Алла Герцева - У Вечного огня
— Сын! — Люба, потянула концы платка.
— А вон у них, — женщина кивнула на толстушку в клетчатом платке. — Девчонка подружку ножом! Тоже три года дали. Хорошо, подруга жива осталась. Уже год сидит. Шестнадцать лет было. И чему их только в школе учат? Уж больно, злые дети стали! Что дальше будет! Пересадить бы всех, кто довел людей до нищеты, до злости! А то, ведь, они на воле ходят, бизнесмены, олигархи всякие, а дети сидят!
Щелкнул замок, дверь распахнулась.
— Кто на передачу! — полная женщина в гимнастерке, в накинутом на плечи полушубке, громко объявила. — Входите, заполняйте анкету!
Люба подняла сумку, пропустив женщин, вошла, оглядела помещение. Низкий потолок, стены с облезлой краской, узкие деревянные лавки вдоль стен. Сюда Мишку приведут!?
— Если свидание разрешат, в другое помещение проводят! — шепнула ей на ухо, соседка по несчастью.
Люба опустилась на лавку.
— Иди сюда, присядь! — позвала, остановившуюся в дверях, мать. Опустила глаза, чтобы скрыть слезы. Совсем перестала уделять ей внимание. Она вдруг ясно увидела, как постарела, побледнела, Варвара Михайловна за эти месяцы, когда в их дом вошли одна за другой, беды. Если со мной что-то случится, ей не справиться с двумя непутевыми внуками. В тюрьму передачи надо возить, а это не ближний свет! Наташка скоро с малышом будет нянчиться. На одну пенсию им не протянуть. Надежда обещала помогать. Кто ее знает. Каждый думает, прежде всего, о себе.
— О чем задумалась? — толкнула женщину локтем в бок, старушка.
— Так! Надька обещала помогать. В чем проявится ее помощь? — повернула к матери, бледное лицо с темными пятнами у глаз.
— Сиди, пойду бумаги оформлять! — поднялась Любаша. — Вон очередь, какая собралась! Она присела у деревянного стола, взяла из стопки, лист бумаги. Низко наклонила голову, рассматривая мелко распечатанные слова на разлинованных строчках. Взяла ручку, с обгрызенным кончиком из пластмассового стакана, медленно вывела на верхней строчке фамилию.
— Скорее заполняйте, мне еще за разрешением к начальству идти! — громовым голосом объявила сотрудница колонии, высунувшись, из маленького окошка, за деревянной перегородкой.
Люба пробежала взглядом заполненный бланк, проверяя, нет ли ошибок, встала, подошла к окошку, положила на деревянный прилавок.
— Ждите! — объявила женщина, и захлопнула окно.
Люба присела рядом с матерью, потянула с головы платок, пригладила ладонями волосы.
— Что ж теперь, Любаша?
— Сказали ждать! — расстегнула верхнюю пуговицу на пальто. Только сейчас ощутила тяжелый воздух, в помещении, с устоявшимся запахом табака, человеческого пота. Сколько народу каждый день, здесь, ожидают свидания с родственниками, преступившими закон, совершившими преступление. А ведь, это, детская колония! Каково им, там, на нарах, считать дни, часы, минуты до окончания срока!? Союз распался, количество преступников увеличилось. По телевизору говорят. А если увеличилось, значит, в обществе что-то нарушилось. Мне это все непонятно. Никогда не вникала, в происходящие события.
— Тебе плохо? — Варвара Михайловна наклонилась к дочери.
— Душно! Дышать тяжело!
— Пойди, на улицу, я тебя позову!
— Нет, потерплю! Вдруг сейчас объявят, а ты не расслышишь, или не поймешь. Мишку бы скорее бы увидеть! — она опустила голову, стерла ладонью, побежавшую по щеке слезу. Убили втроем, а повесили все на Мишку. Уже двоих на белом свете нет, прибрал Господь. Все-таки, есть справедливость! Аппеляция ничего не изменит! Она и не нужна теперь никому. За убийство должен кто-то отвечать! Кроме Мишки, отвечать некому. Любе вспомнился зал суда. Чтение приговора. Бледное лицо сына, его пронзительный крик: «Мама!» Сам виноват! Первым начал ссору. Все так говорили. Повод был! Сережка, обесчестил несовершеннолетнюю девушку! Этот факт, мог бы смягчить приговор. Наташка, клянется, сама бросилась ему в объятия. Обещал жениться. Нам не понять молодежь! Услышав свою фамилию, Люба, словно очнулась от сна.
— Федорова! Свидание и передачу разрешили!
— Пойдем! — Любаша положила руку на плечо матери.
Длинная цепочка из живых людей протянулась по протоптанной дорожке, среди снежных сугробов, к низенькому одноэтажному зданию. Сумка оттягивает руки, напряглись от усилия мышцы. Закусив губу, Люба медленно переставляет ноги, согнувшись под тяжестью ноши.
— Куда столько набрала! Иди быстрей! — слегка шлепнула ее по плечу, служительница учреждения. — Тащите и тащите! Дома надо было, чаще ремешком ласкать по мягкому месту, вот бы и не пришлось терпеть унижения!
Еще неизвестно, как своих воспитаешь! Подумала Люба, поглядев женщине вслед. Хотя раздражение на эту злую, как ей сначала показалось, бабу, исчезло. Работа у нее такая! А нас много! Люба, приподняла сумку, затаскивая по расшатанным, деревянным ступенькам.
Что ж, теперь? — шепотом спросила Варвара Михайловна.
— Не знаю, мама! — она пожалела, что взяла с собой мать. Ей хотелось остаться наедине с сыном.
— Садитесь и ждите! Сейчас приведут! — объявила женщина, и встала у синей, облезлой двери, в конце комнаты.
Дотянув сумку до лавки у стены, Люба села. Сердце учащенно забилось в такт частому дыханию. Будто стометровку пробежала. Варвара Михайловна присела рядом. Она поняла, дочку сейчас тревожить не надо.
Все мысли Любы заполнены предстоящим свиданием с сыном. Рассказать о гибели Володьки с Николаем, или не надо? Он и так, наверное, плачет по ночам! Все-таки, живой! И за то спасибо, судьбе! Она помахала перед лицом, ладонью, глубоко вздохнула, наполнив до отказа легкие воздухом, сняла платок, положила руки на колени.
* * *Мишка открыл глаза, сел на постели. Он снова представил тот день, когда конвоир, открыл перед ним дверь комнаты. Пятеро мальчишек устремили не наго взгляд. Он сжался, словно ожидая удара.
— Принимайте новенького! — подтолкнул его молоденький сержант. Споткнувшись, он перешагнул порог. Здесь на замок не запирают, вспомнил Мишка, правила поведения, зачитанные, перед строем, для вновь поступивших, начальником колонии. Переступил с ноги на ногу, проглотил слюну.
— Чего стал, как памятник! Проходи, вон твое место, у стены! — высокий худой паренек кивнул ему.
Мишка прошел к кровати, с железными спинками, присел на край. Ему хотелось прилечь, закрыться одеялом с головой, и умереть. Мысль о смерти всю дорогу до колонии, в подпрыгивающей на ухабах, машине, казалась самой спасительной. После тюремной камеры, где он немного привык, теперь перемена места, привыкание к новым людям, пугала его, наводила ужас. Только бы не били! Постоянно он молил кого-то. Оглядывая новых соседей, с трудом переводил, от страха, дыхание.
— Тебя как зовут! — спросил высокий парнишка. — Меня Пашка!
— Михаил! — Мишка сомкнул пальцы рук, хрустнул суставами.
— Его Иван! — указал Павел на толстого, круглолицего мальчика. — Он у нас за главного! — рассмеялся Пашка и хлопнул Ивана по круглому плечу. — По уборке!
Мальчишки засмеялись.
— Он тоже Мишка! — подмигнул Павел низенькому, хилому мальчику, сидящему на кровати у окна.
— Меня Федором зовут! — пробасил мальчик на соседней кровати, и громко закашлял.
— А я Петро! — улыбнулся рыжеволосый паренек.
Мишка улыбнулся ему в ответ. Сразу почувствовав расположение к рыжему, как он окрестил паренька. Его, наверно, все рыжим зовут. Подумал Мишка.
Два дня он лежал, отвернувшись к стене, отказываясь от пищи. На третий день, женщина в белом халате, как после узнал, врач, крепко сжала его плечо.
— Не будешь есть, через нос шприцем станем кормить! — ее низкий грудной голос, прозвучал, как набат. И Мишка сдался. Он встал, долго плескался под краном в общей умывальне, потом побрел в столовую.
— Иди сюда! — крикнул ему Пашка за столом у низкого зарешеченного окна. И Мишка пошел к новым товарищам. Начался отсчет дням, его новой жизни.
Тусклый дневной свет пробился сквозь оконную решетку. Утро нового дня! Еще одного дня пребывания в тюрьме. Сколько таких дней предстоит прожить!
— Подъем! — объявил дежурный.
Ребята, один за другим потянулись к выходу.
Мишка плеснул в лицо пригоршни холодной воды, утерся матерчатым полотенцем. Переставляя лениво ноги, глядит в спину, идущему впереди. Строем умываться, строем в столовую. Почти, как в пионерском лагере. Почти! Разве можно сравнить! Они спорили с воспитателями, когда приходилось подчиняться общим правилам. Ругались, мол, порядки наравне с тюрьмой! То был рай! Он вспомнил, как убегали с зарядки на речку. Окунешься в холодную утреннюю воду, аж, дух захватывает. Выскочишь, и, не вытираясь, бежишь по тропинке. И даже, вычитывание вожатой перед строем, не может испортить настроение. Подумаешь, лишний раз на кухне почистить картошку.
