Эдуард Лимонов - Подросток Савенко
Гарик, к ужасу Эди, садится с ним рядом на лавку и тоном заговорщика вдруг требует:
— Покажи мне свою левую руку.
— Зачем? — досадливо спрашивает Эди.
— Я теперь умею гадать по руке, — говорит Гарик. И, не спрашивая Эди, хватает его левую руку и вглядывается в ладонь…
— Ну и рука у тебя, как у обезьяны! — замечает Гарик. — Старая какая-то. Ладонь ужасно старая.
— Ты гадать взялся или критиковать меня будешь? — спрашивает Эди. Его очень интересует собственное будущее, всегда интересовало, тюренские цыгане много раз хотели ему погадать по ладони, но он отказывается. Вениамину Ивановичу как-то цыганка нагадала, что жена у него будет Рая, вот у него уже шестнадцать лет как жена Рая. Эди-бэби не хочет жену Раю.
Наклонившись над ладонью Эди так низко, что все его волосы, а у Гарика волосы до плеч, повисли вниз, Гарик изучает ладонь Эди-бэби…
— Так, — говорит Гарик. — В возрасте тридцати с лишним лет ты должен умереть.
— Спасибо! — злится Эди и выдергивает свою руку. — Нагадал.
— Чего ты злишься? — мирно говорит Гарик. — Все помрем. Один раньше, другой позже. После тридцати с лишним у тебя обрывается линия жизни. Правда, есть намек, что ты почти умрешь, но, может быть, выживешь… Вот если выживешь, будешь жить долго, очень долго…
— А точно ты не можешь сказать, когда это произойдет, чтобы я хоть приготовился? — полунасмешливо-полусерьезно спрашивает Эди. — Завещание составил. — Приговор Гарика его тревожит.
— Что это тебе, алгебра? — спрашивает Гарик важно. — Хиромантия не в состоянии давать точных дат. Мы только можем предсказывать, что случится. Дай посмотреть, что у тебя по части любви…
Гарик мнет ладонь Эди, рассматривает, даже скоблит ладонь ногтем.
— Да, не хуёво, — объявляет Гарик. — Я даже завидую тебе. С любовью у тебя все в порядке.
Как бы не так, грустно думает Эди-бэби. Как же, в большом порядке. Нашел Гарик, кому позавидовать… Он-то ебется со своей Риткой, и это точно.
— Ни хуя себе! — искренне восхищенно возглашает Гарик. — У тебя, старик, двойная Венерина дуга на ладони, что по всем книгам означает необычайную половую активность. Ебальный гигант! — возвещает Гарик. — Одинарная дуга и то редкость. Двойная же — редчайший подарок судьбы. Правда, она у тебя разорвана в нескольких местах — Венерина дуга. Это неврозы, — шпарит Гарик.
Гарику делать нехуй, вот он и учится хиромантии по старым книгам. Школу Гарик бросил и целыми днями сидит у своего дома на скамеечке, теребя струны гитары. Он даже не одевается — часто сидит в халате и домашних тапочках. Никто на всей Салтовке не имеет халата, даже Плотников, а Гарик имеет. Гарик сидит, почесывает ногу о ногу и тихо напевает какие-то песни, которые кроме него на Салтовке никто не знает. Самая любимая песня Гарика — о кокаине:
Перебиты, подрезаны крылья,
Мне судьба улыбается зло,
Кокаина серебряной пылью
Все дороги вокруг замело…
Гарик утверждал, что он пробовал кокаин. Может быть, да, может, нет, думает Эди. Эди читал в одной книге, что кокаин вовсю нюхали во время гражданской войны развратные белые офицеры и еще знаменитый Женский батальон. С той поры о кокаине никто не слышал. Может быть, он исчез. Вот морфий есть. Гарик раз уговорил Эди попробовать один укол и всадил ему сам шприц в вену. Эди совсем не понравилось, он после укола почувствовал себя слабым и растерянным, и ему захотелось блевать. Гарик объявил тогда, что Эди ни хуя не понимает в кайфе и он только зря извел на Эди морфий.
Гарик еще что-то бормочет о линии сердца, но слова доносятся до Эди как бы издалека. Он думает, что хиромантия их — сплошной обман и средневековое изуверство. Реально одно: несмотря на две Венерины дуги, Светка, по-видимому, бросила его и выбрала Шурика. Если б она хотела сохранить в тайне то, что она не поехала в Днепропетровск, а осталась на Салтовке, она бы не показывалась на улицах, да еще с Шуриком.
— Я пошел, — объявляет Эди и поднимается.
— А домино? — спрашивает Гарик. — Домино-то забыл…
— Возьми себе! — бросает ему Эди, не оборачиваясь. Он шагает к Светкиному подъезду. Только сейчас он понимает, что уже полчаса он трусит пойти к Светке и спросить ее, что все это значит. Трусит, оттягивает неприятное.
29
Светка живет в квартире 14. Как раз число Светкиных лет. Эди подходит к двери и поднимает руку стучать, но, постояв с поднятой рукой, вдруг прикладывает ухо к двери и слушает… Ему кажется, что за дверью слышна тихая музыка. А может быть, только кажется. Если прикрыть дверь в Светкину комнату, то оттуда, через две двери, ничего не будет слышно, думает Эди. Тем более тихая музыка.
Эди стучит все-таки. И ждет.
Никакого ответа. Отчасти Эди обрадован, что никакого ответа — может, Светки нет дома. Но уйти, постучав только раз, да и то не очень сильно, Эди не может. Сейчас ночь и все спят, и, может быть, спят крепко, утомившись после праздников, и, чтобы разбудить Светку, нужно стучать сильнее. Он стучит опять, на этот раз сильно, долго и настойчиво. Стучит и прикладывает ухо к двери.
На этот раз он явственно слышит шаги, стук, может быть, двери и даже, кажется, сдавленный шепот. Потому он, как возбужденное животное, предчувствуя беду, теперь уже не стучит, а крушит дверь кулаками, градом ударов осыпает Эди Светкину дверь с номером «14».
— Кто там? — наконец слышен испуганный Светкин голос за дверью.
— Открывай! Это я, Эди, — выдавливает он из себя и опять стучит, атакует дверь.
— Не сходи с ума! — сердится Светка за дверью. — Сейчас открою, оденусь только… — И она топочет в глубину квартиры, очевидно вышла босиком.
Эди прислоняется к двери лбом и внезапно понимает, что он почти плачет. «Ебаная Светка! — думает он. — Блядь Светка! При чем здесь Шурик, это она во всем виновата! Это ее решение, ее злая воля заставляют Эди стоять тут под дверью больным и сумасшедшим». Эди чувствует себя так же, как в свое время после Гарикиного морфия — ослабленно-плаксиво, противно и беспомощно…
Дверь распахивается. На пороге стоит Светка, злая-презлая, в материном халате.
— Как тебе не стыдно! — шипит Светка. — Ты что, не мог выбрать другого времени… сейчас четвертый час ночи!
Не слушая Светку, Эди проходит, резко оттолкнув ее, мимо Светки в квартиру и заглядывает в ее спальню. В спальне разложен диван-кровать, на постели — розовые простыни. Материны постелила — знает Эди.
— Что ты делаешь? — бежит за ним Светка. — Это не твой дом! Не смей идти в мамину комнату! — кричит она, увидав, что Эди направляется туда. — Она спит! — кричит Светка и хватает Эди за руку.
