Патрик Бессон - Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи
Тут взгляд ее упал на отпечатанный на столе «Бара Мадлены» план госпиталя. Она подумала, что лучше будет ходить по той стороне, где Центральная больница, чем через двор богадельни, хотя этот путь и короче. Но здесь всегда есть риск наткнуться на «конченых» из богадельни, которые в любой момент могут ее задержать, а если идти по улице Св. Анны, встреча с ними не грозит. Держа свою руку в руке санитара Жерома, она прикинула, что теперь придется выходить из дому на две минуты раньше, чем сегодня утром (на две минуты раньше, чем в то первое утро десять лет тому назад), чтобы отбить табель между 5.46 и 5.53 и вовремя подойти к дверям центральной прачечной. Эмма, сама того не желая, отнеслась настороженно к этому новому для неё существованию, о котором ей ничего не было известно, кроме того, что начинается оно с явного нарушения ее привычек. И она сказала: «Что ж, во вторник будет видно…»
Catherine Lepront «Emma ou les contretemps» © Gallimard, 1987 © В. Исакова (перевод), 1990Катрин Риуа
ГРЕЙПФРУТЫ НА ЗАВТРАК
Я была в оранжевом льняном костюмчике, желтых, очень дорогих сандалиях и вдруг обнаружила, что колготки мои поехали. Пришлось вспомнить, что жизнь у меня не клеится. У других девушек колготки на людях никогда не ползут. А у меня — всегда. И это само за себя говорит.
Я смотрела на него. На своего Шефа. Он сидел в углу, прямо под самой лампой, и черепушка его здорово отсвечивала. Он все лысел и лысел. И вдруг мне его лысина почему-то не понравилась. А раньше, до этой самой минуты — умиляла. Я поняла, что презираю его. Презрение захлестнуло меня. До сих пор я мучилась. И вот, сию секунду перестала. Как-то сразу его возненавидела. Меня словно теплой волной окатило, почти сексуальное было ощущение. Я почувствовала, что полна сил.
Я нагнулась, послюнила палец и смочила колготки в самом верху образовавшейся дорожки, чтобы дальше не поползли. И тут отдала себе отчет в том, что должна что-то предпринять. Какая-то необходимость действовать появилась. Больше так продолжаться не могло.
Шеф встал. Никому ничего не говоря, пошел к двери. Я подумала, что он, конечно, идет в уборную. А может, просто уйдет домой, никому ничего не говоря, даже мне не сказав до свидания. Что, пожалуй, было бы слишком грубо. Обычно он изображает покровительственно-дружеское отношение. Воспитывает. Я — его протеже, хотя способ воспитания у него, прямо скажем, странный.
Я уставилась на дверь. Он ее закрыл. Ничего себе, ушел и ничего мне не сказал! Все, кончено. С меня хватит.
Он сегодня пришел ко мне в шесть. Без мужика-то я не могу. И по этой самой причине опять все у нас с ним начнется. Ведь мерзость одна. Ему еще кажется, что эта пакость чего-то стоит. Ему всегда так кажется. Он себе нравится в этом. А я себе — нет. И пора мне с ним завязывать.
Многого и не надо. Лишь бы чьи-нибудь мужские руки меня касались. Я-то себя знаю. Просто надо с кем-то спать. Мерзость не мерзость, но мужчина, которого я вообще не знаю, все лучше, чем тот, которого я знаю слишком хорошо. Между телом, головой и мной самой должна быть дистанция. Когда страдаешь, ведь всегда хочется, чтобы именно так и было.
С шести часов он со мной занимался любовью, а в половине седьмого встал, оделся и сказал: «До скорого». Все это так недавно было, а теперь он ушел. Я ему нравлюсь, я знаю, как это бывает, когда нравишься мужчине, просто он дурака валяет, показывая, что ему до меня дела нет, очень собой доволен, это же видно. Лишь бы ничего не дать. Скряга.
Я разглядывала свои сандалии. Сквозь колготки просвечивал красный лак на ногтях. Я услышала, что дверь открывается. Подняла глаза и подошла поближе.
Вошел Шеф. На рукаве его белого костюма появилось пятно, от спиртного, конечно. Он разговаривал преувеличенно весело (я прекрасно знаю этот его тон и знаю, насколько он фальшив) с молодым человеком, которого встретил в коридоре. Я решила — это Он. Подошла совсем близко. Шеф удостоил меня приличествующей обстоятельствам улыбкой. И представил мне молодого человека. Понаслышке я его знала. Потом Шеф удалился. Он не хотел, чтобы нас слишком часто видели вместе. Идиот. Очень уж он самоуверен. Краешком глаза я заметила, что он крутится возле мадемуазель Дюран из лаборатории С. А она с трудом удерживает во рту вставную челюсть. Молодой человек слегка отодвинулся от меня. Он смотрел в пол и не знал, что ему делать со своими руками. Я на него глядела в упор. Обычно, когда смотришь так пристально, человек тут же поднимает глаза. Но это был не тот случай. Я подумала, что это с ним такое, а потом поняла, что он не смотрит на меня, потому что знает, что я на него смотрю. Стесняется.
А я разбиралась, нравится он мне или нет. Долго разбираться не пришлось, не нравится. Блондинистый, волосы на шее висят, потертый вельветовый костюмчик, усики. Усатые на меня вообще ужас наводят. Это вконец закомплексованные типы, усы у них вечно в кофе мокнут, и еще, когда они вас целуют, усы неприятно колются. А кожа у меня нежная и чувствительная. Пришлось смириться с тем, что все будет не так просто.
Глаз его я разглядеть не могла, потому что он смотрел в пол. Жаль, мне очень важно, какой у мужчины взгляд. И я подумала: если у него взгляд хороший, это все искупит.
В ту же минуту я заметила, что на него смотрит девушка. Маленькая Жозиана, секретарша Шефа. Девица не бесстрастная, помешанная на брюках в обтяжку. На сей раз она была в розовых, из шелка. Они так тесно ее обтягивали, что впереди виден был треугольничек. В таких штанах недолго и острый цистит заработать.
Я увидела, что она подходит к усачу. Медленно, как бы в обход. Приосанилась, грудь вперед выставила. Ну, точно, курица на птичьем дворе. Я все ждала, когда она начнет пол лапой скрести.
Сейчас или никогда, подумала я. Если не теперь, у меня вообще смелости не хватит. Мне было стыдно, очень противно, но я была жутко обозлена, и, главное, меня подталкивало что-то вроде отчаяния. Я дошла до какого-то предела, ничего перед собой не видела и была способна на все что угодно. Я подошла к Жозиане и сказала ей, что ее хочет видеть Шеф. Она изумленно на меня глянула, открыла рот, будто собиралась что-то ответить, потом передумала, закрыла рот и развернулась на своих каблучках.
Он все стоял и не двигался. Я глубоко вздохнула и выдала:
— Итак, молодой человек, знакомы ли вы с методом Борга?
Я старалась разговаривать игриво и самоуверенно. На самом-то деле на меня словно столбняк нашел. Я ведь не из тех, кто берет на себя инициативу, я обычно жду, пока ко мне подойдут. В человеческих отношениях к гордости всегда примешивается робость. Я вообще-то не из сильных, но очень хорошо умею это скрывать. Если этого не уметь, то совсем пропадешь. Люди ведь на щедрость мало способны. Уязвимость притягивает их, как кровь в воде акул.
Молодой человек выжидающе поднял голову. Посмотрел на меня. Глаза у него были голубые, очень светлые, прозрачные, как морская вода в ясную погоду, и за этой прозрачностью открывалась бездонная глубина. Что-то здесь явно скрывалось: то ли тайна, то ли невинность. Это меня сразу подкупило. Застало врасплох: во-первых, люди с такими глазами вообще могут всего раз-другой в жизни встретиться, а потом, я не была готова к тому, что такой взгляд может быть у научного сотрудника фармацевтической лаборатории. И подумала, что же он там делает, с такими-то глазами; но расспрашивать не стала, момент был неподходящий. Слишком личные завязались бы у нас отношения, слишком настоящие. Я всего такого побаиваюсь. Бог знает куда это может завести. И потому в разговоре всегда стараюсь задавать ничего не значащие вопросы. Люди часто этого не понимают, чувствуют, что я так веду себя неспроста. Но я держусь, и душу никому не открываю. Пусть они сами для начала попробуют. Хотя этого, надо сказать, никогда не случается. И, по правде говоря, все у всех всегда ненастоящее.
Не отводя от меня взгляда, он спросил:
— Так что же такое метод Борга?
Голос у него был низкий, чуть с хрипотцой, не лишенный приятности.
— Победа над робостью за десять уроков, — лихо ответила я все тем же тоном превосходства.
Он посмотрел на меня еще пристальнее. И отвернулся. Все, подумала я, сорвалось. Тем хуже. Придется что-нибудь еще изобрести. Я была в ярости.
Я следила за ним, смотрела, что он будет делать, чем займется, чтобы начисто забыть наш разговор, наше взаимное разглядывание. Непонятно, почему я на этом застряла, все ведь было довольно бесцветным.
Я видела, что он пошел в наш бар и заказал виски. Залпом выпил стакан, потом развернулся, нашел меня глазами, словно хотел убедиться, что я по-прежнему здесь и с места не сдвинулась. Я разозлилась еще больше, ну, в самом деле, что я тут стою как идиотка, будто приросла. На кого я похожа? Мне надо было уйти отсюда немедленно, как это сделал он, влезть в какой-нибудь другой разговор. Я обернулась, чтобы посмотреть, что делалось в зале, у меня за спиной. Люди начинали танцевать. Жозиана плыла в объятиях прыщавого лаборанта. Она так прижималась к нему, что сзади сквозь розовые шелковые брюки вырисовывались ее трусики. Мужество оставило меня. Мне не хотелось танцевать с кем попало. На меня накатила тошнотворная волна, то ощущение бессмысленности жизни, которое так часто меня охватывает и которому я сопротивляюсь изо всех сил. Я просто не могу разрешить себе такие мысли. Если им поддаться, то погибнешь, это уж точно. Нельзя в жизни расслабляться.
