Хари Кунзру - Без лица
На вокзале они берут кэб и направляются в Ист-Энд. Кварталы особняков Мэрилибоун-роуд и Риджентс-парк тают, превращаясь в покрытые копотью жилища Излингтона. Постепенно они оказываются в еврейском квартале Уайтчэпел. На Майл-Энд-роуд, напротив больницы, — толпа из нескольких сотен человек. Курносая женщина в униформе военного образца обращается к публике со страстной речью. В руках у нее — портрет премьер-министра, она называет его агентом семитско-большевистского заговора. Друзья Джонатана аплодируют и подбадривают ее. Джонатан тоже аплодирует и подбадривает. Вывески, нарисованные над лавками за платформой, гласят: «Кошерные деликатесы Сильвера», «Пекарня Блюма». Вот, значит, как сионские мудрецы плетут нити заговора. Среди колбас и мешков с мукой. Появляется женщина постарше, в такой же униформе. Она говорит о необходимости противостоять расслабляющему влиянию евреев-финансистов из других стран мира. Она потрясает кулаками. В одном из окон верхнего этажа появляется чье-то лицо, потом быстро скрывается. Сторонники фашизма раздают приглашения на обед с танцами, а члены группы под названием «Британская лига рабочих» продают книги с лотка. По краям толпы несколько полицейских решают, не пришла ли пора вмешаться. Но к тому времени, как женщина доходит до финала выступления, их уже и след простыл.
Вдруг человеческая волна резко толкает Джонатана в сторону платформы. Слышны выстрелы, над его головой пролетает пустая бутылка. В последних рядах завязалась полномасштабная драка. Перепуганный приятель тянет Джонатана за рукав, прижимая ладонь к раскроенному виску. Уворачиваясь от дубинок чернорубашечников, они с трудом пробираются к платформе. Ораторы окружены целым отрядом. На некоторых из нападающих видны нарукавные повязки с надписью «Силы обороны». С большим трудом они выбираются из толпы. Над самой гущей баталии появляется развевающийся красный флаг. Еще один отряд спешит туда же — молодые люди в фуражках и без пиджаков, с красными шарфами, намотанными на шею.
Джонатан резко сворачивает в переулок, испуганные оксфордские мальчики бегут за ним. Они бегут, пока демонстрация не остается далеко позади. За ними никто не гонится.
Часом позже они пьют пиво в укромном уголке какого-то паба в Блумсбери. Постепенно они переписывают роли, изменяя самих себя. Ко времени возвращения в колледж они будут героями. Только Джонатан погружен в молчание, пригвожденный к месту воспоминанием о том, что он увидел, нырнув в переулок. Во главе отряда подкрепления бежал Пол Гертлер.
После демонстрации Джонатан отходит от политики. В октябре партия лейбористов проигрывает на всеобщих выборах. Оксфорд испускает вздох облегчения. Блестящая победа консерваторов восстанавливает космическую иерархию. Вскоре после начала нового триместра Уиллис подсовывает под кофейник пригласительный билет. Селвин Тредголд будет счастлив видеть Джонатана Бриджмена на коктейле и поэтических чтениях в апартаментах леди Тредголд в Мэйфере. На обороте нацарапано что-то вроде «Приезжай, пожалуйста, дорогой. А.». В тот же миг вся его решимость забыть ее улетучивается.
Назначенным вечером Джонатан прибывает по адресу, указанному в приглашении. Дворецкий проводит его в холл, увешанный трофеями охоты на крупную дичь. Охотничьи рожки, бивни, панты и целые головы зверей выступают из блестящих стен. В дверном проеме скалится горилла; этот проход ведет в гостиную, битком набитую людьми. Гости болезненно-элегантны. Многие лица знакомы ему по кинохронике и страничкам светской жизни. Единственный человек, которого он знает лично, — Левин; устроившись между чучелом жирафа и группой карликовых пальм, тот пытается убедить известного продюсера поставить его пьесу. Какое-то время Джонатан прислушивается к их беседе. «Это нечто вроде игры ума, затеянной в стенах института благородных девиц. В пьесе две пары близнецов…» Продюсер слушает внимательно. Развивая успех, Левин продолжает, быстрым взмахом руки дав понять, что видит Джонатана.
Неожиданно, чуть не сбив с ног официанта, появляется Стар.
— Слава богу, — сухо говорит она, — ты пришел. Тут зеленая тоска. Селвин собирается прочитать свою элегию и пригласил для этого кучу критиков, издателей и еще каких-то людей. Похоже, он сошел с ума. В любом случае, тебе придется пойти со мной. Где твой бокал?
У Джонатана нет бокала. Ему вручают коктейль — это что-то новое, американское, с большим количеством джина. Не говоря ни слова о том, как она провела последние шесть месяцев, Стар толкает его навстречу Селвину, который, прислонившись к большому эбонитовому фетишу, разговаривает с группой выдающихся литераторов. Не похоже, чтобы он так уж до смерти мечтал о знакомстве. Стар представляет их друг другу. Селвин отрывисто здоровается, мягко дотрагиваясь пальцами до руки Джонатана.
— Важно, — гремит он, снова оборачиваясь к женщине с крючковатым носом и громадным шелковым тюрбаном, — утратить надежду. Пока мы этого не делаем, мы отрицаем базовые условия, в которых живем. О какой надежде можно говорить?
Возгласы одобрения. Селвин продолжает развивать эту тему, описывая потребность в новом виде человека, новом виде общества и новом виде искусства. Себя и свою поэзию он предлагает в качестве прототипа. Во время его выступления Джонатану впервые удается изучить соперника. Тот сияет самонадеянностью, и слушатели подрумяниваются в его лучах, как булочки. Нет сомнений, что он — великий писатель.
Стар уделяет речи Селвина очень мало внимания; она потягивает коктейль и рассеянно разглядывает гостей. Джонатану она кажется еще более красивой, чем когда-либо. Ее лицо напудрено, губы накрашены, а платье с тигровым рисунком, открывающее спину, ошеломительно контрастирует с внешностью английской розы. Создается волнующий эффект. Через некоторое время Стар утаскивает Джонатана в сторону от литературной беседы и наконец спрашивает, чем он занимался, «сидя в своем старом душном Оксфорде». Селвин, похоже, не заметил, что они ушли. Да и на Стар он едва ли взглянул за то время, пока они стояли там вдвоем. В приливе воодушевления Джонатан пускается в рассказы о друзьях по колледжу. Но похоже, что их имена не обладают тем же весом, что ее имена. Вскоре она уже теребит ожерелье и задумчиво поглядывает на пустой бокал.
Импозантная дама пробирается в центр комнаты и поднимает маленький серебряный колокольчик. Это леди Тредголд. Она просит внимания гостей. Сейчас начнется главное событие этого вечера. Ее сын прочтет отрывки готовящейся к выходу книги «Сумерки континента». Селвин взбирается на резную деревянную табуретку. С минуту он демонстративно полирует очки в стальной оправе, затем водружает их на нос и начинает декламировать звучным, довольно гнусавым голосом:
Эхой!
Эхой!
Образ Марса
Плывет над
Лицом
Серповидной луны
Эхой!
Гости становятся серьезнее. Несколько мужчин помоложе слушают, прикрыв глаза, потирая костяшками пальцев виски. Голос Селвина набирает обороты, поднимается, дрожа от сдерживаемых эмоций.
Давайте ж
Электрические люди
Щеголи, динамисты
Бранить
Высмеивать
Этих, с самодовольными лицами
Традиционалистов
Критиков
Пусть поплачут
Эхой!
Упомянув критиков, Селвин делает паузу. Похоже, что Стар это не впечатлило. «Он всегда их упоминает», — шепчет она Джонатану. Селвин продолжает высмеивать различные группы людей. Стар начинает нервничать. «Знаете, — говорит она в полный голос, — а ведь у него совершенно нормальное зрение. Очки он надел просто так, для красоты». Волнуясь, она проглатывает слоги. Селвин продолжает описывать состояние антипоэтических слоев общества, которые способны лишь «лизать ботинки / завтрашних сынов / радийно-ярких / совершенно новых». Стар громко вздыхает, переминаясь с ноги на ногу, затем выскакивает из комнаты и возвращается с бутылкой шампанского, которую пытается перехватить спешащий за ней официант. Селвин произносит последнюю строфу: «Хоть в сумерках этой Европы / мы разобьем свои лиры / Эхой!» Стар выстреливает пробкой, и та попадает в стену возле головы Селвина. Он пригибается, теряет равновесие на табуретке и обрушивается спиной прямо на мать. Леди Тредголд пронзает Стар убийственным взглядом, через ее щеки и лоб последовательно и отчетливо проходят все оттенки спектра вплоть до малинового.
— Ой, — говорит Стар.
В комнате — абсолютная тишина. Несколько георгианских поэтов, покинувшие было помещение в знак протеста против того, как Селвин использует верлибр, возвращаются. Кто-то начинает аплодировать, но останавливается при взгляде на леди Тредголд. Стар сует бутылку Джонатану в руки.
