Жорж Батай - Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза
— Не соизволит ли монсиньор?.. — сказала мне она. Какая-то невыразимая вульгарность еще больше подчеркивала ее вызывающий костюм. Но, словно не в силах ни минуты продолжать комедию, она тут же показала свою щель и глухим голосом спросила: — Хочешь заняться любовью?
Луч грозового, феерического света заливал спальню; словно святой Георгий — во всеоружии, юн и светел, на драконе, — она набросилась на меня, но она не желала мне другого зла, кроме как содрать с меня одежду, и оружием ей служила лишь улыбка гиены37.
Часть третья
Орестея
Орестея38
розовея росой небес
заунывная волынка39 жизни
мрак арахн
бесчисленных томлений
безжалостно разыгрывались слезы
о солнце режет грудь мою длинный смерти нож
спи спокойно вдоль моих костей
спи спокойно грозовая молния
спи спокойно змея
спи спокойно сердце мое
струи любви в кровавой росе
ветры треплют мои волосы убийцы40
Удача о бледное божество
хохот молний
незримое солнце
раскаты грома
в сердце голая удача
удача в длинных и белых чулках
удача в кружевной рубашке
Раздор
Рухнуло десять сот домов
сто и тысяча трупов
в окно облаков.
Чрево вспорото
вырвана голова
тень вытянутых облаков
образ безмерных небес.
Выше
темной выси небес
выше
в разверстом безумно зиянии
тащится блик
это смерти нимб
Я жажду крови
жажду земли с кровью
жажду рыбы жажду буйства
жажду помоев жажду стужи.
Я
Сердце алчет просвета
чрево скупо на ласки
фальшивое солнце фальшивые взгляды
чумой зараженное слово
земля предпочитает остывшие тела.
Слезы мороза
лукавство ресниц
ее мертвые уста
неискупимые зубы
безжизненно
мертвая нагота.
Через ложь, безразличие, зубовный скрежет, безумное счастье, уверенность,
в глубине колодцев, сцепившись зубами с зубастой смертью, на помойной куче прорастает ничтожный атом ослепительной жизни,
я бегу от него, он преследует меня; вколотая в лоб инъекция крови мешается со слезами и струится по моим бедрам,
ничтожный атом, дитя обмана, бесстыдной скупости,
безразлична к себе как высь небес,
и непорочная чистота палача, пречистый взрыв, прерывающий крики.
Внутри себя я открыл театр
здесь играют фальшивый сон
подделка под ничто
и я потею со стыда
надежды нет
смерть
задутая свеча.
А пока я перечитываю «Октябрьские ночи»41 и с удивлением постигаю всю глубину несоответствия между жалобами моими и моей жизнью. В глубине души я могу, подобно Жерару де Нервалю, обрести счастье в кабаре, стать счастлив из-за пустяка (это звучит уже двусмысленно?). В Тилли42 я узнаю свою тягу к деревенским людям, приходящим из дождей, грязи, холода, к бой-бабам из бара, манипулирующим бутылками, и к носам (носищам) высоких парней-батраков (пьяных, в грязных сапогах); по ночам мужичьи глотки вопили навзрыд песенки городских предместий, во дворе слышно было пьяных гуляк, их пукание, девичий хохот. Я радостно прислушивался к их жизни, делая заметки в книжке и лежа в грязной (и застуженной) комнате. Ни тени скуки — я был счастлив их жаркими криками, я был заворожен их песнями: их черная грусть сжимала мне горло.
На крыше храма43
Мне чувствуется, что теперь уже ничто не сможет отвлечь меня от решающего боя. И, уверенный в неизбежности боя, я боюсь.
Может быть, следует ответить: «я забыл вопрос»?
Вчера я, казалось, разговаривал с зеркалом.
Мне показалось, что где-то далеко-далеко, словно при свете молний, я увидел то пространство, в которое тревога завела… Это чувство возникло у меня после какой-то фразы. Фразу я позабыл: вместе с ней произошло ощутимое изменение, словно щелчок, обрывающий связи.
Я почувствовал, что оно стало отступать, это движение было столь же обманчиво, словно его производило сверхъестественное существо.
Бесконечно далекое и противоположное дурному умыслу.
Абсолютная невозможность отменить свои утверждения была для меня словно угрызения совести.
Словно что-то давило невыносимо.
Желание — до судороги — все-таки ухватить шанс, нисходящий свыше, но в зыбкости ночи, неуловимый шанс. И как бы сильно ни было желание, я мог только хранить молчание.
Во мраке ночи я читал одиноко, раздавленный чувством бессилия.
Прочитал «Беренику»44 с начала до конца (я никогда не читал ее раньше). Меня сразила одна лишь фраза из предисловия: «…та величественная грусть, заключающая в себе все наслаждение от трагедии». Прочитал «Ворона»45 по-французски. Меня приподняло с места, словно по колдовству. Я встал и взял бумагу. Вспоминаю, с какой лихорадочной поспешностью я сел за стол: и притом я был абсолютно спокоен.
Я написал:
он двигался вперед
в песчаной буре
я не могу сказать
что во мраке
она похожа на стену пыли
или на тень закутанную в вихрь
она промолвила мне
где ты
я потеряла тебя
но я
не знавший ее никогда
кричал охолодевший
кто ты
безумная
и почему
ты делаешь вид
что не забыла меня
в тот самый миг я услышал
как падает земля
я побежал
сквозь
бесконечное поле
я упал
и вместе со мной падало поле
бесконечные слезы поле и я
падали вниз
беззвездная ночь тысячекратно погасшая пустота
этот крик
сможет ли он пронзить тебя
какое долгое падение
И в то же время я сгорал от любви. Слова ограничивали меня. Я изнемогал в пустоте, будто рядом с женщиной — желанной и обнаженной, — но недоступной. Когда невозможно даже просто выразить желание.
Тупею. Не могу лечь в постель, несмотря на время и усталость. Я сказал бы о себе, как сто лет назад Кьеркегор: «В моей голове пусто, словно в театре, где отыграли спектакль»46.
И в то время, как я сосредоточенно смотрел перед собой в пустоту, чье-то прикосновение — внезапно-резкое, чрезмерное — соединило меня с этой пустотой. Я видел эту пустоту и не видел ничего, но пустота эта обнимала меня.
Мое тело скорчилось от судороги. Оно сократилось, словно хотело стянуться до точки. От этой внутренней точки до пустоты проскакивал долгий разряд молнии. Я строил гримасы и хохотал, раздвигая губы, обнажая клыки.
Я кидаю себя к мертвецам
Ночь — моя нагота
звезды — зубы мои
я кидаю себя к мертвецам
облаченный в белое солнце
В сердце моем поселилась смерть
как молодая вдова
всхлипывает трусливо
я боюсь что меня стошнит
вдовушка хохочет до небес
и разрывает в клочья птиц.
Когда я умираю
лошадиные зубы звезд
ржут от хохота я мертвец
смерть сбривает
влажная могила
однорукое солнце
мертвозубый могильщик
стирает меня с лица земли
ангел летящий вороново
каркает
слава тебе
я пустота гробов
я свое отсутствие
во всей вселенной
трубы радости
гудят бессмысленно
и взрывается белизна небес
грохот смерти
заполняет мир
чрезмерность радости
выворачивает ногти.
Я воображаю
в бесконечной глуби
пустые просторы
в отличие от неба что я вижу пред собой
где уже не мерцают точки света
то небо исходится потоками пламени
то больше чем небо
оно слепит как рассвет
бесформенная абстракция
зебристость разломов
завал
опустошений забвений
с одной стороны субъект Я
а с другой объект
вселенная корпия нащипанная из издохших понятий
куда Я рыдая бросаю обломки
немощь
слова застревают на языке
вразнобой петушиные крики идей
о небытие изготовленное
на фабрике бесконечной тщеты
словно короб фальшивых зубов
МОЕ Я склоненное над коробкой
МОЕ Я имеет и ненавидит
свое желание стошнить желанием
о поражение
усыпляющий экстаз
когда я кричу
ты что есть и будешь
когда больше не будет меня
глухой Икс
гигантская кувалда
раскалывает мне голову.
Мерцанье
небесная высь
земля
и я.
Из моего сердца тебе выплевывается звездно47
несравненная тоска
я смеюсь сам с собой но мне холодно.
Быть Орестом48
