Ада Самарка - Игры без чести
Женщина пару раз пытливо и осторожно глянула на него, ковыряясь в кульках. Потом сказала:
— Как интересно. Кто вы вообще такой?
— Меня зовут Вадик, — сказал Вадик.
Она запрокинула голову, хрипло хихикнула, приглаживая ладонями темные, собранные в хвост волосы, закатила глаза, но смотрела спокойно, без всякой агрессии.
— А меня Алена, блин, сто лет не знакомилась ни с кем на улице.
— Очень приятно, Алена, простите меня, бога ради, я себя чувствую просто каким-то придурком, я директор, у меня три тысячи человек работает, я в рейтингах самых влиятельных топ-менеджеров Украины, и просто… ну, вы очень настоящая, Алена. Без этого всего… вот увидел вас в каком-то магазине… (Хотел добавить: «Вы как Мадонна», — но вовремя промолчал.)
— Да, понимаю… — она протянула ему кулек с продуктами. — Ладно уж, понесите тогда, пожалуйста.
Вадик заулыбался и пошел следом за ней.
Жила Алена недалеко от «Кишени», в одной из хрущевок на крутом холме с видом на железную дорогу. Вадик успел рассказать о трудных отношениях Владимира Маяковского и Лили Брик, полных ревностной боли и услады пламенной ненависти, даже процитировал два стихотворения, и полностью проникшаяся Алена, давно забывшая о существовании собственного духовного мира, который сейчас начал с болезненным скрипом отделяться, путаясь в пыли и паутине, — сказала, что ей нравится Евгения Гапчинская. И потом, когда пришла домой, ругалась на себя последними словами, так как Вадик показался ей провинциальным франтом, понтярщиком без гроша за душой, а Вадик, благополучно приготовив и поглотив ужин, злился на себя, что не показал ей свою машину.
Тем не менее они созвонились спустя несколько дней.
Выяснилось, что Алена — это нечто среднее между Светланой и Любушкой: с первой ее роднила фанатичная тяга к ужасам, только не медицинским, из жизни семьи и близких, а из тех, что попадаются в паршивых газетенках и на онлайновых новостных лентах из разряда «насилие и жестокое обращение с детьми». Вот эта тяга к моральному мазохизму, смакование раскатистой, сжимающей душу сладковатой (как пахнет падаль) боли была созвучна с Любушкиными фантазиями на тему Павла и прозекторского стола, когда она вспыхивала и бежала любить его — равнодушного, но такого, слава тебе господи, живого. Для Алены такие новости, мучительные подробности под заголовками типа «Мать забила до смерти пятимесячного сына» или «Девятимесячную девочку выбросили с 12-го этажа» были как витаминизированная пища, истории про маньяков — книгой жизни, когда (и об этом они проболтали с Вадиком целый вечер) после развала Союза заговорили о том, что замалчивалось, и печатная промышленность, причавкивая, как мясорубка, выдавливала змеящиеся массы леденящих душу подробностей про Чикатило, Сливко и каких-то других. Эти тексты, написанные с почти книжным лиризмом, пестрели фразами: «Переведя дух, маньяк продолжил орудовать над бездыханным телом, он хотел воткнуть в раны зажженные спички, но горело плохо. Из кармана третьеклассницы выкатились, падая на ступеньки, 50 копеек…» Вадик щедро делился впечатлениями о своих свежих командировках: Брюссель, Франкфурт, Дубай, Вашингтон, Нью-Йорк, уходящая за горизонт гряда вылощенных отелей, с зеркалящими окнами, как вся наша современная успешная жизнь — кроме отражений не видно ничего. Алена кивала, вытягивая ноги на спинку дивана, и начинала ждать его звонка или появления в онлайне.
А еще, кроме маньяков и острой глобальной несправедливости, в ее жизни была ненависть. Конечно, этим можно было делиться с подругами, но истинная, кошачья, саблезубая женская ненависть предназначена все-таки для мужских ушей. И Вадик узнал, что больше всего на свете — с мужественным стоном, идейно, всеми фибрами души — Алена ненавидит группу «Виагра» и особенно светленькую солистку по имени Вера Брежнева. Ненависть к ней занимала в жизни Алены почти столь же устоявшееся место, как чувства к бабушке и дедушке, например, к родному городу, покинутому восемь лет назад, Вера Брежнева была в мыслях каждый день: когда она появлялась на экране телевизора, все замолкали, и, наклонив голову набок, источая флюиды хорошо перебродившей, готовой, качественной ненависти, Алена презрительно кивала, щурясь: «Блин, какая же она жалкая бездарность, ну вот какого хрена она выперлась еще и петь…»Но для раздражения, не ненависти, у Алены был другой объект — нелепый, жалкий, метушливый, не достойный никаких более серьезных чувств, внимание к которому вспыхивало словно горстка соломы, лишь когда объект крутился по телевизору, и гасло с окончанием программы. Объект звали Юлия Высоцкая, и она, по мнению Алены, позорила весь женский род, была круглой дурой и не стесняясь выставляла себя на посмешище. Юлия Высоцкая была, по словам Алены, нормальная, почти симпатичная девка, которая ходит в этих кошмарных майках и штанах, будто в чем была дома, в том и пошла сниматься, и «припадочно носится по кухне», все рассыпая и роняя. Вадик возразил, что кому-то это, может, покажется милым и симпатичным на фоне пафосных неискренних пав с окаменелыми лицами. Вот тут Алена разозлилась по-настоящему — и на таких, как Юлия Высоцкая, которые своей лживой непосредственностью уводят чужих мужей, и на безмозглых мужиков, думающих одним местом и ведущихся на таких идиоток, тогда Вадик понял, что подбрасывает топливо в доменную печь ее ненависти, и стал рассказывать, осторожно и невзначай, что у него есть друг, которого всю жизнь бросают вот такие вот противные дурные девки, а сам он, директор со стажем, в расцвете лет, о-го-го какой, только хороший очень.
Следующая встреча происходила в каком-то противном накуренном пабе на Подоле, где ни Вадик ни Слава не бывали раньше, где цены оказались существенно ниже средних, и основной контингент составляли студенты с проколотыми подбородками, в берцах, зеленых спецовках и с рюкзаками. Вадик тут же распустил свой шелковый галстук, расстегнул пару пуговиц на рубашке и одним движением прочесал пятерней волосы — как-то наискосок, приняв, тем самым, вполне неформальный облик.
Славка сидел злой, серый, большой, в светлом костюме и лимонной рубашке, с дорогими часами и, ловя на себе заинтересованные взгляды девчонок с густо подведенными глазами, взъерошенными волосами черного и красного цвета, чувствовал, как внутри вздымается волна усталости, перемешанной с раздражением. Про Алену он ничего не понял, даже избегал смотреть на нее — крутил в руках пачку сигарет и, глядя в стол, кивал, чувствуя, что к глупым и злым женщинам не испытывает ни малейшего вожделения.
Тогда же позвонила Маша, милая, подтянутая, аккуратная Маша, у которой все под контролем и которая не видит никаких причин уходить от Виталика, и, будто нехотя, шептала ему в трубку, что все эти смешные пафосные бабы, клюющие на него время от времени, напоминают что-то вроде конвейерной продукции, загребаются лапами, как в снегоуборочной машине, и, прокатившись по крутой транспортировочной ленте, бухаются — сбитые с толку, расхристанные — в кузов отъезжающей машины.
Трезво взвесив преимущества своего неуравновешенного, но чертовски толкового, любящего детей, жизнь и радости мужа, она решила, что уходить к маме в двухкомнатную квартирку в отдаленном от центра микрорайоне — не нужная никому жертва, к тому же дочка, своим неожиданным взрослением разорвавшая тонкую нить связывающего их бессловесного взаимопонимания, теперь ни во что не ставила мать (видать, добавилась ревность к брату) и оставить отца ни за что бы не согласилась.
Славка же был для нее отдушиной. Перед сном Маша много думала об их свидании, о какой-то бунинской пламенной, полоумной спонтанности (это были слова Вадика), о роковом стечении обстоятельств и говорила, что ей сейчас впервые хорошо — так, как есть сейчас.
— Я всегда буду для тебя, — говорил Слава, внутренне тешась обтекаемостью фразы.
И потом, уже Вадику — Это какая-то идиотская нечестная игра, где каждый играет на свое собственное отражение — как бы выглядеть покрасивее, где все держится на ненужном обмане, я не понимаю, если она не уйдет от него никогда в жизни, почему она при этом не отпускает меня?
53
— Мы торжественно вступаем в эру матриархата, — сказал Вадик, — миром правят женщины, погляди — повсюду эмансипация, они ездят на здоровенных машинах, занимаются бизнесом, управляют множеством дел одновременно, у них цепкий, расчетливый взгляд, и у них все получается. Это эра женщин — самодостаточных хищных самок, выбирающих себе партнеров, просчитывающих все наперед, избавляющихся от них, когда находится кто-то более привлекательный, и находящихся при этом, как настоящий предводитель стаи — бык, лев, хозяин гарема, — в постоянном поиске. Любить до гроба одного мужчину смешно! Ты посмотри на ту Любушку, этот реликтовый, поросший паутиной болванчик, — я рассказывал о ней Людмиле и еще некоторым женщинам, и знаешь, что они сказали? Они все хором сказали, в разное время, но одну и ту же фразу, эта фраза — девиз современного женского мира, идеально описывающий их всех: «Как можно так не любить себя?» Сейчас воинствующие фемины, жилистые, подтянутые, с мощным прессом, рычащие на беговых дорожках наши милые женщины должны любить только себя — рожают для себя, ты подумай: родить для мужчины — это же нонсенс, позор, столичные девушки так не поступают, только такие как Христина, да и то ей с каждым днем все неприятнее положение, в котором она оказалась, хотя, с другой стороны, это тоже ее сила, сверхмощное оружие нового властелина мира… Женщина нам врет, понимаешь? Она врет, когда ей надо, она не идет лоб в лоб, как баран, как лев, как носорог, как дуэлянт, которые готовы дырявить друг друга в честном поединке насмерть, женщина всегда схитрит и изогнется, ее рыхлости таят массу путей для отступления, а мужчина — прямолинейный упертый раб — так устроен, чтобы верить в то, что ему подсовывают. Ты посмотри, какие мужчины пошли сейчас, этим новым половозрелым самкам омерзительно любое проявление мужественности как прямая угроза их власти над миром, современный мужчина — это какой-то пупс, игрушка для услады: он гладко выбрит, у него пухлые блестящие губы, у него нигде нет волосков, боже упаси, он хорошо одет и хорошо пахнет, он стройный, гибкий, как эквилибрист, знаешь, эта повальная мода на наркоманских тщедушных сладких мальчиков с прической из «Де Санж» — поющие лизуны с горящими глазами и голыми торсами в приспущенных узких джинсах. Все признаки мужественности объявлены постыдными — волосы под мышками и во всех других местах, и даже член, великий фаллос, правивший миром столько веков, подпиравший расцвет эллинского искусства, Возрождение, — он, увы, накренился, померк, Славик, дав путь лучезарному шествию маленькой, всего лишь полвека назад никому не известной штучки, спрятанной нежным бонусом в женских потемках, — ныне вылощенных, выбритых для облегчения доступа к тому, что, подумать только, во времена наших бабок и дедов было чем-то сокровенным, пододеяльным, невидимым — и что ныне засияло жаркой, влажной авророй, подчинивший себе всю литературу, кино, видео, образ мышления и так далее. Изменился даже алгоритм важнейшего двигателя вселенной, основы мироздания — чистый секс, своей четкой, красивой, созидательной механикой столько миллионов лет раскручивавший землю с живущим на ней человечеством, сделался уже неактуальным. В чистом виде это превратилось в постыдное для женщины занятие, ты же понимаешь, я уверен, да, собственно, мне и так говорили — даже ты платишь некоторую пошлину перед тем как нырнуть, приступить к механике в чистом виде, так сказать. Без этой с физиологической точки зрения бессмысленной процедуры ты будешь считаться лузером, неучем, отставшим чуваком. Ты посмотри, чему сейчас учат мальчиков — в азиатских странах девочки не имеют права даже прикасаться к мужской пище, сидеть с ними за одним столом, а потом ходят в парандже, да, а наши мальчики сызмальства учатся угождать девочкам — уступать им игрушки, качели, что угодно, повинуясь железному правилу: она же девочка! И вот они вырастают, эти уверенные в себе, умеющие хитро манипулировать, очаровательные сверхсоздания, иначе не назовешь, окруженные сворой прирученных маменькиных сынков. И конечно, когда один из них, ставший мужем, единственным избранным сексуальным партнером, ощущает вдруг прилив собственного эго — ему тут же изменяют. Это железное правило, Славик: когда современный мужчина делает что-то не так, ему изменяют. И гордятся этим! И они уверены, что они правы, потому что это — их мир, Славик, это эра клитора, где мужчина-рогоносец и не подумает убивать неверную женщину. О, какое это возмутительное варварство, Кармен, Дездемона — современный мужчина просто спросит у нее: «Что же я сделал не так?» И женщина знает, что, если у ее подруги такой мужчина и еще у кого-то, а у нее нет, значит, у нее устаревшая, несовременная комплектация, плохой мужчина, без которого намного лучше, чем с ним. Герои нашего времени — это не Александры Македонские, не д’Артаньяны — нет, по-настоящему завидуют и хотят быть похожими всеми фибрами души на несчастных мошенниц и аферисток вроде Бекки Шарп, главное женское качество в этом новом розовом мире — это умение манипулировать мужчинами. Ни о какой материнской всепрощающей доброте, Пенелоповой преданности и речи быть не может — они же, по современным меркам, были такие беспросветные дуры, что тратили жизнь непонятно на что, пока мужичье их таскалось по миру, наверняка приживая (женщины очень скептичны) детей где-то на стороне. А принц нашего времени — это богатый, чуткий, аккуратный, внимательный, выбритый во всех местах мужчина с грудным младенцем на локтевом сгибе, в другой руке держащий подогретую до идеальной температуры бутылочку с молочком! Женщина, главенствуя над миром, совершенно не стремится к мускульной власти, показушной мощи, где все решается ударом молота о наковальню, кулаком, пропахшим силой и потом, — это новый вид подпольной и абсолютной власти, паразитирующий тип, культивирующий чувство вины у правильно воспитанных мальчиков. А отраду наши парни находят в объятиях других, елозящих змеиным клубком женщин, не имеющих пока персонального мужчину, хищниц, получающих удовольствие от секса и от пользования чужой собственностью. Иногда чистый секс, сплошная банальная механика может быть хитрой женской инвестицией в капкан грядущих отношений. И эта зараза, Славик, она орет на нас со всех билбордов, с экранов телевизоров и рвется к нам тоннами журнального глянца, это план, Славик, план каких-то коварных инопланетян по уничтожению нас…
