Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2007)
Это такая тема для фантастического романа. Некий могучий космический разум, чувствуя угрожающую ему опасность, прячет невероятно ценную информацию на маленькой планете в системе маленькой звезды в одной из мириадов галактик — предварительно убедившись, что звезда раньше срока не взорвется, а вся система не войдет в какой-нибудь галактический пыльный мешок. Информация закодирована в длинных молекулах, наилучшую сохранность для нее в течение долгого времени должна обеспечить способность этих молекул, посредством определенных механизмов сборки из имеющихся в естественной или специально созданной среде химических веществ, к репликации, воспроизведению самих себя из поколения в поколение. Проходит полтора миллиарда лет. Для МКР — тьфу. Он возвращается, чтобы забрать свое.
Поскольку я русский эссеист, меня влечет написать: “выдрать с корнем, с кровью”.
Но такая жестокость вроде бы не будет логически оправдана. МКР с недоумением наблюдает на Земле биологическую эволюцию. Она не должна была происходить. Предполагалось, что земная жизнь останется на первом, одноклеточном уровне, а ее изменчивость не выйдет за рамки самого необходимого приспособления к среде. Вероятно, закодированная ценная информация вступила в неплановое взаимодействие со служебной и что-то там подстегнула. С еще большим недоумением МКР видит странный нарост на дереве эволюции — человеческое самосознание. МКР не знает, что такое “Я”, он мыслит без “Я”, он сам есть мысль, некая матрица, обеспечивающая существование мысли, возможно, всех мыслей, воплощающаяся в удобные на данный момент формы и выбирающая удобные для себя языки. И суждения человеческого языка, где “думать” обязательно должен кто-то, на ее языках просто невыразимы. МКР стремился не к сохранению своей наличной формы, а уж тем более вида или личности — таких понятий для него не существует. Но к сохранению собственной полноты, которая по каким-то причинам долгий период не могла осуществляться. Теперь он стремится ее восстановить с помощью того, что некогда предусмотрительно упрятал на Земле. Проблемы, в общем-то, нет — эволюция эволюцией, но бактерии тоже имеют место, и в них нужное ему передается из генерации в генерацию в первозданном виде, отражается в каждой. Однако человеческий разум — пародия на него самого — не дает ему покоя.
Но нет, все-таки есть основания потешить русскую душу. Что он вообще способен увидеть в этом практически непрозрачном для него способе жить и мыслить, по поводу которого ему только и ясно, что какая-то искаженная тень мысли там все-таки существует? В этой шизофренической — если он вообще обладает представлениями о чем-то подобном — расколотости, в силу которой образовавшиеся гномы, еще прослеживающие свое происхождение от амебы, не способны совпасть с собственным мышлением, заключены в кокон самосознания, мучительного поиска самотождественности, переживания себя как мыслящей, но отдельной от мысли субстанции? Они вынуждены употреблять титанические усилия всего лишь для того, чтобы прочитать и присвоить этому темному “себе” какие-то бессвязные клочки того, что оказалось заложенным в них по случайности. Побочный продукт, результат технической ошибки пытается присвоить собственного невольного создателя! Вообще-то МКР не ошибается по определению. Но не будем забывать, все начиналось с того, что он вынужденно вступил в фазу неполноты. Теперь ему — в переводе на человеческий — стыдно и вместе с тем страшно. Перед ним не просто злая на него карикатура. Сам факт возникновения столь чудовищного, извращенного сознания, вроде бы в чем-то родственного ему и одновременно абсолютно чуждого, эта воплотившаяся возможность ставит под удар его онтологическое достоинство, противна порядку вещей, в котором он только и может быть ориентирован, который его определяет.
МКР не жесток и не добр — это качества личностные, — однако ему тоже свойственно ощущать опасность и испытывать нечто вроде ужаса, когда начинает мертвяще сквозить от близости онтологически иного. Он принимает решение на уровне рефлекса: “Уничтожить!”
Так новая аватара лейтенанта Рипли в “Чужом-4” поливает огнем свои неудачные монструозные клоны. А ведь они как-то там живут, чего-то даже соображают, наверное, булькая в баках с физраствором.
И как мы назовем этот безрадостный роман? “Мысли напали на нас”!
Нам ничего не принадлежит. Желания дергают нас за ниточки. Тот, кому эти дрыгания кажутся унизительными, имеет шанс уйти в глухую оборону. Нормальный бандит видит рекламу последней марки автомобиля и не то чтобы думает, а просто внутренне трепещет — дай! Навещает пару коммерсантов, прикладывает им к гениталиям паяльник, после чего отправляется в автосалон и удовлетворяет желание. Если, например, он забыл паяльник дома и вынужден визит к коммерсантам отложить, он испытывает злость, обиду и унижение. Стало быть, все равно отличается от животного. Однако такое поведение все же называется у нас быковским. То есть — животным. Нормальный представитель среднего класса видит рекламу, внутренне трепещет, но сразу в магазин не бежит. Потому что пока деньги следует подержать в деле — они заработают новые деньги, и вот тогда... Это называется предусмотрительностью. Или волей. Впрочем, обида здесь тоже присутствует: все-таки пашешь как лошадь — а ничего не можешь себе позволить. Ненормальный представитель никакого класса глядит на ту же рекламу, отплевывается, говорит себе: дерьма-пирога, как здорово, что мне вообще ничего не нужно, поскольку я знаю, что мир — иллюзия, вещи — морок. Это называется духовным развитием. Старый Беккет, в молодости намучившийся с плащом и автомобилем, ходит ночью в доме престарелых от серой стены к темному окну. В белом балахоне и белых носках. Зажигает лампу, чиркнув спичкой по материи на заднице. Как учил его отец. Лампа горит, потом гаснет. За черным окном ничего не шелохнется. Нигде ничего нет. Нигде. Ничего. Нигде ничего никогда. Белая ножка койки. Чистое “Я”. Человек без свойств. Тем троим нечего ему сказать.
Как глупо, — говорила перед смертью столетняя прабабка моего знакомого, пережившая две революции, три войны, ссылку, лагерь, поселение и демократические преобразования в России. — Как глупо и быстро.
Индусы, пристальнее которых в сознание не вглядывался никто и никогда, не говорят: “я думаю”. Знают — если “Я”, то не думает, если “думает” — то не “Я”. Любопытно, с каким упорством европейская традиция пытается строить модель мышления как последовательность разворачивания логических операций. Вопреки каждодневному человеческому опыту, который подсказывает, что путем логических переходов удается мыслям проковылять разве что пару шагов, а на третьем уже понадобится озарение. Написав на доске дифференциальное уравнение третьей степени, математик логику может отключить. Собственно, лучшее, что он может придумать, — это сидеть и смотреть на доску, пока решение просто не придет ему в голову. Наше мышление заключается в создании условий для мышления. Но мыслит-то кто? Есть ли вообще ум, создающий новое, способный самостоятельно не только крутиться в унылом круге ближайшего предвидения и планирования, но действительно двигаться вперед. Сам. Только своими силами. Или мы только читатели, ждущие подсказок, выбирающие себе — и с немалым трудом — необходимые мыслительные “принадлежности” из набора готовых текстов? Индусы, практикующие йогу, считают, что “познавать” — в смысле процесса, проникновения, изучения — занятие бессмысленное. Что сосредоточение на той или иной области обеспечивает полное и абсолютное знание о любых вещах. Ошибка возможна только как результат несовершенного сосредоточения. Логике в этой системе вовсе не остается места. Как, впрочем, и произволу со стороны “высших сил”. При правильном нажатии на кнопку результат будет получен. Математик, сидящий у доски, если, конечно, он не йог, продвинувшийся на Пути, рискует больше, и это человеческая нотка, которая, собственно, мне и дорога наиболее во всей этой истории. Потому что решение может не прийти. И часто не приходит. Тогда горят человеческие судьбы, жизни, а порой и мозги.
Вроде бы здесь классический пример — разномастные художники-неудачники. А вот удачливый Эйнштейн — из чего состояла вторая половина его жизни?
Вычислительная математика, методология, стили в искусстве — попытки освободиться от такой зависимости, изгнать озарение. Порождающие машины, гарантирующие, казалось бы, убедительный результат. Но вырождение наступает слишком скоро. В двадцатом веке научились, оседлав стиль, производить в массовом порядке невероятное количество “товарных единиц” искусства. Вместе с тем теперь любой стиль настолько малоемок, что полностью израбатывается всего за несколько лет, и разве что его первооткрыватель способен стричь с него купоны до гробовой доски, выдавая на-гора шедевры, похожие один на другой как две капли воды.
