Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен
Напрасно он надеялся, что для выхода в город она сменит свое платье на что-нибудь более живое и веселое — она явно думала иначе, потому что осталась в том же выцветшем сарафане, и они отправились в центр, припарковались возле концертного зала и оттуда пошли в тот небольшой оптический магазин, хозяева которого были соседями Молхо по филармонии. Молхо усадили на стул вроде парикмахерского, Яара села напротив, и на него обрушился поток оправ без линз — в нем надлежало отыскать наиболее подходящую для тех бифокальных очков, которые он собирался заказать, потому что в последнее время его прежде безупречное зрение слегка ухудшилось и теперь он хуже видел на большом расстоянии, да и вблизи тоже нуждался в очках. Хозяин-оптик, хорошо помнивший покойную жену Молхо по их частым встречам в филармонии, с любопытством рассматривал Яару — выцветшее платье, туфли с подвернутыми белыми носками, седые волосы, обручальное кольцо, — явно пытаясь понять, кем она приходится Молхо, и то и дело галантно обращался к ней, спрашивая ее мнения, как будто только от ее слова зависело, какую оправу они выберут, — и она, затягиваясь очередной сигаретой, всякий раз долго искала нужные слова и явно ощутила облегчение, когда подходящая оправа наконец была найдена — причудливое сооружение из тонкой позолоченной проволоки, сразу же получившее всеобщее одобрение. Молхо уплатил аванс.
Оттуда они медленно пошли по шумной, расплавленной жарой улице, и тут он заметил, что она еле поспевает за ним, тяжело волоча ноги, — в молодости эта ее вялая походка, возможно, могла казаться кавалерам некой привлекательной особенностью, но у него сейчас вызвала только глухое раздражение. Он вдруг без всякого предупреждения свернул ко входу в знакомое ему жилое здание, поднялся с ней прямиком на второй этаж и вошел, все еще не говоря ни слова, в квартиру, превращенную в магазин, где в приятной полутьме пожилые белотелые дамы примеряли яркие купальные костюмы в кабинках с не задернутыми до конца занавесками. Подошла продавщица, и он посмотрел на свою спутницу, которая только сейчас поняла его намерения, густо зарделась, шагнула назад и вся напряглась. «Нет! — умоляюще обратилась она к нему, взволнованная, впервые назвав его по имени. — Нет, нет, это невозможно!» — «Не бойся, я уплачу, — прошептал он, — зато у тебя будет в чем купаться». Но она отказывалась наотрез, слабым, испуганным голосом, и в этой полутьме, в шелесте платьев полуодетых хайфских дам, рядом с вежливо склонившей голову, слегка улыбающейся продавщицей, вдруг показалась ему очаровательной. Ее седая красота тронула его сердце. Он еще пытался настаивать, даже схватил было ее за руку, но тут же отпустил.
«Ну тогда хотя бы платье! — подумал он. — Пусть бы купила хоть одно из этих легких, ярких платьев, выложенных в витринах, таких живых и модных». Этот выцветший сарафан с уже наметившимся на нем легким влажным пятном пота все больше удручал его, ее преданность этому сарафану с самого начала казалась Молхо чем-то в корне ошибочным — чего доброго, она вздумает надеть его и вечером, на концерт! Но он боялся снова испугать ее и поэтому предложил вначале спуститься в конец улицы, откуда открывался красивый вил на море, который жители Хайфы гордо именовали «панорамой» — отсюда видны были и горы, и залив, и гавань, — но, добравшись туда, они обнаружили весьма жалкую картину: над заливом висел туман, совершенно искажавший его форму, а Галилейские горы вообще скрылись в сероватой дымке хамсина, один только золотой купол Бахайского храма резко выделялся на склоне горы. Молхо был разочарован. «Осенью, — заверил он ее, — вид отсюда совершенно другой, можно увидеть даже отдельные дома в Акко, так близко и четко, словно какие-то игрушечные кубики, а горы видны как на ладони. — Он предложил ей выпить кофе в элегантном кафе внутри нового большого универмага, который открыли недавно в центре города, и повел ее между рядами платьев, брюк и женских блузок, то и дело задерживаясь — там пощупать ткань, здесь посмотреть на цену, — в надежде все-таки пробудить в ней энтузиазм. — Сейчас в моде все широкое, — то ли возмущаясь, то ли недоумевая объяснял он. — Нет никакой ясно выраженной линии, все разрешено, все открыто, в сущности, все можно сочетать со всем». Но она шла медленно, безучастно, все время слегка отставая от него, не обращая никакого внимания на одежду — возможно, опасаясь, что он снова начнет убеждать ее что-нибудь купить. Поэтому они оба почувствовали облегчение, добравшись наконец до мужского отдела магазина. Тут она выразила полную готовность задержаться, чтобы рассмотреть вместе с ним новые модели только что прибывших мужских рубах — полностью лишенные воротника, то ли в китайском, то ли в индийском стиле. Одна рубаха привлекла его взгляд, и он приложил ее к груди, спрашивая ее мнения, и к ним тут же подошел молодой продавец, который начал горячо убеждать Молхо примерить. «Скажите вашему мужу, — услышал он, уже стоя в маленькой кабинке за занавеской и застегивая пуговицы новой рубахи, — пусть не боится, что тут нет воротника, он привыкнет, зато это придает человеку совершенно новый вид!» И тут же услышал ее быстрый, даже чуть насмешливый ответ: «А зачем ему новый вид? Может, ему хорошо и в старом!» Ему понравилось, как она отбрила этого нагловатого юнца.
В кафе на втором этаже он пытался заговорить с ней о политике, но оказалось, что эта тема ее вообще не интересует. Он спросил, каковы взгляды ее мужа, но оказалось, что Ури тоже не интересуется этими вопросами. «Что же его тогда интересует?» — вызывая ее на разговор, спросил Молхо, но она смутилась — видимо, не привыкнув говорить о человеке, который всегда был рядом и объяснял себя сам. «Он ищет смысл и предназначение жизни, — неуверенно сказала она, снова затягиваясь сигаретой. — Его не занимает, как жить попроще, то есть извлекать из жизни побольше удовольствий и при этом поменьше страдать». — «В чем же тогда этот смысл?» — недовольно спросил Молхо. «Вот это он и ищет все время», — ответила она. «Да, я знаю, — сказал Молхо с легкой насмешкой. — Именно так он говорил на собраниях нашего молодежного отряда тридцать с лишним лет назад. Но что он с тех пор нашел?» — «Это не так, будто человек в конце концов открывает какую-то идею. Это как бы образ жизни, то, чем человек может жить», — беспомощно пыталась она объяснить. «Но разве смысл жизни — не просто в том, чтобы жить? — воскликнул Молхо. — Просто в том, чтобы пройти, не оплошать, не ошибиться, не упасть и не умереть на полпути?» — «Но он не думает о смерти! — На ее лице вдруг зажглась странная восторженная и влюбленная улыбка. — Он не верит в смерть!» — «В каком смысле — не верит? — усмехнулся Молхо с болью. — Разве смерть вообще когда-нибудь спрашивает нас, верим мы в нее или нет?» Она испуганно сжалась от его резкого и враждебного тона, на ее щеках проступили нежные розовые пятна. Она замолчала, явно желая прекратить этот разговор. «Нет, объясни мне все-таки, во что же он верит? — настаивал Молхо, наливаясь непонятным гневом. — В переселение душ, что ли?» Но она мягко сказал: «Не надо меня мучить. Спроси у него». — «Ну а ты? Что ты сама думаешь?» — «Я просто не думаю обо всем этом. Я не берусь рассуждать о смерти. Тут я ближе к тебе. Даже свои выкидыши я не воспринимала как смерть ребенка — всего лишь как поражение. Как будто те, что еще не родились, не могут и умереть».
И он вдруг вспомнил, какой она была в школе — прямой, откровенной, даже чуть простодушной в этой своей наивной откровенности перед учителями. «Значит, я был влюблен в нее не только из-за красоты», — подумал он, в очередной раз пытаясь вспомнить, как же это было. Оставшись на второй год, она пришла к ним в класс без всякого желания учиться, просто чтобы как-то провести этот год, даже не пыталась сделать вид, будто учится. Все ее связи были с друзьями из бывшего класса. И все же, несмотря на это, она произвела сильное впечатление на всех ребят в его классе. «Знаешь, когда я смотрю на тебя сегодняшнюю и вспоминаю тебя тогдашнюю, мне кажется, что я снова в школе, только на этот раз у меня нет ни уроков, ни экзаменов, зато много денег, чтобы купить все, что я захочу». Она сочувственно, понимающе улыбнулась, и между ними на миг пробежала искра подлинной близости, он даже подумал, как сохранить этот миг, но в этот момент его взгляд упал на двух невысоких женщин, мать и дочь, шедших в сторону выхода с ульпанскими тетрадками [28] в руках, в сопровождении его тещи. У него прервалось дыхание, он был уверен, что на этот раз она его увидела. Она шла выпрямившись, перекинув через руку свою палку, потом встала в очередь у кассы — наверно, уплатить за их тетради. Молхо низко нагнул голову и прошептал сидевшей рядом с ним женщине: «Посмотри туда, видишь ту старуху, в вышитой блузке? Это моя теща! Ты еще познакомишься с ней и сама поймешь. Ей уже восемьдесят два, а у нее совершенно ясный ум. Ты только посмотри, как она выглядит, как она сохранилась, как она энергична! И знаешь что? — эта палка ей совершенно не нужна, она просто носит ее с собою! Я иногда поражаюсь ясности ее ума». Яара с интересом посмотрела на старую женщину у кассы, которая в этот момент наклонилась, передавая деньги кассиру, и сняла очки, чтобы проверить полученную сдачу. Потом она отошла от кассы, идя боком, как отваливший от пристани корабль. «Твоя жена была похожа на нее?» — спросила Яара. «Я всегда был уверен, что нет, — медленно, задумчиво ответил Молхо. — Но в последние месяцы, может быть, потому, что я уже начинаю забывать ее, мне все больше кажется, что они действительно в чем-то похожи».
