Зиновий Зиник - Лорд и егерь
Все это время Карваланов не выпускал из рук бутылку виски. Но он не пьянел от выпитого, только веки краснели, как от бессонницы. Он тоже не мог выйти из состояния некоего душевного потрясения, руки его дрожали, и из глаз то и дело катились слезы, которые он не мог или не хотел сдерживать. Генони предлагал сделать ему успокаивающий укол, но тот зло отмахивался. Феликс, переживший выстрел на охоте, казалось бы, лучше всех, молча ходил по комнате из угла в угол, но потом вдруг стал орать истошным голосом, что он уехал из России не для того, чтобы снова закатывать истерики на тему вины и соучастия. Сильва же сидела, забравшись с ногами в огромное кресло, и, положив голову на колени, глядела не отрываясь в окно.
«Вы заметили, что один из фазанов упал с неба замертво?» — неожиданно спросила она, не повернув головы.
«Не в этом ли смысл фазаньей охоты?» — хрипло спросил Карваланов.
«Вы забыли, что все ружья были заряжены холостыми зарядами», — поспешил напомнить им доктор Генони.
«Остается предположить, что с этим фазаном тоже случился инфаркт», — не удержался от макабрической остроты Феликс. «Почему вы так уверены, что все ружья были заряжены холостыми патронами?»
«Всем снаряжением занимался Чарли», — сказал доктор Генони без особой убежденности в голосе. «У нас нет никаких оснований ему не доверять. Более того, он ваш, в некотором роде, старший друг. Военный опыт. Прошел три войны».
«Видимо, он пережил слишком много контузий. У него в голове все путается. Не считая катаракты на одном глазу», — сказал Феликс. «Он, например, заявил, что Эдмунд — вовсе не его племянник».
«С чего вдруг?» — спросил Виктор.
«Какое-то там родимое пятно под соском правой груди отсутствует. Или шрам на левом ухе… Обычные приметы. Он этого своего племянника не видел лет двадцать, хотя и жил за углом, как и полагается в этой стране. Я бы этому старому маразматику не доверял», — сказал Феликс.
«Разве Чарли утверждал, что Эдмунд — его племянник?» — спросила Сильва, постепенно увлекаясь детективными гипотезами. Это помогло развеять атмосферу истерии и депрессии среди присутствующих.
«Конечно. Он утверждал, что сын убитого егеря — его племянник. Значит, он имел в виду Эдмунда. Кого еще?» — сказал Феликс.
«Как кого? Нынешнего егеря, который сейчас на профсоюзном конгрессе егерей. В Восточном Берлине», — сказал Карваланов. Все трое неожиданно почувствовали крайнюю заинтересованность в происхождении племянников егеря.
«Его не спросишь. Он возвращается в поместье только через три недели: ежегодный отпуск — профсоюзы», — сказал доктор Генони.
«Но если Эдмунд — не племянник, значит, он — не сын егеря. Кто же он?» — повернулась к доктору Сильва.
«Я знаю, чего бы тебе хотелось: тебе бы хотелось, чтобы егерь Эдмунд оказался лордом Эдвардом?» — сказал Феликс не без привычной саркастической ухмылки.
«Если Чарли не видел своего племянника двадцать лет, его осведомленность в семейных делах брата вообще кажется сомнительной», — сказал Карваланов, подкованный в логических казусах за годы изощренных допросов. «Может быть, Эдмунд — еще один сын своего отца, егеря, брата Чарли, тот сын, о котором Чарли вообще не подозревал, — от другой, может быть, жены?»
«А этот профсоюзный егерь — племянник Чарли, но сын не убитого егеря, а еще одного брата Чарли. Он же все время говорил не про конкретного сына своего конкретного брата-егеря, а про племянника вообще». Доктор Генони был готов принять любое объяснение, разрешающее эту безнадежную путаницу.
«У меня голова идет кругом», — сказала Сильва.
«Интересная, однако, гипотеза — насчет Эдварда, выдающего себя за Эдмунда», — потер подбородок доктор Генони. «Собственно, у Эдмунда — не столько паранойя, сколько шизофрения, то есть раздвоение личности. Это не значит, что в своей второй ипостаси он не способен, скажем, писать деловые письма и давать руководящие указания, заниматься благотворительностью и разъезжать по всему миру. Вполне возможно. Вполне возможно, что речь идет о весьма любопытном случае диссимуляции».
«Чья диссимуляция и с какой целью?» — спросила Сильва. Она оторвала взгляд от окна, где солнце подмигивало ей сквозь бегущие облака.
«Эдварда как Эдмунда», — ответил доктор Генони. Он стоял посреди комнаты, руки в карманах, нижняя губа оттопырена в гримасе раздумья. «Диссимуляция, повторяю, есть попытка скрыть свое истинное заболевание, выдавая себя за жертву иного, психологически более приемлемого недуга — например, избавляющего от чувства вины и стыда. Больной знает, что мы знаем о его безумии, и пытается убедить нас в его собственной версии заболевания. Если он действительно сын лорда, ему кажется более приемлемым изображать из себя сына егеря, вообразившего себя сыном лорда, чем признать, что он в действительности — сын лорда, вообразивший себя сыном егеря».
«По каким же таким причинам душевнобольному лорду душевно спокойней воображать себя душевнобольным егерем?» — спросил Виктор.
«Попытаюсь разъяснить. Что, если егерь был убит во время фазаньей охоты лордом из-за того, что у лорда под ногами путался не сын егеря, а маленький сын лорда? В таком случае, это был трагический инцидент не отцеубийства, а самого что ни на есть банального убийства, когда аристократ-мальчишка оказался причиной убийства егеря, человека низших классов. Собственно, это, пожалуй, единственное объяснение, почему егерь вдруг, вопреки всем правилам, шагнул в опасную зону, где могут задеть шальным выстрелом: он увидел то, чего никто не видел, — ползающего под ногами сына лорда, и решил его оттуда извлечь». Генони по-профессорски устало и глубокомысленно потер переносицу: «Если наш главный герой — лорд, а не егерь, значит, он, наш лорд, готов взять на себя грех отцеубийства, подать дело так, что, мол, низшие классы сами себя убивают — только бы исключить свой аристократический класс из этой темной истории».
«Значит, Эдмунд, получается, есть Эдвард, воображающий себя Эдмундом, вообразившим себя Эдвардом?» — повторила, стараясь, как на уроке, усвоить сказанное, Сильва.
«Надо спросить об этом у самого Эдварда-Эдмунда», — пожал плечами доктор Генони. «Однако загадка не будет разрешена, пока наш герой не придет в себя. Почему бы вам троим не расположиться у меня в клинике?» Его бульдожье лицо глядело умоляюще. «Мы попробуем разрешить синдром Эдиповой диссимуляции у вас, Виктор. Постараемся элиминировать комплекс двойственности в вас, Феликс. В то время как у вас, Сильва, при благоприятном стечении обстоятельств и удачном исходе есть шанс стать первой леди третьей волны», — подмигнул он всем троим. «Тем более спешу сообщить вам, что в Сильвиной квартире был пожар: то ли из-за гашишной трубки, то ли из-за тлеющего мусора в пепельнице, а кое-кто утверждает, что квартиру, не выдержав шума и грохота, подожгли соседи. Так что возвращаться вам все равно некуда. Мы могли бы преинтересно обсудить проблему скотоложства — между заключенными и собаками охранников — в исправительно-трудовых лагерях. Соглашайтесь, э?»
25
Asylum
Они сели ужинать на закате. День подошел к концу, и, хотя было еще светло, как это бывает в ясные сумерки, куры и гуси затихли, явно отправившись спать, а лошадей развели по конюшням. Собаки улеглись у каминной решетки, чтобы вместе с людьми не отрывать глаз от пылающих поленьев. Отблески языков пламени в оконных стеклах сопрягались с лучами закатного солнца, бившего сквозь кучевые облака столбами золотого света, склоненными в разных направлениях, как обрушенные колонны в руинах античного храма. Впечатление театральной подсветки искажало ландшафт, путая географию так, что косогоры Кента на горизонте начинали казаться то холмами Иерусалимскими, то долами Вероны.
«Как твой ноготь?» — спросил Виктор у Феликса, глядя, как тот лихо раскалывает орехи. Тут был и знакомый нам фундук с грецким орехом, и боготский пекан с обманчиво хрупкой на вид розовой скорлупой, и бородавчатый бразильский орех в геометрическом треугольном панцире. Опробовав силу рук и мастерство на каждом из них, Феликс отложил свои щипцы и осмотрел внимательно когда-то расщепленный надвое ноготь; сейчас ноготь гляделся таким же цельным и законченным в своей закругленности и отшлифованности, как и скорлупа ореха, послужившего в свое время причиной его болезненной раздвоенности.
«Поскольку ноготь я раздробил в Италии, на этом, я считаю, можно, по идее, и закончить тему пиранделлизма, то есть — расщепленного сознания», — сказал Феликс, демонстрируя Виктору заживший ноготь.
«В Италии?» — переспросил Виктор. «Я был уверен, что ты повредил ноготь, когда колол орехи в Москве, в мой день рождения». Он посмотрел прямо в глаза Феликсу, и тот чуть не задохнулся, поперхнувшись орехом.
