Эльдар Ахадов - Северные рассказы и повести
КУЮМБА (повесть)
Мама, мама моя, мамочка моя, миленькая моя мама родная, когда же ты приедешь за мной? Я так соскучился, нет, здесь хорошо, мама, с бабушкой, с дедом весело, хорошо, только приезжай скорей! Я так тебя жду.
Здесь снег такой: рыхлый и холодный. Он скрипит–хрустит под полозьями, а в санях пахнет сеном, и ещё — конями пахнет. Мы с дедушкой ездим в конюшню, там много лошадок, мама, приезжай за мной.
Уже почки распустились на тополях, и сережки висят — пушистые. Уже яблони белые–белые от цветов. А бабуля воду из колонки качает, вода шумит, вырывается из трубы, в ведро падает, в одно, в другое.
А тётя Нина любит песню, знаешь какую? Такую долгую–долгую–далёкую, красивую, широкую: «Из–да–ле‑ка дооолго течёт ре–ка Вооолга!..» И я, мама, сразу вижу тебя, как ты едешь издалека–долго, долго–долго едешь.
Трава кругом зелёная–зелёная, яркая. Аби–кай (бабушка моя) смеётся над бабаем часто, подшучивает, он ворчит, но так смешно–несерьёзно ворчит, что ещё смешней, приезжай, мама. Я больше не болею, не кашляю, правда, не кашляю и не хриплю. Мне бабушка козье молоко давала пить каждый день, а тётя Нина растирала меня жиром каким–то вонючим на ночь. Я не капризничал, мама, я их слушаюсь.
Ветер срывает с веток яблоневый цвет, и белые лепестки струятся, кружатся всюду, падают, падают на крыши сараев, на траву, на кусты крыжовника, на крыльцо бабушкиного дома. Так много их, мама. Так красиво они летают…
От лопастей зависшего вертолёта расходятся в воздухе вихри снежной пыли, ветер режет лицо и пытается сбить с ног, заставляя меня сойти в целину с натоптанной снеговой тропы. Проваливаясь, я с усилием выволакиваю и себя, и сумку с вещами обратно на путь, ведущий к бревенчатому строению и каким–то синим вагончикам рядом с ним. Всё. Моя высадка на объект завершена. Вертак перед уходом делает в небе прощальный круг, который в любое время года раздражает всех, кто под ним на земле, поскольку грохот расколачивает эхом небо и кажется, что всё вокруг сотрясается.
На крыльце стоит худой, черноволосый, взлохмаченный парень с бледной кожей, заострённым носом и сигаретой меж редких зубов. Одет он довольно небрежно, «по–домашнему»: поверх тельняшки на плечах, как на вешалке, болтается старый замызганный ватник цвета хаки.
Я представился, он тоже, впрочем, из–за звона и свиста в ушах от двухчасового пребывания в летающей консервной банке мне всё равно ничего не удаётся расслышать, да и он вряд ли понял мои слова. Это не важно, что не расслышал: времени теперь много. Вертолет при мне больше сюда не прилетит ни разу, а перепутать оператора нефтедобычного участка Сашу Васина пока не с кем, поскольку кроме него тут от нашей организации больше и нет никого.
Александр — на сегодняшний день полноправный хозяин и главнокомандующий объекта, хотя кроме себя командовать ему некем. Ну, а я ему не подчиняюсь, у меня своя работа, впрочем, и он мне тоже не подотчетен. Вот такая ситуация.
Все остальные на объекте — гости–подрядчики. Вот они рядом стоят: круглоголовый, цыгановастый Олег с огромным рваным шрамом на виске у правого глаза. Короткая стрижка подчеркивает раннюю седину. Он отчего–то солнечно улыбается в ответ на моё «здравствуйте». Рядом с ним — кряжистый Дмитрий Злобин — начальник вахты на строительном участке подрядчиков: дежурная американская улыбка и бородка «а-ля Бухарин».
Заходим в избу, которая одновременно служит и складом продуктов, и ночлежкой сторожа, и кухней, и радиорубкой для оперативной связи с другими участками строительства нефтепромыслового хозяйства, и просмотровым залом фильмов с DVD-плейера для персоны Саши Васина и его гостей. Короче, всё это — наш зал официальных приёмов и переговоров с представителями подрядных организаций в таёжных условиях.
Саша несколько раз в сутки снимает параметры с приборов и выходит на связь. Он передает необходимые сведения по рации и остальное время — либо готовит себе еду, либо спит, либо парится в бане, либо смотрит фильмы с DVD-плейера: Нерон, Сулла, Калигула, Август Октавиан… На диске сплошь фильмы о жизни Римской империи. Кажется, что от бесконечного просмотра древнеримской эпохи, Васин сам невольно стал напоминать повадками киношных императоров: движения такие царственно–плавные, взгляд отсутствующе–сторонний … Ну, да, в принципе, в словах «оператор» и «император» что–то общее есть.
Эх, где ж тут место подвигу–то — в этой звёздной от мороза тайге с несколькими домиками и вагончиками посредине? Нету места. Одни фильмы… Но «не долго музыка играла». На каждого отдельно взятого васина однажды непременно найдётся свой варфоломеев.
Стриженый под «ноль», молодой, тощий, дёрганый мастер Варфоломеев приехал в полночь. В приказном тоне он тут же потребовал немедленно разместить его людей по вагончикам, заявил, что не видит здесь начальника и сразу же начал сообщать по телефону и рации о бардаке на объекте.
Васин обиделся и ушел спать. Через пару часов всё затихло. Народ разместился, разбредясь по вагончикам, и место нашлось каждому, и зачем нужно было портить друг другу нервы произнося и выслушивая разные не очень приятные слова — непонятно. С Варфоломеевым прибыли на вахтовом «Урале» человек двенадцать…
А утром на переговорах по рации с начальством нам невольно довелось видеть совсем другого Варфоломеева: его непосредственный начальник с подбазы минут сорок чехвостил несчастного в хвост и в гриву. Тот лишь воздымал печальные воловьи очи к небу, опускал их долу и пытался произнести нечто членораздельное. Однако, ничего хорошего из этого у него не получалось.
Куда только девался его ночной гонор? Куда улетучились надменный взгляд и металл в голосе? Совсем другой теперь Варфоломеев. Плохо ему. Ой, плохо. Сердобольный Васин наливает для расчехвощенного мастера кружку кипятка, участливо предлагая на выбор чай или кофе, и даже достает из морозилки шмат сала. Ничего не помогает! Насупленный Варфоломеев с трагедией на лице поднимается с дощатых нар, закуривает и выходит в дверь.
То взлетая над оголенными вершинами берез, то ниспадая с пухлых от снега елей, в воздухе искрится снежная пыль. Мы с Олегом идём по сорокаметровой в ширину полосе, с которой лес, по идее вроде как убран. Хотя ногам как бы некстати тут и там подворачиваются торчащие из–под снега свежесрезанные его останки, рядом с коими сиротливо чернеют полутораметровые пни.
Нужно найти ось трассы, которой положено быть обозначенной на местности специальными реперами или направляющими. Нам достаточно их отыскать. Это так легко говорится, но не везде и не всегда легко получается. И мы не просто бредем по многокилометровой вырубке среди тайги, да ещё всё время вверх, на подъем, а заняты серьёзным делом: ищем гвоздики на затёсанных и подписанных пнях, а также высокие, помеченные краской, вехи–жерди с указателями или без оных.
Суть вопроса проста. Мы, заказчики, принимаем вид работ (трассирование) у одних подрядчиков и тут же передаем их другим — строителям нефтепровода. Стволы деревьев на просеке лежат, как попало, во многих местах они прикрыты щедро выпавшим снегом и не видны, поэтому идти сложновато, ноги то и дело проваливаются куда–то, иногда — очень глубоко, скользят между невидимыми телами поваленных лесных красавцев…
Топограф Лёша Дементьев, работник наших подрядчиков, сдающих трассу, привычно рассекает на «Буране». Лицо его обветрено и проморожено настолько, что напоминает некую древнегреческую маску времён Эсхила, Софокла и Еврипида. Он разыскивает свои же подписанные алой краской пеньки с гвоздиками и показывает их нам. Но не долго. В очередной буерачине снегоход застревает всерьёз и надолго. То есть, сегодня о видах на «Буран» можно уже не вспоминать..
Всё это время мы с Олегом пробираемся по просеке и беседуем о жизни, чтоб не скучно было идти. Шрам Олегу достался на память о производственной травме в Юрге, куда переехал с севера, потеряв в зарплате и должности из–за здоровья дочери, которой врачи настоятельно рекомендовали покинуть полярные широты. А уж какая она у него умница, да какой талантище: и рисует — в детских конкурсах побеждает, и даже стихи пишет — парочку уже напечатали в газете. Вот она какая — Олегова дочка. Рассказывает, как песню поёт, аж весь светится.
А воздух продолжает искриться на солнце. Мы возвращаемся. На сегодня всё. Утро вечера мудреней. Завтра будет видно, что делать…
Ночью в вагончике с нещадно жарящими калориферами, разметавшись в постели, вдруг увидел во сне Растригина. Занятный такой мужичонка в неизменном галстуке — коротком широком цветастом «с петухами» по тогдашней моде. У него аккуратный кругленький животик, на котором означенный галстук лежит, аки поднос в общепите. Губы мусье Растригина широкие, шлёпающие, вечно будто жующие. Между прочим, не хухры–мухры — главный инженер золотодобывающей артели!
