Василий Аксенов - О, этот вьюноша летучий!
Дамы смеются: каков моряк!
Ливрейные лакеи величественно проносят фантастических волжских осетров.
– Каким кораблем вы командуете, капитан? – спрашивает одна из светских дам.
– Миноносец «Арго» к вашим услугам, мадам, – Филип берет с подноса бокал шампанского. – Как видите, мы аргонавты.
– Что же будет здесь вашим золотым руном? – спрашивает другая дама.
– Неосторожный вопрос, мадам, – смеется Филип.
Тем временем Роже Клаксон, слегка приободрившись, взялся за свое дело – подражать кумиру. Таким же непринужденным жестом он взял шампанское и выпил залпом, слегка, правда, пролив на мундир.
Тут же ухватил лакея за фалду, схватил второй бокал и опрокинул его.
– Наше золотое руно – вы, мадам, – «светским» тоном сказал он дамам и обвел их всех большим пальцем. Петербуржанки расхохотались: так нелеп был маленький Клаксон.
И вдруг Филип Деланкур увидел свою мечту. По лестнице поднималась молодая красавица в скромном синем платье. Ни единого драгоценного камешка не было на ней. Если не считать таковыми пары чудесных глаз, которые спокойно, улыбчиво, но не очень-то весело озирали толпу. Разительнейшим образом отличалась эта скромница от шикарных светских львиц Санкт-Петербурга, но тем не менее это была она, та, что привиделась Филипу «в огне бубенцов», в грохоте копыт и звоне гитар.
Ее сопровождал статный пожилой господин в мундире свитского генерала. Почему-то эта пара привлекла всеобщее внимание. Они прошли через толпу к губернатору, который в это время беседовал с адмиралом Де Бертиа.
– Кто это? – спросил Филип.
– Его сиятельство граф Опоясов, – сказала одна из дам.
– С ним его дочь? – быстро спросил Филип.
Дамы пришли в возбуждение. Филип только крутил головой, чтобы уловить нить разговора.
– …Ха-ха, хорошенькая дочка… а где она проводит ночки?.. Орловцева Екатерина, такая скромная ундина… Она гетера, без сомненья… Медам, представьте, в воскресенье мы ехали от Деволяя… я видела ее в трамвае… свои скрывает похожденья… достойно это сожаленья… граф Опоясов так богат… богат, всесилен и рогат… Катюша – львица, куртизанка… в трамвае ездит спозаранку… должно быть, ночь на островах… ах, эта Катенька, ах-ах…
В это время губернатор представляет адмиралу вновь прибывших.
– Позвольте представить, ваше превосходительство. Генерал свиты Его Величества граф Опоясов.
Граф представляет адмиралу свою спутницу.
– Дочь моего покойного друга Екатерина Орловцева.
Седины, видимо, не помеха адмиралу: он тут же рассыпается в комплиментах – шарман, шарман, тре жолли…
Капитан Филип Деланкур, не сводивший глаз с Кати, принимает решение. Не вполне церемонно простившись с дамами, он направляется к высокопоставленным персонам. Останавливается неподалеку и выразительно смотрит на адмирала. Тот понимающе улыбается. Между ними может произойти диалог такого рода.
– Мой адмирал, я растерялся.
– Мой капитан, меняйте галсы.
– Я не представлен русским шишкам!
– Особенно одной малышке?
– Вы не рискнете офицером!
– Сошлю нахала на галеры!
Адмирал делает знак капитану – подойдите.
– Разрешите представить, господа – это мой лучший офицер, командир миноносца «Арго» Филип Деланкур.
Небрежно кивнув губернатору и графу Опоясову, Филип склонился к Катиной ручке. Де Бертиа незаметно вздыхает – его любимец неисправим.
– Лейтенант Роже Клаксон, – представляет он ухудшенную копию Деланкура.
Роже, пытаясь как всегда подражать Филипу, уже отдавил пару ног и прибился к величественной фигуре графа Опоясова.
Граф – вальяжный русский барин, но с маленькими холодным глазками дельца. Похоже на то, что он сразу разобрался в ситуации: цепко и неприязненно оглядел Филипа и широко дружелюбно улыбнулся Клаксону.
– Мадмуазель Орловцева, вы непременно должны посетить «Арго». Это необыкновенный корабль. – Филип самоуверенно обольщал Катю.
– Что же в нем необыкновенно, кроме названия? – улыбнулась молодая дама.
И вдруг Филип слегка смешался под ее взглядом. Фантастика – он покраснел!
– Чудесные торпеды, мины… – забормотал он.
Она засмеялась.
– Кажется, вальс? – взбодрился Филип. – Вы разрешите?
Вальс. Медный оркестр усачей. Катя и Филип скользят по паркету.
– Мадмуазель Орловцева… Катя… – повторяет капитан, как бы запоминая трудные звукосочетания.
В это время боцман Жанпьер Формидабль, привлекая всеобщее внимание, гуляет по луна-парку на Елагином острове. Он одержим мечтой – найти свой идеал, могучую русскую «ле баба», но, увы, все дамочки здесь в луна-парке вроде француженок – «спички с ножками».
И вдруг возле цирка-шапито Формидабль носом к носу сталкивается со своей мечтой. На огромной афише изображена титаническая женщина, разрывающая цепи. Надпись гласит: «Женщина-феномен госпожа Агриппина! Слабонервные не приглашаются!»
Формидабль, как вкопанный, останавливается у афиши, шепчет «черти с жабрами, это она» и бросается к кассе, рассекая толпу, словно дредноут.
Белая ночь. Разъезд карет от генерал-губернаторского дворца.
– Автомобиль его сиятельства графа Опоясова к подъезду! – зычно кричит офицер стражи.
Огромный открытый «паккард» подкатывает к сияющей лестнице. За рулем серьезный мужчина в коже – шофер Пушечный.
Граф Опоясов быстро и сердито уводит Катю, что-то ей на ходу выговаривая.
Филип, а вслед за ним Роже сбегают с лестницы, но видят лишь облако дыма из выхлопной трубы «паккарда».
Два светских хлыща, поблескивая моноклями, обменялись впечатленьями.
ПЕРВЫЙ: Катюша скушала француза…
ВТОРОЙ: Во имя нашего союза…
Филип идет через площадь, зачарованным взглядом смотрит на контуры соборов, памятников и шпилей, четко вырисовывающихся на фоне светлого перламутрового неба.
В странном городе на бочку
Мой корабль встал.
Странный бал под странной ночью,
Странный карнавал.
Вальс кружит, слепит пыльцой
Из полярной сказки…
Вижу лишь одно лицо,
Остальное – маски.
Шагах в двадцати за Филипом тащится Роже, хлюпает носом, ревниво бормочет:
– …а ведь сам говорил – никаких женщин, никакой романтики!
Все ожидания Формидабля оправдались. Циркачка Агриппина оказалась вне всяких сравнений: гигантская красавица в серебристой короткой тунике с величественным надменным лицом, обнаженными мускулистыми руками рвала цепи и жонглировала чугунными шарами.
Формидабль гулко аплодировал, прижимал руки к сердцу, вздыхал на весь цирк и, кажется, был замечен, удостоен надменного взгляда.
Наконец шпрехшталмейстер поднял руки в белых перчатках.
– Дамы и господа! Внимание! Апофеоз!
Агриппина вышла, держа над головой огромный помост, на котором кривлялись и делали комплименты публике шестеро молодчиков в лиловых трико и цилиндрах.
– Шестерых мужчин одним махом! О моя любовь! О ле баба! – прошептал Жанпьер. У него закружилась голова.
Автомобиль графа Опоясова остановился на пустынном проспекте. Все дома здесь были погружены в сон, лишь один почему-то ярко сверкал всеми этажами.
– Благодарю, ваше сиятельство. Это был действительно чудесный вечер.
Катя соскочила с подножки, но граф задержал ее за руку.
– Катя, прошу тебя, не ходи туда!
– Простите, ваше сиятельство, но я должна там быть.
– Катя, почему ты не принимаешь моего предложения?
– Потому что я не люблю вас, Петр Степанович.
– Ах, Катя, какой вздор! XX век идет, а ты о любви. Я мечтаю о тебе, а ты нуждаешься в защите, в деньгах, в титуле…
– Я должна идти.
– Екатерина Орловцева зарабатывает деньги таким унизительным образом. Что сказал бы твой отец?
Катя сердито вырвала руку.
– Об этом уж позвольте мне судить!
Она побежала к ярко освещенному дому и скрылась в подъезде.
Граф сердито смотрел ей вслед, потом буркнул шоферу:
– Пошел, дурак! Чего стоишь?
Шофер повернулся скрипучей кожей.
– Я вам не дурак, а механик.
«Паккард» покатил по проспекту. Шофер обиженно задирал подбородок.
– О XX веке говорите, а сами без понятия.
– Молчи, дурак! – раздраженно крикнул граф.
– Дурак у нас кое-кто другой, – сказал шофер.
– Кто же? – крикнул граф.
– Ваше сиятельство.
– Да как ты смеешь, дурак?
– От дурака слышу.
– Ах ты дурак!
– Сами вы дурак!
– Дурак!
– Дурак!
Так они катили по пустынному Санкт-Петербургу, перебрасываясь «дураком», пока наконец граф не сдался.
– Ну довольно вам, господин Пушечный. Беру свои слова обратно.
– То-то, ваше сиятельство, – удовлетворенно подбоченился шофер. – Механика требует уважения. XX век!
Продолжается белая ночь, и в ней призрачно висят горбатые мостики Мойки с застывшими фигурами бродяг, поэтов, легкомысленных девиц. Ночь, улица, канал, аптека…
По узкой набережной медленно шли два французских офицера.
