вероятно, сейчас он был должен библиотеке баксов десять, никак не меньше. Он бросил книгу в чемодан. На память об Элизиуме, штат Огайо.
Закрыв чемодан, он спустился на кухню. Хотел поблагодарить Клотильду за чемодан, за ее подарок. Но ее там не было.
Он вышел, пошел по коридору. В столовой дядя Гарольд стоя доедал громадный кусок яблочного пирога. Руки его дрожали, когда он подносил пирог ко рту. Он особенно много ел, когда сильно нервничал.
– Если ты ищешь Клотильду, – сказал он, увидав Тома, – то можешь не суетиться, не трать понапрасну время. Я ее отослал в кино вместе с Эльзой и девочками.
Ну и хорошо, подумал Том, по крайней мере, она и от меня получила небольшой подарок – бесплатный билет в кино.
– У тебя есть деньги? – спросил дядя Гарольд. – Я совсем не желаю, чтобы тебя забрали еще и за бродяжничество и чтобы вся эта неприятная процедура повторялась. – Он налегал на пирог, демонстрируя волчий аппетит.
– Деньги у меня есть, – сказал Томас. У него был двадцать один доллар с какой-то мелочью.
– Очень хорошо. А теперь давай ключи.
Том вытащил ключи из кармана, передал дяде. Как ему сейчас, в эту секунду, хотелось швырнуть остатки пирога в его физиономию! Но что это ему даст? Ничего хорошего.
Они уставились друг на друга. Из куска пирога у рта дяди Гарольда вытекала начинка, струясь по подбородку.
– Поцелуйте за меня Клотильду, – сказал Том, направляясь к двери с чемоданом Клотильды в руках. Он пошел на вокзал и за двадцать баксов купил билет. Все равно куда. Лишь бы подальше от Элизиума, штат Огайо.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Кошка, не моргая, неотрывно глядела на него из своего угла, всем своим видом выражая враждебность. Ее враги то и дело менялись. Любой, кто спускался поздно вечером в ее подвал, чтобы приступить к работе в адской жаре, воспринимался ею с той же ненавистью, с теми же топазовыми искорками злости в ее желтых глазах, ненависти, вызывающей у нее неистовое желание его гибели. Этот долгий, как сама ночь, пронзительный взгляд кошки смущал Рудольфа, сбивал его с толку, когда ему приходилось засовывать противень с булочками в печь. Когда кто-то, пусть даже бессловесное животное, недолюбливал его, ему становилось не по себе. Как ни старался он ее задобрить лишней миской молока, ласками или нежными уговорами – «хорошая, хорошая кошечка!» – ничего не помогало. Кошка знала, что она совсем не хорошая, лежала на своем месте, повиливая хвостом, и явно замышляла планы жестокой расправы, убийства.
Акселя не было дома вот уже трое суток. Из Элизиума они не получали никаких вестей, и никто не знал, сколько еще ночей придется Рудольфу спускаться в подвал, выносить эту ужасную жару, дышать мучной пылью, испытывать онемение в руках от бесконечного поднимания противней с комочками теста, задвигания их в печь, вытаскивания из духовки румяных булочек. Боже, как только все это выносил отец? Из года в год. Рудольф только после проведенных здесь, в подвале, трех ночей чувствовал себя абсолютно измочаленным, под глазами от усталости появились синяки, лицо казалось худым, изможденным. К тому же ему приходилось рано утром садиться на велосипед и развозить булочки покупателям. И после этого еще идти в школу. На следующий день предстоял трудный экзамен по математике, а он к нему еще как следует не подготовился, да он и вообще не особенно блистал в этой науке.
Обливаясь потом, ведя ожесточенную борьбу с тяжелыми, громадными, замасленными противнями, весь осыпанный мукой, словно мелом, особенно его голые руки и лицо, он, по сути, превратился в бледный призрак своего отца и, шатаясь, пытался выстоять, пройти через муки того испытания, которое безропотно выносил его отец вот уже шесть тысяч ночей подряд.
Все его называют образцовым, верным семейному очагу сыном. Чушь собачья. Плевать ему на это. С горечью ему приходилось сожалеть о том, что приходится спускаться сюда, в подвал, и во время своих каникул, чтобы помочь отцу, когда тот зашивался, и что ему пришлось перенять у отца ремесло пекаря, хотя, конечно, он не столь уж преуспел. Томас оказался куда мудрее его, Рудольфа. Послал всю семью к чертям. И хотя он сейчас попал в беду – Аксель ничего ему не сообщил о том, что стряслось, когда получил телеграмму из Элизиума, – все равно Томасу куда лучше там, чем ему, примерному сыну, выполняющему сыновний долг в раскаленном до предела подвале.
