Сергей Алексеев - Рой
Сергей молчал, закусил губу. Перед глазами стояла тугая связка томов Достоевского, накрепко опутанная суровым шпагатом. Книги были потертые, изработавшиеся, так что слетела краска с корешков и тисненое имя автора, казалось, написано углем. Дева свои лекции у первокурсников начинал с рассказа, как он парнишкой рвал уголь в шахтах Кузнецкого бассейна, как ходил на четвереньках по лавам с крепежным лесом на горбу и как потом, выбив из носа куски спекшейся угольной пыли, читал при свете горняцкого фонаря пронесенные в забой книги. Глядя на иссеченное лицо Девы, первокурсники ждали какой-нибудь героической истории, а он им два часа кряду объяснял, что такое штреки, квершлаги и спуски, как закладывать взрывчатку в шахтах, опасных по газу и пыли, и как оттирать кирпичом распаренные в душе мозоли на коленях и локтях, чтобы потом не трескались и не болели. Он наверняка знал, что над этими его лекциями посмеиваются, считают их чудачеством стареющего человека военной поры, однако, несмотря ни на что, гордился шахтерством и утверждал, что все научные работы он задумывал под землей на глубине пятьсот метров, а в науку ворвался с отбойным молотком.
Уж не эти ли книги носил Дева в забой?..
Сергей пошевелился и глубоко, с неожиданным всхлипом, вздохнул, будто наревевшийся ребенок.
— Что теперь делать? — тихо спросил он.
Дева пожал плечами, хотя взгляд был напряжен и задумчив.
— Тебя вон поздравили, на докторскую благословили… А ты хотел совета спросить?
— Хотел… Хотел спросить вообще, как дальше…
— Ну, выбор небольшой у тебя, — усмехнулся Дева. — Либо жди, когда еще подсадят, либо… тащи корову на баню, по-вятски. Как ты там вывел формулу-то? Самореализация через страдания?
— Может, не посылать документы в ВАК?
— Ишь ты! Это все картина! — опять усмехнулся Дева. — Глядите, я какой!.. Уголек надо добывать… Ложись-ка спать, утро вечера…
— Я домой поеду! — заторопился Сергей.
— Отберут права — что станешь делать?.. Как соску ведь отберут… — он захлопнул створки окна, звякнул шпингалетом;. — И вообще, гляжу на тебя — ты как этот… Ездишь, бегаешь, носишься. Фигаро, а не аспирант… У тебя что, аккумулятор потек? Знаешь, когда в забое аккумулятор потечет — на месте не устоишь. Он ведь на спине висит, а щелочь ниже спины течет…
Дева раскинул диван и начал стелить постель.
— А меня выселяют отсюда, — вдруг пожаловался он. — Сказали, завтра бульдозер придет… На шестой этаж поеду… Глядел уж с балкона — люди ма-аленькие ходят.
… С Ирмой он познакомился в ночной электричке, — когда был уже на третьем курсе и когда помаленьку осваивал «московскую» речь. Однако все равно сидел напротив нее полтора часа, молча переглядывался с ней и едва решился проводить.
Жизнь в городе у него началась с тихого мотовства, когда он за неделю вступительных экзаменов проел на мороженом четырнадцать рублей — сумму по тем временам не малую. Спас его тогда Мишка Солякин, дав взаймы три рубля на билет, — а то бы и до дома не доехал. Потом он без оглядки проматывал все свободное время, когда не вылезал из научной библиотеки. И в любви было то же самое безжалостное и стремительное мотовство, словно ее накопилось столько, что можно растрачивать, как перед концом света. Потом она говорила, что с детства ее учили, как вести себя с парнем, по каким словам и признакам определять, серьезные ли у него намеренья, и еще многому из того, что Ирме не пригодилось. Говорила и смеялась над собой, что он, вятский лапоть, взял ее без всякой науки, по-крестьянски, и она счастлива от этого (в то время она бредила образами из стихов Есенина). На четвертом курсе Сергей сделал ей предложение, после чего они и отправились в Новосибирск, показаться родителям.
Приехали наугад, без предупреждения, и оказались в пустой квартире. Будущие тесть с тещей улетели в Ленинград к родственникам. Сергей, переступив порог их квартиры, попросту ошалел: на стенах — от прихожей и до самой дальней комнаты — висели картины в золоченых рамах, сквозь темное стекло старинных книжных шкафов чуть просвечивали переплеты изданий прошлого века, новые книги заполняли огромные стеллажи от пола до потолка в круглой комнате-кабинете. Мебель, которую Сергей видел только в краеведческом музее, стояла здесь привычно и неотъемлемо, как ухваты за печью в стремянской избе. Но больше всего поразила коллекция картин и бронзового литья. Статуэтки, подсвечники, канделябры, вазы, сплетенные из бронзовых листьев, виноградных лоз и гроздьев, птицы и львы-пепельницы, парящие орлы и ангелы — все это стояло на шкафах, полках и даже на крышке рояля.
Ирме вначале было интересно показывать достопримечательности своего дома. Она водила Сергея по комнатам с высокими потолками — квартира была в солидном здании, построенном в сталинское время, — показывала полотна Айвазовского, Поленова, Корина, каких-то неизвестных крепостных художников, писавших портреты своих барынь, акварели и графические миниатюры. Илья Борисович был известен как собиратель живописи, Сергей не раз слышал об этом от Ирмы, но и представить не мог, насколько его коллекция значительна.
— Вот здесь я родилась и выросла, — говорила Ирма задумчиво. — И в детстве почему-то боялась этих картин и бронзы, особенно в сумерках…
Потом ей надоело водить экскурсию, и она попыталась вытянуть Сергея на лодочную станцию, где у нее был знакомый лодочник, чтобы покататься по реке, но Сергей будто прилип к дому. Глаза уже не разбегались, хотелось теперь все пощупать руками. Тогда, в первый приезд, ему казалось, что в этом профессорском доме все пропитано знанием, что в воздухе комнат витает дух высокой и настоящей культуры; ее свет будто исходил от картин, от бронзы, отлитой руками безвестных русских мастеров. Даже темная от времени мебель, казалось, светится, потому что не выстрогана, а как бы слеплена из дерева или тоже отлита.
Рассматривая бронзу, что была в шкафах, Сергей и нашел там предмет совершенно неожиданный — сапожную лапу, исклеванную гвоздями и наверняка сработанную в какой-нибудь деревенской кузне.
— Лапа зачем-то здесь, — сказал он, не зная, положить ли ее на место или выставить.
Однако Ирма сказала положить, поскольку лапа принадлежала ее деду, когда-то известному в городе сапожнику, который шил модельную женскую обувь.
На следующий день Ирма вдруг забеспокоилась:
— Езжай, а я подожду родителей и сама с ними поговорю.
Он уехал, но и без него оказалось все испорченным: родители Ирмы были против брака. И слышать не хотели о каком-то стремянском парне, грозились немедленно забрать дочь в Новосибирск, чтобы не наделала глупостей. Это известие сначала оглушило Сергея, но потом разозлило.
![Конни Мейсон - Птица счастья [Птица страсти]](/uploads/posts/books/18097/18097.jpg)