Леонид Сергеев - До встречи на небесах
Через неделю у его приятеля Тимофеевского появилась известная песня. Такое действо — состряпал песню и никаких гвоздей! Ничего не хочу утверждать, но странное совпадение.
Когда бы я ни встречал Успенского, он, очумелый попрыгун, куда-то несся, его постоянно ждали и там и сям — прямо разрывали на части этого маленького стремительного человечка («еврейчик-живчик, ястребок», — говорили о нем художники). По словам Успенского, ему вечно кто-то мешал, вставлял палки в колеса; он, как и Коваль, повсюду, с выражением глубочайшей серьезности, говорил, что его зажимают. Между тем, у них напечатано все — абсолютно все, что они написали; их издавали (и издают) больше всех из нашего поколения. Зажимали! Что тогда говорить о Цыферове и Сергиенко, и нас с Мазниным, у которых половина написанного лежит в столе?! В свое время Успенский с Ковалем ходили к секретарю Союза писателей Ильину, чтобы тот помог им издаваться за границей(!). Ильин помог.
Успенский жаловался не только на редакторов, но и на плохие условия для работы (хотя, кроме квартиры и мастерской, имел дома на Клязьме и под Переяславцем). А ведь настоящий мастер ни на что не ссылается и не жалуется — писать-то можно и за кухонным столом и во дворе на лавке (Хемингуэй, как известно, писал и в кафе, а многие истинно русские писатели всегда были независимы от материальных благ).
Как-то случайно напоролся на Успенского на улице, и он сразу задергался, словно у него случился приступ эпилепсии:
— …Пробиваю свои книги в Финляндии, делаю мультфильм, работы полно. Извини, бегу…
В другой раз мы встретились в поликлинике; я лечил язву желудка, он пришел за справкой для покупки оружия.
— …Дом на Оке под Рузой строю (третий!), — сообщил Успенский. — Вот хочу ружье купить… (для охраны?).
— Сам строишь дом-то? — спросил я.
— Ну, как сам?! Рабочие делают под моим руководством. Трачу на это время.
Как-то, еще во времена нашей молодости, я взял у Успенского немного денег в долг (совсем сидел на мели), потом звоню ему: «могу отдать» — говорю.
— Отдай секретарю Толику. У меня дел по горло, не могу с тобой встретиться.
Я отдал деньги его секретарю (известно — связному с КГБ), но при встрече Успенский меня спрашивает:
— Ты деньги Толику отдал?
Это спрашивает он, богатейший из богатых моих дружков. И что? Какую-то ничтожную сумму (на два блока сигарет).
— А-а, отдал, ну хорошо. Нет, я ничего. Просто так спросил.
Я уже сказал, что суматошный Успенский не говорит, а выдает тьму нервных, обрывочных фраз (слова наскакивают друг на друга, некоторые он вообще проглатывает), за этим угадывается разбросанность его характера, ведь в манере говорить, как нельзя лучше, проявляется весь человек. Например, Снегирев был немногословен и, несмотря на его выходки, всегда чувствовалась основательность его натуры. Цыферов говорил спокойным, ровным голосом, что означало душевную уравновешенность, так мне кажется. Ну, а цветистые речи Мешкова выявляли художественного оригинала — это уж точно. Повторюсь, в говорильне Успенского явно проглядывает его суетливость, вечная мельтешня, вокруг него постоянно какая-то лихорадочная атмосфера. Возникает вопрос — такие люди могут создавать что-то капитальное?
Безусловно, Успенский пройдоха, ловкач и скандалист, все его поведение рекламное, публичное. Не лез бы в экран телевизора, не вел бы дурацкие передачи с анекдотами, не выпячивался бы, сидел бы на даче тихо, без шума писал бы стихи — остался бы в памяти неплохим детским поэтом, а так больше останется шоуменом. Ко всему, есть что-то противное в людях, которые постоянно лезут на публику и к власти (Успенский видит себя в кресле Михалкова), ведь большой мастер, как правило, скромен.
Как-то ко мне в изостудию Успенский привел свою дочь, сам уселся на стол, начал балагурить с детьми — это он умеет, знает массу загадок и развлекалок (одно время, вслед за Чуковским, собирал детские «перлы»); он прирожденный воспитатель — этого у него не отнимешь, в общении с детьми проявляются его неплохие качества. И здесь его словесный набор как нельзя кстати. На нашу выставку детских рисунков он привез три свои книжки, поднял их над головой.
— Одну подарю самому смелому из вас, вторую — самому умному, третью — самому талантливому.
К нему полетела вся студия.
Так же, как с детьми, Успенский неплохо общается с животными, которых во множестве держит за городом. Бесспорно, дети и животные — некоторая (но не существенная) часть его жизни. Жаль только, что в творчестве он пошел не по пути Носова и Бианки, а открыл что-то вроде детского филиала КВН. Впрочем, такова его природная суть.
Успенский уже глубоко немолодой — попросту старый гриб, а все суетится (его старческая болтливость перешла в нахальство), вокруг него прямо кипящий, бурлящий воздух (и как выдерживает такой бешеный темп?), а внутри его постоянно горит костер (и чем только поддерживает пламя?), но сколько бы он ни пробивал своего Чебурашку (на конфетах, зубной пасте) — это мертворожденный образ, полузверюшка без характера (так же, кстати, как и Мурзилка — с детства не могу понять, кто такой?). У меня, может, начисто отсутствует воображение, но за долгие годы работы в «Веселых картинках» и «Мурзилке» я не раз просил собратьев объяснить мне, что это за персонажи — внятного ответа не получил. Ну, разве можно Чебурашку сравнить с Буратино, Винни-Пухом или любым героем Андерсена? Уж если на то пошло, железный Самоделкин намного жизненнее плюшевого полузверька. Не говоря уж о поросенке Фунтике Шульжика. Когда я об этом сказал Кушаку, он заерепенился, разорался:
— Эдик сделал великое дело, создал новую куклу! И дети ее приняли. Детям-то лапшу на уши не навешаешь!
Навешаешь, и еще как. Всему нашему простодушному народу навешали. Давно известно: если человеку все время говорить, что он свинья, рано или поздно он захрюкает. Детям можно вдолбить что угодно, зарядить их на любую деятельность, им нравится все, что ни покажешь. Вот сейчас, пожалуйста, — динозаврики, черепахи-монстры, Барби — и дети уже забыли Доктора Айболита, Конька-Горбунка… Ну, разве можно сравнить добродушную куклу-матрешку с какой-то ледяной, погрязшей в роскоши секс-барби? (как говорит кукольница Л. Юкина, «матрешка — дочь для ребенка, а Барби — тетка, у которой ребенок прислуга»). Понятно — коммерция, навязывают американские ценности, их образ жизни. Европейцы давно поставили американцам барьер, а у нас рай для разных шустрых прохиндеев.
Да, ну ладно, о чем я говорил-то? О Чебурашке. Сама кукла еще ничего, но это заслуга художника. Так же, как «Ежик в тумане» и «Черепаха, лежащая на солнышке» — заслуга режиссера и композитора, а не Козлова. Сами по себе эти сказки абсолютно ничего не несут — ни сюжета, ни нравственной идеи — бестолковщина, одним словом, но дети поют эту чушь — «… и на солнышко гляжу».
Не так давно молодой литератор Валентин Постников, сын моего друга, продолжающий его дело (пишет «Новые приключения Карандаша и Самоделкина»), напечатал в газете статью «Кто придумал Чебурашку?». Успенский отомстил по полной программе: в очередной книжке «Похищение Чебурашки» поместил Постникова в сумасшедший дом и сделал из него доносчика.
Кстати, по словам Постникова, прежде чем выступать перед детьми, Успенский ставит три условия: чтобы заплатили тысячу долларов, чтобы собралось не менее ста детей и чтобы встречу показывали три канала телевидения (переплюнул Алексина!).
Перед последней Олимпиадой Успенский тихой сапой через «своих» пробил Чебурашку как эмблему наших спортсменов(!). Когда болельщики увидели это диво, они возмутились:
— Одно дело наш медведь, другое — какой-то не наш зверь. Вот потому наши и плохо выступают.
— Не удивлюсь, если Успенский пробьет Чебурашку на герб, — пошутил я в ЦДЛ.
— Так он предлагал, — вполне серьезно сказал Юрий Кушак.
— Ему осталось только Чебурашку наклеить на презервативы, — усмехнулся Валерий Шульжик.
Недавно по третьему каналу телевидения одна из журналисток сказала:
— За этой мягкой игрушкой скрывается предприниматель со стальными мышцами!
Поэт Владимир Степанов говорит:
— У всех сказочных героев есть родина и родители. Буратино и Чиполлино из Италии, их отцы — папа Карло и Чиполлоне; девочка Элли из Канзаса, дочь фермеров Джона и Анны. А кто такой Чебурашка? Его из какого-то тропического леса привезли в ящике с апельсинами. Герой без родины, без родителей!
Понятно, благодаря мультфильмам Успенский имеет оглушительную известность, но опять вопрос — не кощунство ли из народных сказочных героев (Бабы-Яги, Соловья-разбойника, Черта) делать перевертышей — этаких положительных героев? (естественно, с умыслом). Так можно переиначить и остальное: сделать из Емели «нового русского» и посадить его в «мерседес», клонировать Колобка. Можно раздраконить и зарубежную классику: припаять ногу Оловянному Солдатику, написать продолжение Дюймовочки, где она стала Гулливершей… — дальше можно не перечислять. Впрочем, многие уже этим занимаются. Всем компиляторам я говорю: придумывайте свое, оставьте великих авторов в покое.
