Николай Беспалов - Встречи на ветру
Проводник собрал билеты и деньги за постельные принадлежности. Максимилиан придирчиво ощупал простыню.
– Слава богу, сегодня не сырые.
Не к лицу ему ворчать. Но я промолчу. После Черняковичей во мне поселилось спокойствие, граничащее с умиротворением. И ничто не в силах нарушить это состояние. Так мне казалось на семьдесят пятом километре пути по железной дороге Ленинград-Москва.
Проскочили Волхов, промелькнули станционные огни, и опять за окном темень.
– Я бы чаю попил, – говорит Максимилиан.
– А я бы чего-нибудь покрепче.
– Моё упущение. С этими болями я позабыл обо всем.
Выход был все-таки найден. Обслуживание в этом фирменном поезде, коим в основном пользуется та часть населения, которая относится к элите, на высоком уровне; через пять минут проводник принес нам бутылку коньяка и набор шоколадных конфет. Конфеты были неотъемлемым приложением к коньяку: «Так положено», – ответила проводник на мой немой вопрос. К Окуловке мы с Максимилианом подъезжали в превосходном расположении духа. У него и живот перестал болеть. Знала бы я в тот час, что коньяк подействовал как обыкновенное болеутоляющее, а боли Максимилиана связаны не с обыкновенным расстройством желудка: исподволь опухоль давала о себе знать.
Спать в вагоне мчащегося со скоростью семьдесят километров в час поезда на мягком диване, под перестук колес и тихое сопение лежащего над тобой мужчины, – это ли не удовольствие! Так я шучу, на самом деле, в поезде я сплю условно. Мне постоянно кажется, что я скатываюсь с полки, меня беспокоит качание вагона, мне то холодно, то жарко.
В Бологом поезд стоит пятнадцать минут, я решаю выйти. Подышать свежим воздухом, а заодно и покурить. На платформе кроме меня и проводников никого. Пассажиры, утомившись обильными возлияниями и разговорами, спят. Они не такие привереды, как я. Ан нет. Вот ещё один. Чудаковатый малый: он выскочил из соседнего вагона при полном параде, в костюме-тройке, при галстуке. Судорожно раскрыл портсигар, сломав три спички, раскурил папиросу. Потянуло дорогим табаком. Не иначе, как он курит папиросы «Герцеговина Флор». Курит, глубоко затягиваясь, без передыху.
– Скажите, – наконец обращается он к проводнику, – я успею сбегать на вокзал?
– Что Вы, товарищ, сейчас тронемся.
– А если я попробую? – Он, определенно, не в себе.
– И пробовать не надо. Опоздаете, поезд ждать не будет.
– Мне в аптечный киоск надо позарез.
– Животом маетесь? – спросила я.
– А Вы откуда знаете? Вы врач что ли?
Не стану я этому мужчине с лицом цвета лимона говорить, что и мой попутчик болеет животом.
– Не врач, но цвет Вашего лица за Вас говорит.
Тут меня осенило: он же желтушник! Перезаразит полвагона, беда будет.
– Товарищ проводник, – отвожу в сторонку проводника нашего вагона.
– Ужас какой! – говорит она после того, как я поделилась с ней моими опасениями. Выпалила и бросилась к своим товаркам. Шепчутся, поглядывая на топчущегося рядом мужчину. Минуты идут, скоро тепловоз даст короткий сигнал, и состав медленно, почти незаметно тронется. В этот момент проводник того вагона, где едет больной, вытаскивает из сумки желтый флажок и, забравшись на верхнюю ступеньку тамбура, начинает размахивать флажком. Увидит ли этот сигнал тревоги помощник машиниста? Глянула на часы: остается пять минут. За эти минуты можно многое сделать, так оно и произошло. Прибежал бригадир – и с ходу:
– Чего у тебя, Фролова, опять случилось? Что ни рейс, у тебя происшествие. График движения срываешь. Не видать нам премии.
– Не кричи, бригадир, – говорит, а сама глазами на мужчину с желтым лицом показывает.
Хоть и мало света, но бригадир углядел неестественный цвет лица пассажира.
– Сигналь! – командует проводнице бригадир, а сам бежит к зданию вокзала.
Прошла минута. Проводники отступили на три шага от мужчины, а тот приумолк. Сообразил, что причиной суматохи является он. Бедный, бедный, он на себя в зеркало не смотрел. Спина бригадира скрылась за стеклянной дверью вокзала, и в ту же секунду прогудел локомотив. «Что же это выходит, – подумала я, поставив правую ногу на подножку, – бригадир останется тут, а поезд уедет?»
– Женщина, пройдите в вагон, – просит наша проводница, – сейчас поедем.
«Значит, так у них заведено», – решила я и вошла в тамбур. Описываю это ночное приключение так подробно потому, что оно, как позже окажется, станет для меня чуть ли не роковым.
Поезд скоро тронулся, а мужчину, который ехал в соседнем вагоне и заболел желтухой, отправили в местную городскую больницу. Оказывается, это был проректор МГИМО, который возвращался домой после заграничной командировки.
– Чего там за переполох? – спросил меня Максимилиан Максимович, возлежа на верхней полке.
– В соседнем вагоне ехал чумной. Его и снимали.
– Чума?! В наше время – и чума? Вы шутите.
Я рассказала, что произошло. Максимилиан спрыгнул с койки.
– Этот мужчина в костюме-тройке? – Я киваю головой. – Он курил? – Я опять согласно киваю головой. – Папиросы?
– Папиросы, и дорогие. По-моему, это были папиросы марки «Герцеговина Флор».
– Точно, это он. Мы же к нему едем. Я слышал, что он был в Ленинграде проездом из Киншасы, но думал, что он уже уехал.
Так я узнала, кем был желтушник.
Максимилиан уселся на диван. Я поняла: мне уже не поспать. Поезд набрал скорость и теперь спешит наверстать упущенное время – престиж.
– Надо искать другой путь решения проблемы, – рассуждает про себя Максимилиан так, как будто в купе он один. Это меня бесит.
– Послушайте, мужчина, а я вам не мешаю?
– Sorry, miss, – заговорился журналист.
– Извольте говорить по-русски.
Могла бы начаться перепалка, но поскреблись в дверь: проводник так не входит.
– Входите, не заперто, – отвечает Максимилиан.
В приоткрывшуюся дверь просовывается голова.
– Ради бога простите, – говорит голова с копной волос, острым носом и большими карими глазами, – у вас чего-нибудь от головной боли нет? Никак не могу уснуть, так голова болит.
Не экспресс, а какой-то санитарный поезд, поголовно все больны.
– Никогда не надо мешать напитки, – говорит мой попутчик. – Тогда и голова болеть не будет.
– Вы правы. Это все мой коллега. Говорит, водка без пива – на ветер выброшенные деньги.
Тут я соображаю, откуда мне знакома эта физиономия. Я его видела в спектакле театра имени Ленсовета. Он играл в паре с молодой актрисой.
– Тогда Вам и надо пива выпить.
– Оно и верно, но где его взять?
Этот разговор становится, по моему мнению, бессмысленным и, более того, дурацким.
– Вы же актер, попейте воды, а вообразите, что пьете пиво.
– Се нон э веро, э бен тревато, – если бы я не знала, что передо мной актер, решила бы, что он просто неприлично ругается.
– Если это и неверно, то хорошо придумано, – перевел Максимилиан и тем успокоил меня. – Ирина Анатольевна, как вы полагаете, мы можем ссудить молодому человеку бутылку «Жигулевского»?
Запаслив журналюга. Живот болит, а об опохмелке подумал.
– Согласна, – поддерживаю игру, а самой очень хочется спать. Максимилиан достает из своего чемодана, которым он очень гордится – он из настоящей свиной кожи, – бутылку пива. Но кто же будет пить теплое пиво?
– От теплого пива Вам, товарищ артист, – выходит, я не ошиблась, – станет ещё хуже. Советую обернуть бутылку во влажное полотенце и выставить её в окно, ветер полотенце высушит, а бутылка станет немного холоднее, – так говорит Максимилиан и не спешит отдать пиво артисту.
К голове присоединяется рука артиста, которая крепко хватает бутылку, и – о чудо! – артист зубами открывает её. Процесс опустошения происходит уже за дверью, но по характерным звукам нам ясно: человек пьет из горлышка.
– Следуя примеру актера, скажу: нил адмирари, что в переводе с латыни значит: ничему не следует удивляться.
Не согласиться с Максимилианом нельзя.
– А Вы будете свою бутылку оборачивать влажным полотенцем? – спрашиваю просто так, чтобы заполнить паузу, а получаю развернутый ответ.
– Такой способ охлаждения напитков мы использовали в Африке. Жара неимоверная, а в том месте, где нам пришлось быть, не то, что холодильников не было, там не было мало-мальски приличной тени. Вот и приходилось американскую кока-колу охлаждать таким образом. Правда, там мы бутылки окунали в Тихий океан.
Опять скребутся.
– Артист хочет отблагодарить. – Максимилиан не тропится ответить. Скребутся все сильнее. – До чего бестактны эти слуги Мельпомены!
Ошибались мы, за дверью стояла наш проводник.
– Слышу, вы не спите. Может, чаю хотите? У меня титан горячий.
