Кухонный бог и его жена - Тан Эми

И пока я кланялась и умоляла, плакала и билась головой о пол, я думала: «Почему мне никто не поможет? Почему они стоят тут так, словно я действительно провинилась?»

Сегодня я не виню Хелен в тогдашнем молчании. Она была напугана, как и остальные. Но я никак не могу этого забыть. Их поведение было неправильным, даже опасным, — оно дало Вэнь Фу власть, позволило ему чувствовать себя сильным.

Если бы я напомнила сегодня об этом случае Хелен, она не поняла бы, о чем я говорю. Как с тем отрезом персиковой ткани. Недавно мы были в Доме тканей, и я сказала:

— Ой, смотри, вот эта похожа на ту, что я подарила тебе в Китае!

— Какую? — спросила она.

— Отрез! Персиковый, с красными цветами. Я тебе дала его за то, что ты попросила Цзяго не сажать Вэнь Фу в тюрьму. Ну, помнишь, за то, что он сделал, убил девушку в том джипе? Ты взяла ткань и сшила летнее платье. И в день, когда кончилась война, была и счастлива, и сердита, потому что порвала то самое платье, прыгая от радости. Помнишь? — Ах, та ткань! — вспомнила она наконец. — Только ты мне ее не дарила. Я купила ее сама, когда пошла в старую часть города, до того как ее разрушили. Выторговала ее у девушки, стоявшей за столом. Да, правильно. Помню. Она дорого за нее просила, но я сбила цену.

Вот как мне спорить с памятью Хелен? Ее правда живет в крошечном мозгу, и там она хранит только хорошее, которое хочет помнить.

Иногда я ей завидую. А еще — жалею, что отдала ей тот отрез.

15. БЛОХА НА ГОЛОВЕ ТИГРА

Однажды твой отец читал проповедь, которая называлась «Если Иисус прощает, почему не можете вы?». Мне она очень понравилась, потому что позволила ощутить мир в душе, отпустить гнев.

Помнится, в тот же день на меня накричал итальянец, владелец магазина хозтоваров. Я хотела вернуть деньги за лампочку, которую он продал мне уже сгоревшей. Он делал вид, что не понимает. Мол, у меня слишком плохой английский, а значит, и денег мне отдавать не надо.

Я разозлилась, но потом сказала себе: надо прощать. Я думала о словах твоего отца и призывала слезы Иисуса, пролитые им на кресте, омыть мой гнев.

И ведь сработало! Я перестала злиться.

И попыталась объяснить этому продавцу, как вкручивала лампочку в патрон, но он сразу меня перебил:

— Ты ее купила, ты и испортила.

Я снова разозлилась. И снова сказала себе: надо прощать. И снова помогло, я избавилась от злости.

Но потом этот человек сказал:

— «Леди, мне тут бизнесом надо заниматься.

Ну, тогда я возразила:

— У тебя вообще никакого бизнеса быть не должно!

И позволила себе разозлиться. Я прощала раз за разом, но этот человек так ничему и не научился! Да кто он такой, чтобы меня критиковать? Он тоже плохо говорит по-английски, уж очень у него сильный итальянский акцент.

Вот такая я, вспыльчивая, прощаю с трудом. Я думаю, что стала такой из-за Вэнь Фу. Я никогда не смогу его простить. Не смогу оправдать его поведение тем несчастным случаем. И никак не могу объяснить того, что происходило дальше. Зачем?

Боюсь, твой отец счел бы, что я скупа сердцем.

Но Иисус сразу родился Сыном Божьим. Я же — дочь беглянки, покрывшей себя и свою семью позором. Когда Иисус страдал, Ему поклонялись. Мне никто не поклонялся за то, что я жила с Вэнь Фу. Я была как жена Кухонного бога. Ей никто не поклонялся. Его оправдали и наградили, а о ней все забыли. Спустя примерно год после аварии, в начале 1939-го, я вернулась в тот же госпиталь, чтобы родить второго ребенка. Хулань проводила меня. Она увидела, как я плачу сто юаней из своих денег за первоклассную отдельную палату. Тогда это была большая сумма, как сегодня одна или две тысячи американских долларов.

Вэнь Фу пришел только через два дня, когда я уже родила, снова девочку. Поэтому, когда я впервые ее увидела, я была одна. Когда она открыла ротик и заплакала, я заплакала тоже. Когда она открыла глаза, я надеялась, что ей понравится то, что она видит: свою улыбающуюся мать. Когда она зевнула, я сказала:

— Какая же ты умница, как быстро учишься!

Когда муж явился, я заметила, что от чересчур рьяного празднования у него покраснели глаза. На нем была летная форма, и он распространял запах виски. Ребенок спал. Он вглядывался в ее лицо и смеялся, приговаривая:

— Моя крошка! Моя крошка!

Он говорил это снова и снова, потом попытался раскрыть сжатые пальчики.

— Ой, какая она уродливая! — шутил он. — Лысая как монах, толстая как обжора. Как у меня мог родиться такой страшный ребенок? Да еще и ленивый. Проснись, маленький Будда!

Глядя на то, как танцуют его брови, я понимала, что он счастлив. Он пытался очаровать собственную дочь!

Он взял девочку в пьяные руки, и она раскинула свои ручки и заплакала. Он стал качать ее снизу вверх, но ребенок только плакал сильнее.

— Что такое? — спросил он. — В чем дело?

— Тише, будь понежнее, — предложила я, но он меня не слушал.

Он стал раскачивать ее в воздухе, словно маленький самолет, спел ей громкую пьяную песню, но малышка продолжала плакать.

Я протянула руки, и он передал дочку мне. Спустя пару мгновений она затихла. И тут я увидела лицо Вэнь Фу. Он не сиял облегчением или радостью, нет. Он был зол, словно эта кроха его оскорбила, в возрасте двух дней выбрав из родителей любимца. Какой мужчина будет в чем-то винить младенца? Какой мужчина будет во всем ставить на первое место себя, даже перед собственным ребенком?

В этот момент в палату вошла медсестра, чтобы дать мне лекарство. Тут же Вэнь Фу объявил ей, что хочет есть, желает горячего супа с лапшой и бычьими жилами. Он заказал его так, словно пришел в ресторан, и еще добавил, чтобы она не скупилась на мясо. И еще велел ей принести хорошего рисового вина, да не дешевого местного пойла, а самого лучшего.

Он хотел еще что-то добавить, но медсестра его перебила:

— Простите, но мы посетителей не кормим. Только пациентов.

Вэнь Фу мгновение смотрел на нее, потом врезал кулаком о стену.

— У тебя оба глаза видят! — заорал он на женщину. — Ты что, не видишь? Перед тобой герой войны! — И он указал на веко, которое так и осталось опущенным.

Мне хотелось сказать медсестре, что вовсе он не герой и повредил глаз, отнюдь не совершая подвиг, но она уже выскользнула из комнаты.

После этого я допустила большую ошибку. Я сказала Вэнь Фу, чтобы он не делал глупостей. Вернее, я не произнесла слова «глупость». Я бы никогда не посмела говорить подобное мужу. Так что я, скорее всего, сказала что-то вроде: «Они очень заняты».

Я оправдывала их, и это еще больше разозлило Вэнь Фу. Он проклинал госпиталь на чем свет стоит, крича изо всех сил. Я умоляла его успокоиться.

— Ради ребенка! Она только что пришла в этот мир. Дети не должны слышать такого.

Но девочка уже расплакалась. Вэнь Фу замолчал и гневно уставился на собственную дочь, еще больше распаляясь из-за ее реакции. Потом он встал и ушел.

Сначала я обрадовалась этому. Но не прошло и пяти минут, как медсестра снова вбежала в мою палату, трясясь с головы до ног.

— Этот мужчина, ваш муж… Он безумен?

Оказалось, что Вэнь Фу спустился вниз, на больничную кухню. Он вытолкал поваров вон, взял громадный мясницкий топор, которым разрубают крупные кости, и стал крушить столы, стены, стулья. Он понюхал каждую кастрюлю, опрокинул всю приготовленную еду. Наконец, когда лезвие топора лопнуло, он начал угрожать поварам и их помощникам, наблюдавшим за ним из дверей:

— Если вы скажете, что это сделал я, то я вернусь и перерублю ваши кости!

Услышав об этом, я ощутила такой острый стыд, что ничего не могла сказать в свое оправдание. Я попросила медсестру простить нас за причиненное госпиталю беспокойство и пообещала заплатить еще сто юаней, а позже принести извинения всем работникам кухни.

После ухода медсестры я задумалась над вопросом, который она мне задала: что же за человек мой муж? На этот раз я больше не винила себя в том, что вышла за него. Я винила его мать за то, что она родила его и исполняла все его капризы, будто служанка. За то, что всегда кормила мужа и сына в первую очередь и позволяла мне есть только после того, как я выберу крошки из бороды свекра. За то, что позволила сыну вырастить в себе аппетит к жестокости, из-за которого он постоянно стремился ощутить власть над другими.