Эм Вельк - Рассказы (сборник)
Когда госпожа советница Бэр приезжала в деревню, последнее лето носившую название Фюрстенхаген, на продолжительный отдых, она, что называется, отправилась по воду с полным ведром, поскольку она привезла с собой из города взрослого юношу Бэра. Она порадовалась тому, что пятнадцатилетний, городской парень и старшеклассник без ложной скромности сумел найти свое место в деревне и уже через несколько дней был принят деревенскими ребятами как равный, но в равной степени была напугана поразившим ее в один прекрасный день фактом, что не смогла на берегу озера среди беснующейся оравы маленьких голых фавнов определить всех тех, кто лицом и шевелюрой был похож на Вольфа Дитера Бэра и Вольфхена Бэра, бывшего Пульмайера. И тут сердце ее сжалось от стыда и гордости. И потом все последующие дни, встречая где-нибудь широколобое скуластое долговязое существо с растрепанной шевелюрой, она протягивала руку и гладила его по детской головке. Она делала это, боясь случайно пропустить внука, и всякий раз испытывала несказанное счастье от того, что она, оставшись бесплодной, сумела взрастить росток неистребимой жизни.
Коллега Сухоед
Человек с ничейной земли
1
Когда в прошлое воскресенье, вернувшись после двухлетнего отсутствия, я пришел обедать в кооперативный ресторан «Бодрич», то снова увидел его. Увидел человека, который многие воскресенья подряд, за исключением последних двух лет, доставлял мне невинное удовольствие, но вместе с тем и задавал кое-какие загадки. И который теперь все повторил опять, разве что в еще более четком исполнении.
Раньше, не далее как три года назад, «Бодрич» был частным рестораном и славился блюдами местной кухни, а это значит, что кормили здесь вкусно и обильно. Конечно, в основном по карточкам. В основном. Потом заведение отошло к кооперативу, и теперь у вас есть выбор: либо питаться по карточкам, то есть дешево, либо по коммерческим ценам, то есть подороже. А в остальном здесь ничего не изменилось — управлял заведением тот же человек, еда была такая же вкусная, посетители — те же. Публика состояла и по-прежнему состоит из добропорядочных бюргеров, которым хочется в воскресенье избавить жену от стряпни; из служащих и ремесленников, которые уже истратили все талоны или желают в воскресенье немножко себя побаловать; из крестьян, выгодно продавших накануне свои продукты; из старичков-пенсионеров, которые экономно расходуют талоны и к своей великой радости обнаруживают, что в этом ресторане и за мясной талон в пятьдесят грамм можно получить вполне приличное блюдо. «Как это они ухитряются, фрау Шнейдер? Нам с вами пришлось бы то и дело что-нибудь добавлять».
Почти каждое воскресенье здесь одни и те же люди. И все они являют сугубо частное, хорошо темперированное выражение лица — смесь ожидания, воскресной умиротворенности и аппетита.
Все, кроме него и его жены. Потому о них и рассказано будет подробнее, чем о других.
Обычно он приходит в ресторан без десяти час, лишь в плохую погоду, бывает, немного опаздывает, минут на десять, не больше. В ресторане два довольно просторных зала, люди постарше предпочитают второй, поскольку в первом зале стойка и возле нее по здешнему обыкновению всегда собирается и шумно спорит группка мужчин.
Итак, без десяти час. Открывается дверь, он входит и, не удостоверясь, следует ли за ним жена, шествует мимо стойки во второй зал. На ходу еще он высматривает свободный столик или, по меньшей мере, два свободных стула и указывает на них жене, но и теперь не считает нужным хоть краем глаза взглянуть на нее и убедиться, что она идет за ним и поняла его жест. Наверно, тридцать воскресений подряд я мечтал о том, чтобы эта женщина, едва переступив порог ресторана, хоть раз взяла бы и потихоньку повернула обратно. Нет, этого она не делает. Размеренным шагом подходит он к одной из вешалок у стены, всегда к одной и той же, будь даже эта вешалка переполнена, а другая, рядом, почти свободна, — медленно, бережно снимает и вешает пальто и шляпу, и тень грусти на его лице чуть-чуть сгущается, если ему приходится вешать свои вещи на крючок, куда уже повесил пальто другой посетитель. Затем он шествует, — да, он не ходит, а всегда только шествует, — к столику, на который указывал и за которым уже сидит его спутница жизни. Сидит в пальто и с зонтиком, потому что ведь главная ее задача — сторожить места. Как только он усаживается, она встает, подходит к вешалке и вешает свое пальто на пальто мужа, даже если рядом оказывается свободный крючок. Пальто она тщательно расправляет, обдергивает рукава, а затем возвращается к столу. Он тем временем едва заметно кивнул головой одному из незнакомых сотрапезников и оглядел стол таким недвусмысленным взглядом, что людям, уже занятым едой, понятно — он ищет меню. Ему услужливо передают карту. Если ее нет на месте, он встает и подходит к соседнему столику, дотрагивается рукой до лежащей там карты и молча слегка наклоняет голову. На этот жест и молодые и старые люди всегда откликаются любезным «пожалуйста, пожалуйста». Но, как правило, карта лежит у него на столе, и когда жена, повесив пальто, возвращается на место, он уже погружен в изучение меню. Сделав выбор и не выпуская карты из рук, он озирается в поисках кельнера. Для жены это сигнал. Она открывает сумку, вынимает из нее сумочку поменьше, открывает ее, достает две карточки на жир и мясо и передает их мужу вместе с маленькими ножничками, и тот осторожно отрезает нужные талоны, на всякий случай еще разок бросив взгляд в меню и убедившись, что все правильно. После этого он возвращает жене карточки и ножнички, берет меню и снова, уже несколько укоризненным взглядом, ищет кельнера. Когда тот подходит, слышатся первые слова:
— Пожалуйста, два раза телячье жаркое!
(Иногда это мясной рулет или две порции жареной свинины. По-видимому, это его любимые блюда, к тому же они самые дешевые.)
Жене он не говорит ни слова, она ему тоже. Не спрашивает даже, что он сегодня заказал. Когда кельнер приносит еду, она не выказывает никакого любопытства, глаза ее не столько устремлены на поднос с предназначенной для нее едой, сколько шныряют по тарелкам на соседних столах. Чета принимается есть с равнодушными лицами, не выражая ни удовольствия от вкусного блюда, ни досады на не совсем удавшееся. Пить ничего не пьют.
Он худощав, среднего роста, лет шестидесяти с небольшим. Лицо бритое, узкое и бледное, землистого оттенка, со впалыми щеками, жидкие седые волосы; за очками без оправы — тусклые глаза. Рта, можно сказать, нет — он едва намечен тонкой бесцветной черточкой. Сутуловатая фигура облачена в серый плотно облегающий костюм, сшитый несомненно еще в первые годы Веймарской республики, к тем же временам относится и высокий стоячий воротничок фирмы Хяльмара Шахта. Тем не менее этот человек отнюдь не производит впечатление гражданина, обозленного вмешательством в его жизнь, скорее его высушило что-то изнутри. И какой-то удивительной игрой природы представляется, что его жена видимо сделалась такой не по его воле, а скорее исподволь подделалась под него сама, по собственной склонности. Она тоже среднего роста, у нее тоже седые волосы, такое же землисто-серое лицо и рот — такая же тонкая черточка. Пальто и платье как будто бы более позднего происхождения, чем у мужа, но, возможно, такой их вид объясняется многократными переделками.
Супруги быстро управляются с обедом, ибо он состоит всего только из одного блюда, без супа и без десерта — ни компота, ни салата, ни глотка вина, пива или какой-нибудь воды. Порой взгляд жены следует издали за кельнером, когда тот, балансируя подносом с четырьмя порциями мороженого со взбитыми сливками, скользит к соседнему столику, где четыре девушки встречают его радостными возгласами. Или ее глаза минуту-другую устремлены на ту сторону зала, откуда раздается ленивый голос владельца столярной мастерской:
— Метр, теперь еще три кофе, два обычных, один по-турецки. Со сливками, понятно.
Сколько платить, они знают сами, без кельнера. Счет составляет три марки семьдесят, вот они лежат на белой скатерти, ровно три семьдесят, ни на пфенниг больше. Что ж, возможно, ему приходится экономить.
Гость поднимается, идет к вешалке, жена за ним. «Большое спасибо!» — говорит по привычке кельнер, не отдавая себе отчета в том, что его не слышат. Молчаливый воскресный посетитель уже снял с крючка женино пальто и протягивает его куда-то назад, не интересуясь, успела ли жена подойти. Но она успела, два года назад тоже всегда успевала, все воскресенья подряд, успела и сегодня. И пока она путается в рукавах пальто, он влезает в свое, надевает шляпу и направляется к выходу, мимо жены, в полной уверенности, что она пойдет за ним. Он шествует через первый зал «Бодрича», открывает дверь и выходит в вестибюль, оставляя дверь открытой для несомненно идущей позади жены, но ее перед женой не придерживает. Медленно шагает по тротуару мимо окон ресторана, сзади, на расстоянии метра, — спутница жизни. Филемон и Бавкида на немецко-бюргерский лад, словно бы уже пережившие метаморфозу в дуб и липу[32]. Полезно бывает полистать мифологию, чтобы с известной долей вероятности предугадать, какие еще превращения могли бы произойти с этой парой.
