В. Коваленко - Внук кавалергарда
— Що, казаченько, головка после вчерашней горилки бо-бо? — гоготнули они, ручкаясь с Кренделем.
— Здорово, станичники, — откозырял он им.
Стали вместе ломать голову насчет поллитры первача. Когда это дело обмозговали, то отправили гонца по намеченному адресу. Сами присели на корточки в кустах дожидаться засланного казака и точили лясы про жизнь.
— Живем, як москали, никакого тебе просвета в жисти, одна маета, — посетовал равнодушно Плужник.
— А все отчего, — подхватил Сурков и сам же ответил, — оттого, что в нас нет жилки единения. Вон за границей, что не по ним, махом затуркают, где Макар телят не пас, а мы, — и он обреченно махнул рукой.
Вернулся с бутылкой первача Чижов и, ставя ее в круг друзей, обрадовал убито:
— Все, Зайчиха обрубила хвост, пока, говорит, долг не вернете, ни грамма не получите.
— А долгов-то сколько? — поинтересовались в голос дружно Крендель с Плужником. — Чай, рублев триста будет?
— Пятьсот не хочешь, — кривя морду, пискляво ответил Чижов.
— Это откель столько? — изумились казаки и удивленно посмотрели друг на друга.
— От наших глоток, — вздохнул Чижов и принялся разливать первач по пластмассовым стаканчикам.
— Да, Горбач уделал нас, — зло процедил сквозь зубы Плужник, — виноградники вырубил, а теперь ходи по станице, за рюмочку кланяйся, своих-то лишились из-за умнющей лысой головы.
— Все они одного поля ягодки, дай только до власти дорваться, а там насулят с три короба, — в тон поддакнул Крендель. — Миллионщиков из ворья наделали и бахвалятся по всему миру, вон, мол, мы какие богачи, а обездоленных глаза не видят. А нам, видишь ли, казачество дали, а что к казачеству имеем, один пшик, виноградники и те повырубали. Одного не поймут золотые головы, что казак, как был, так и остался казаком, во все времена и при любых правителях.
— Сталина на тебя нет, он бы тебе всю политику по полочкам разложил, все бы сразу ясным стало, — перебил разглагольствующего друга Чижов. — Вот ответь мне, брат ученый, почему овца ходит кругляшками, а корова блинами, — и посмотрел на него со смехом, прищурившись. И тут же сам ответил под общий хохот товарищей.
— В дерьме не разбираешься, а еще в политику лезешь. Лучше думай, как нам гроши отдать, — подавая стаканчики казакам, уел он Кренделя.
— Душа, примешь? Не приму. Тогда подвинься, не то оболью, — Плужник, вытаращив глаза, под такую лихую шутку, принял стаканчик.
— Три рубля не деньги, — с такой короткой наплевательской присказкой последовал за ним Чиж.
Когда все выпили, то начали чесать затылки: «Где все же достать денег, на отдачу?»
Сурков, пожевав кончик висячих усов, высказал предположение:
— А что, если продать цыганам что-нибудь.
— Тебя, например, — съязвил Чиж.
Крендель, перематывая портянку, брякнул бездумно:
— А я только хрюкать умею.
Сурков внимательно посмотрел на вошкающегося Кренделя, потом на Плужника.
— А ну-ка покажи, — как-то загадочно попросил Плужник.
Крендель, хмыкнув, встал, притопнул, умащивая сапог на ноге и, не понимая, зачем нужно казакам его хрюканье, принялся воодушевленно повизгивать и похрюкивать, ну в точности, как голодный поросенок.
Казаки восторженно захлопали в ладоши.
— Ну, мастер, ну, специалист, — нахваливали они дружно Кренделя. — Похоже один к одному.
— Остается одна загвоздка, как цыган объегорить, чтоб подвоха не заметили, — заскреб седую голову Плужник.
До Кренделя только дошло, что его хрюканье имеет реальную цену. Допили остатки и стали коллективно ломать голову, как ловчее обдурить дотошных цыган.
Цыганский табор стоял за станицей, у реки. Стоял уже почти полгода, досаждая станичникам гаданием и постоянной кражей живности с подворья. Но, как говорится, не пойман — не вор. Но провести цыган еще никому не удавалось.
И Чиж начал рисовать простенький рисунок своей обдуриловки.
Мь, значит, сажаем Кренделя в мешок, и он начинает в нем неистово хрюкать. Мы тащим этот мешок цыганам и предлагаем им купить его, вернее, хряка, который в нем сидит.
— Только за тыщу рублей, — хорохористо крикнул Крендель, заразившись предстоящим обманом надоевших всем цыган.
— Это козе понятно, не задарма же хряка отдавать, — согласился Плужник и тут же скомандовал Суркову:
— Ты дуй за большим мешком, а Зайчихе скажи, сегодня отдадим деньгами, пусть даст еще одну, не дурить же нам на похмельную голову, — наставлял он Чижа.
— А меня цыгане не отдубасят, когда откроется обман? — робко спросил Плужника хмельной Крендель.
— Мы вот как сделаем, — взялся открывать свой замысел седой аферист. — Как принесем тебя в табор, я пну по мешку, а ты начинай хрюкать, затем, когда цыгане расплатятся, я развяжу мешок, скажу, что мешок я забираю, и вытряхну тебя из его, а ты ноги в руки и тикай. И мы утикем с деньгами.
— Да, хорошо было на бумаге, да забыли про овраги, — вздохнул невесело Крендель, выслушав задорный рассказ Плужника о побеге. — А коль догонят, — упрямо талдычил он разумнику другу.
Плужник занервничал:
— Ну и что с того, что отдубасят разок, а деньги все равно не отдадим. Зато в кои-то веки цыган нагреем, — мечтательно подытожил он заключительную часть своей аферы. — А ты раньше смерти не умирай, а то, смотрю, загодя полные штаны наложил. И какой ты казак, если из этой передряги не битым выйдешь, — успокоил он Кренделя.
— Дело-то аховое, — пожал плечами Крендель. Вернулись казаки, и все расселись в кружок на траве.
— Ну, как говорится, с Богом, — поднял Плужник сто почку.
Все согласно тряхнули седыми головами. Затем Крендель, кряхтя, залез в мешок, и они тронулись околицей к реке. Не переставая шутить по дороге:
— А что если они его в мешке зарежут?
— Мне за мешок бабка голову оторвет.
— Лишь бы в котел в мешке варить не бросили.
Крендель в мешке себя чувствовал неуютно, но по тому что его положили на землю и загалдели, он понял, что пришли к месту жительства цыган, в табор.
Когда Плужник пхнул его под ребра, он завизжал и захрюкал, как заправский поросенок. Плужник же принялся цыганок неистово убеждать.
— Берите, не прогадаете, по сходной цене уступаю, так похмелиться смертельно треба. Сам бы съел, да про давать надо. — Он долго всякими красивыми словами уламывал цыганских баб, не подпуская их к мешку.
Наконец-то сторговались за семьсот рублей.
— Где вы такую цену видели? — брызгал он возмущенной слюной на столпившихся вокруг мешка цыганок. — Это же почти задарма, и воровать не надо, добро вольно отдаю. Вот если бы с похмелья не болел, я вам его за десять тысяч не уступил бы. Болею, потому от сердца отрываю. Последним куском, так сказать, делюсь.
Цыганки загалдели и стали возбужденно наседать на Плужника:
— Покажи-ка, может, он хворый какой?
— А ты что, скотина-доктор?
— Ромалы, да неужели вы думаете, что я вам больного хряка принесу. Будь он таким, я бы его собакам скормил, а не добрым людям продавал, что, я зверь какой-то.
И убедил, прохвост, цыганок. А их человек двадцать собралось. Цыганская ребятня все пыталась потрогать поросенка. Но Чиж и Сурок были начеку и в корне пресекали такое панибратское отношение к их поросенку. Шугали малаев.
Когда бабы рассчитались, Плужник твердо заявил:
— А мешок я с собой заберу, мне траву в нем носить надо, не то бабка моя меня убьет за его. — И они, развязав мешок, стали вытряхивать из него хрюкающего Крен деля. Как только подставной хряк Крендель вывалился из мешка, тут произошло то, что и должно было произойти с любыми бабами, русские они или цыганки, не в нации дело. Бабы, они и в Африке бабы.
Очухавшись, налетели они возмущенно визжащей лавиной, так что Плужник с товарищами едва унесли ноги. Как говорится, не до жиру, быть бы живу. А Крендель попал, как кур во щи, в толпу взбешенных баб.
Лихую фуражку сбили, рукав у пиджачка оторвали и навернули солидный фингал под глаз. Хотя он клятвенно заверял цыганок, что ни при чем, что он просто заснул в мешке. Но клятвы на рассвирепевших цыганок не действовали, они продолжали яростно волтузить его. Пока одна из обиженных цыганок не притащила за рукав цыганского начальника, то есть цыганского барона.
Барон был копией барона. В хромовых сапогах, в кожаной безрукавке, а яркая красная рубашка перепоясана широким в металлических бляшках поясом. Сам барон был невысокого роста, но тучным, как пивной бочонок. Одной рукой он разглаживал черную подкову усов, а во второй держал кнут, которым методично постукивал по голенищу сапога. Он что-то спросил у них по-цыгански, указывая кнутовищем на Кренделя. И они, не сговариваясь, кинулись к нему с возмущенными криками.
Барон улыбчиво выслушал бабий визг, затем прокричал им что-то по-цыгански и тут с остервенением принялся стегать их кнутом. Крендель такой развязки не ожидал. Главное, остальные цыгане-мужики, смотря на эту экзекуцию, очень даже весело смеялись. Как будто все было в норме, в порядке вещей.
