Борис Рохлин - У стен Малапаги
Он взял меня под руку. И мы вдвоём покинули зал скелетов и оживающих восковых фигур. Я был вне себя. Не мог пролепетать ни слова. Он продолжал:
«Вы, конечно, удивлены нашим сходством. Согласен, мы похожи. Не столь, как вам кажется. Сходство есть, но. Знаете, игра природы. Причудлива и не поддаётся».
Дар слова вернулся ко мне. И, заикаясь, — споткнулся и немота, остановка на каждом не произнесённом, — я согласился с ним, что, конечно, да, игра природы, и понятно, принимаю и нет возражений. Но вы были, — я надолго замолчал, он смотрел на меня с пониманием, словно зная, что я скажу, — восковой фигурой, персоной.
Я запутался, нет, испугался и замолчал, внимательно смотря на него.
Он не смутился и с приятной, немного грустной улыбкой, — у него вообще были приятные и располагающие, невольно вызывали доверие, — ответил:
«Вы ошибаетесь. Здесь нет никакой загадки. Никакой мистики. Не воображайте. Я сразу заметил, что вы воображаете. Всё очень просто. Я долго не мог найти работу и согласился быть живым экспонатом. Временно. Но временное имеет забавное свойство. Затягиваться и окаменевать. И я задержался в этой роли. Возможно, если б не вы, остался бы в ней навсегда».
Это простое объяснение одновременно и успокоило, и огорчило меня. Я ждал пусть страшного, но удивительного и необыкновенного. Однако пришлось согласиться. Объяснение было удовлетворительно со всех точек зрения. К нему нельзя было придраться. Хотя неприятный привкус остался. Тёмное пятно недосказанности. И что значит «если б не вы»? Но я не решился спросить. Он был искренен, доброжелателен и откровенен. Так незатейлив в своих объяснениях, что я побоялся быть бестактным.
Мы шли медленно. Он придерживал меня за руку, словно боясь споткнуться. Вероятно, это было именно так. Долгое время он был экспонатом и совершать прогулки ему не полагалось. Запрещено музейными правилами.
В конце концов мы оказались в зале античной скульптуры. Обнажённые фигуры, мужские и женские, белели в полумраке подвального помещения. Ещё более пленительные в этих сумерках.
Пока мы шли, он был скорее погружён в себя, чем смотрел вокруг. Задумчив, рассеян и не обращал ни на что внимания. Хотя мы прошли несколько зал с разным и не без интереса. Но тут он неожиданно оживился и стал внимательно осматривать скульптуры. Но только женские. Обратил внимание. Лицо порозовело, глаза потемнели. Он был взволнован. Каждую обходил со всех сторон. Медленно, иногда задерживался на неопределённое. Одной коснулся рукой. Осторожно и боязливо. Тут же отдёрнул, словно обжёгся. Глаза стали похожи на собачьи. Печальны. И жалобные, словно просили о прощении. Странный субъект.
Но как похож! До ужаса, до дрожи. Близнец, да и только. Глаза закрываются, чтобы не видеть.
Он был увлечён и не замечал меня. Я отошёл в сторону. Тень от атлета или героя падала на меня. Я весь скрылся в ней. Она вернула меня к себе. Эта встреча и было то, что я ожидал или она, — случайное, непреднамеренное отклонение?
«Где вы живёте?» — неожиданно спросил он.
Я вздрогнул. Он был рядом. Незаметно, неслышно.
«Я?»
Переспросил и почувствовал неловкость. Ещё подумает, что стыжусь его.
«В тюрьме», — сказал я.
«То есть как? Всё ещё там?»
«А вы откуда?» — спросил я, не скрывая удивления.
«Слышал, — как-то неопределённо сказал он. — Ну и как?»
«Неплохо, — ответил я, — можно сказать, хорошо. — И вдруг добавил: — Мне нравится. Лучше, чем в других местах».
«И чем же?» — спросил он равнодушно и не скрывая.
«Лучше и всё», — ответил я, раздражаясь.
Тюремная была моя и только моя. Эта жизнь принадлежала мне. Вся, без остатка. Я её заслужил. И не хотел делиться ни с кем. Да и вряд ли кто-нибудь был способен понять меня.
Он стоял неподвижно и прямо. Слишком неподвижно и слишком прямо. Превращается в экспонат? Или привычка и бессознательно согласно предписанным правилам?
Странно. Он услышал. И сразу ответил:
«Нет, нет. Я не хочу с вами расставаться и предлагаю продолжить прогулку. Если вы не возражаете».
Помолчал и добавил:
«У нас прекрасно получается. Впервые испытываю такое удовольствие в музее».
И повторил:
«Так вы не возражаете?»
Я не ответил. И мы в молчании покинули античный зал. Я шёл впереди. Он покорно следовал за мной.
Портретные галереи императоров, героев и полководцев, голландские бордели семнадцатого, зал натюрмортов. Изобилие, превышающее воображение и потребность. Утка взлетает со стола, рука персонажа в шляпе и брыжах поднимает бокал и опрокидывает.
Ночной дозор, блеск оружия и кирас. Служба безопасности. На страже и не дремлет. Далёкая эпоха. Но нравы учтены. Примеряется ожерелье и театр марионеток. В движении и разевают рты.
Адамы и Евы. Апостолы и Пророки. Переход через Красное. Аргонавты и Обнажённая с попугаем.
Свадьба на лоне летним полднем. Танец предков под сенью давно опавшей листвы. Охотники в снегу и перепись младенцев в Вифлееме.
Мы молча переходили из зала в зал. И мне начинало казаться, что другого не дано, что я уже там, среди них. Не могу расстаться и покинуть. Раз я вошёл. Неожиданно он нарушил молчание. Я вздрогнул. Он знает, о чём я думаю. Он слышит мои мысли.
«У меня есть предложение, — сказал он. — Давайте останемся здесь. Выберем зал, приемлемый для жизни. Впрочем, тут везде неплохо. Мне показалось, мы оба не любим мир, в котором нас заставили поселиться.
Вы выбрали тюрьму. Пусть поневоле и не сознавая. Вы сделали неверный и дурной выбор. Тюрьма не для вас. Я выбрал музей. Уверяю, это верный ход. И единственно возможный. Но быть экспонатом надоедает. Скучно.
Нет слов, много возможностей для наблюдения. Удобно. Посетители не догадываются и ведут себя соответственно. Но в конце концов становишься пессимистом, вы себе представить не можете, до какой степени. Вдвоём же мы заживём совсем неплохо.
В нашем распоряжении всё искусство Вселенной. Я думаю, нам удастся разрешить много загадок. В частности, каждого из нас. Мы с вами на самом деле ребус, маленький кроссворд. Очень вероятно, он окажется гораздо интереснее, чем мы предполагаем. Уверяю вас, это занимательное занятие. А главное, совершенно платоническое. В этом вся прелесть. Принимайте моё предложение. Вы не пожалеете».
Вероятно, подумал я, это именно то, зачем я сюда пришёл. И согласился.
Мой маленький рай, который я открыл не по своей воле. Но к которому привык и полюбил. Я не вернулся туда. Нарушил и предал забвению. Кто будет теперь поливать цветы? Не знаю.
Послышались звуки волынки. Издалека. Меланхоличны и примиряют.
Я понял, что сделал правильный выбор. И не ошибся.
Наедине с собой
(Записки сумасшедшего Гоши)
На свете уже случилось множество подобных примеров. Я читал тоже в газетах о двух коровах, которые пришли в лавку и спросили себе фунт чаю.
Н. В. Гоголь «Записки сумасшедшего»Проблемы Гортензии больше не существует. Осенило. Гортензия не ковёр, не цветок, не женщина, не Она. Это — вышивка. Счастлив.
Борис Рохлин «Гортензия»Чжэн Мо, переодетый всадником, выходит, сопровождаемый слугой, и начинает говорить:
— Я — Чжан, по фамилии…
Проснулся в слезах. Вспомнил покойного отца. Был министром церемоний, но умер в пятьдесят, не достигнув. От неизвестной болезни. Ходили слухи, яд или что-то в этом. Через год умерла мать. И я брожу с книгой и мечом и не достиг ещё завершённости. Блуждаю по четырём сторонам.
Плакать перестал. Слёзы высохли. Одна повисла на реснице. Смахнул.
Теперь вот семнадцатый год, вторая луна, первая декада. Чего? Танский император Дэ-цзун только что вступил на престол. Хочу отправиться ко двору, чтобы сдать экзамен. Если сдам, получу военный чин.
Дорога проходит через Хэчжунфу, я прохожу заставу. Один человек — зовут Ду — живёт здесь. Я с ним из одного округа. Вместе учились в начальной словесности. Потом он бросил литературу и взялся за военное дело. Получил титул Великого Генерала, покорившего Запад. Под его командованием находилась армия в сто тысяч человек. И должен был охранять. Я надеюсь с ним встретиться. А тогда я отправлюсь в столицу искать повышения и преуспеяния.
Выпил чаю и опять заплакал. Полил Голубой цветок. Успокаивает.
Вот, пришло. Забыл. Сейчас вспомню. Голубой Цветок признал меня.
Ходил сквозь стены. Наблюдал. Огорчён. И эти образины — образ Б. …? Не верю. Произошла ошибка, путаница. Зачем, зачем оторвался от солнца этот проклятый лоскут материи? Зачем он стал свёртываться, принимать форму, а не рассеялся в приятной, тихой пустоте?
Был в психиатрической. Просил взять. Не могу жить в бедламе мира. Отказали.
— Вы — чувствительный. Таких не берём. И отделения нет.
