Тургрим Эгген - Декоратор. Книга вещности.
— Значит, кто-нибудь там моется, а ты раз — и сделал стекло прозрачным?
— Конечно нет. Единственный рубильник находится внутри.
Но я вижу сцену во всех деталях. Сильвия в душе, сперва мутный силуэт, затем — одномоментное разоблачение, возможно так ею и не замеченное. Налитые мокрые сиськи в мыльной пене. Сильвия подмывается, тщательно и неспешно. Да, зря я не сделал рубильники с обеих сторон.
— Большие мальчики и дорогие игрушки, — тянет она, оглядывая ванную, инспектируя ванну и проводя пальцем по бортику биде. — Кстати, а это что? Сушильный шкаф?
— Это, — отвечаю я, — самый интересный предмет в этом доме. Называется аккумулятор оргонной энергии.
Она таращится на высоченный ящик, несмотря на все мои ухищрения подозрительно похожий на уличный сортир. Одно время я даже думал сделать окошечко в форме сердца, но побоялся, что Йэвер распсихуется. Сейчас оно квадратное. Сильвия открывает дверцу.
— Ты имеешь в виду оргонон?
— Да. А ты знаешь, что это такое?
— Знаю, вернее, слышала. Но ни разу не видела. Я не думала, что он может у кого-то быть.
— Чудаков больше, чем ты можешь себе представить. Есть международное сообщество энтузиастов оргонной терапии. Мне пришлось обращаться к ним за чертежами, — рассказываю я.
— А стенки из чего? — выпытывает она. — На вид обычный дачный сортир.
— Внутри стен изолят из минваты, овечья шерсть плюс металлические пластины.
— И я могу попросить разрешения посидеть в нём?
— Сколько угодно. Только не жди чего-нибудь сверхъестественного.
— Ты не веришь в оргонную энергию?
— Я? Я, знаешь ли, наёмный исполнитель, — хмыкаю я. — А вот Верховный суд США вынес вердикт, что оргонной энергии не существует.
— Джордано Бруно тоже сожгли, но Земля не стала от этого более плоской, — огрызается Сильвия.
— Насколько я знаю, Бруно утверждал, что Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, но он никогда не говорил, что человека можно сунуть на пару минут в шкаф и он начнёт скакать как заведённый.
— Ладно, но попробовать я могу? — С этими словами Сильвия забирается внутрь и усаживается на скамеечке. Я закрываю дверцу и заглядываю в квадратное окошко. Она сидит с закрытыми глазами.
— Тут клаустрофобию заработаешь! — Доносится до меня её голос.
У меня была мысль повесить там миниатюрную лампу дневного света, но мои консультанты утверждали, что это убьёт искомое излучение. Оказалось, приверженцы оргонной энергии как огня боятся электромагнитного излучения. Карл-Йорген Йэвер ни при каких условиях не сядет за монитор без особой системы защиты, он почти не включает телевизор и не знаком с мобильным телефоном. Его страшно беспокоит вероятное негативные воздействие стекла двойной видимости на оргонон, но я напомнил ему, что рубильник — всего лишь страховка на случай экстренной необходимости. Мне все эти чудачества кажутся старомодными и навязчивыми, как страхи слабоумных пациентов заведений с особым режимом, которых вечно «травят» и «сводят в могилу» разные там «лучи».
Сильвия затихла.
Я бросаю взгляд на часы, потом пытаюсь вспомнить, какие у меня тут были дела. Ах да, камин: промерить заново и определиться с материалом. Я решил сделать его простым — простым и чуточку скучным, хотя это огорчительно, учитывая, что он доминирует в комнате. Я сговорился завтра созвониться с каменщиком. Ещё надо снять барсука и попробовать впихнуть его в машину. Он, между прочим, неподъёмный. Пока неясно, куда его девать. Катрине вряд ли согласится повесить его у нас дома. А если экспонировать его на Ежегодной художественной выставке? — прикидываю я.
Мне кажется, она подзаряжается уже долго.
Неужто что-то чувствует? У меня не было времени посидеть в шкафу больше тридцати секунд, и то я потом стеснялся собственной глупости. Но я же скептик. А что именно надлежит чувствовать по проскрипции? Я прочитал несколько отчётов посвящённых, но толком не разобрался. А вдруг речь о сексуальной энергии, так занимавшей Райха? Вдруг человека там просто возбуждают?
Я присаживаюсь на кровать лицом к ванной. Поразительно, каким долготерпеливым паинькой я оказался, в смысле Сильвии. Было, правда, несколько моментиков... но мимолётных и несерьёзных. Хорошо бы она уже уехала.
Тут я вижу, что она выходит.
— Прости, пожалуйста, а можно мне пописать? — спрашивает она.
— Конечно. Ты будешь самая первая, — отвечаю я. — Там где-то есть салфетки.
— Вот эта кнопка? — спрашивает она, нажимая на рубильник; стекло запотевает. Мне едва видно силуэт.
— Великий Боже, ну круто! — доносится до меня, пока Сильвия закрывает за собой дверь.
Я не могу со стопроцентной уверенностью сказать, что именно произошло. То ли замкнуло электричество, то ли дал сбой трансформатор, подводящий к мембране между стёклами двенадцать ватт, а может, всё это мне пригрезилось. Но какое-то мгновение, несколько секунд, я вижу её совершенно отчётливо: она встаёт с унитаза, подтягивает трусы и колготы, но её осеняет новая мысль, она подходит к биде и усаживается на него орлом. И в тот самый миг, когда стекло вновь заволакивает туманом, я ловлю её взгляд. Глаза выследили меня — того, кто подсматривает в спальне. Я пытаюсь сглотнуть, но в горле пересохло.
Когда она выходит, я так и сижу на кровати, разбитый и раздавленный.
— Знаешь, довольно странно, — говорит она. — Но мне кажется, ты не должен так огульно отвергать эту оргонную энергию. Что-то со мной происходило.
— А что ты чувствовала? — спрашиваю я в надежде, что она не обратит внимания на мой вдруг осипший голос.
— Во-первых, жутко хочется писать, — хохочет Сильвия. — Во-вторых, какое-то возбуждение, первый раз такое чувствую. Вроде зуда. Лучше слова не подберу.
— Сексуального? — спрашиваю я.
— Да нет, — отвечает она с коротким смешком. — Не по этой части, точно нет.
Она замечает выражение моего лица:
— Сигбьёрн?..
— Ответь мне на один вопрос, — прошу я. — Ты биде пользовалась?
— Да. А нельзя было?
Она задумывается, потом выпаливает:
— Ты подсматривал! Так я и знала, что это жульничество со стеклом. Ты как маленький мальчик!
— Я ничего не делал, — объясняю я. — Техническая неполадка.
— Кто бы сомневался, — тянет Сильвия с издёвкой. — Я отлично помню, как в последний раз ненарочно оказалась у окна мальчишечьего туалета, когда там писали мои одноклассники. Мне было лет восемь. Максимум девять.
— В самом деле я ни при чём, — оправдываюсь я.
Она встаёт прямо передо мной и вцепляется глазами мне в глаза, на лице упрямое и обиженное выражение.
— Хотя меня это страшно раззадорило.
— У-у-у, тогда я пошла, — бросает Сильвия раздражённо. — Я найду дорогу. А ты оставайся тут... забавляться. Малютка ты наш.
Когда до меня доходит смысл сказанного ею, я цепенею от ярости. Ей никто не давал права. Я не позволю пренебрегать и издеваться надо мной. Я вспоминаю звуки, доносящиеся из её спальни. Думаю о греческом пляжном жиголо. Зачем она втаптывает меня в грязь? Зачем списывает меня в полнейшие ничтожества? Я не дам ей уйти с этим!
Сильвия проходит мимо курсом к дверям, и тогда я решительно хватаю её за запястье.
— Пусти! — орёт она, вырываясь. Но мне удаётся удержать хватку.
— Не смей говорить мне такие вещи, — цежу я и слышу, как пресекается голос.
— Что хочу, то и говорю, — шипит она. — Дай пройти!
Затянутым движением, с силой, какой в себе никогда не подозревал, я направляю её в обратную сторону, и она валится навзничь на роскошную кровать. Она не ударяется. Но прежде чем она встаёт на ноги, я успеваю насесть на неё и прижать к матрасу. Моё лицо в каких-то миллиметрах от её, и я чувствую запах изо рта, слышу дыхание как у астматика.
— Свинья! — Она плюёт мне в лицо. И попадает точно в левый глаз, что не умеряет моего бешенства.
— Я тебя проучу, — шиплю я. Прижимая её торсом и левым локтем, я запускаю правую руку под юбку и нащупываю там резинку колгот. Покопавшись ещё, я подцепляю резинку от трусов тоже и дёргаю что есть мочи. Раздаётся треск, и всё хозяйство в порванном виде съезжает до колен. Ещё рывок, и она свободна от этой амуниции. Ноги отчаянно молотят воздух, и, чтоб она не надавала мне тумаков, я втискиваюсь ей между бёдер. Она норовит схватить меня за волосы, но они слишком коротко пострижены, не уцепишься.
Когда Сильвия осознаёт, что я задумал, — вернее сказать, когда я понимаю, что задумал, — она смиряется. Ждёт, что я возьму её и уже отвалю. Как ни суди, лучшего она не заслуживает. Я отдаю себе отчёт в последствиях, но мне представляется, что остановись я сейчас, некоторым образом будет ещё хуже. Тогда она в придачу замучает меня насмешками.
Закатав юбку наверх, я вожусь с молнией на собственных брюках. Сильвия лежит спокойно, не так сжавшись, отвернув голову и глядя в пустоту. Щёки пылают, и я вижу, что она едва не плачет.
