Татьяна Соломатина - Приемный покой
Человек в белом халате для них по определению – владелец зелья. Объяснить, что это не совсем так, – невозможно. Иллюзии, создаваемые их больным воображением, ночью, в подвале, где им, мучимым ломкой, страшнее, чем ему, идущему по своим врачебным делам и насвистывающему незатейливый мотивчик, привели к фатальному исходу. «Парни, успокойтесь». – Пётр примирительно поднял руки. Жест, в любой психологии означающий готовность к переговорам. Что-что, а «заговаривать» он умел. «Крыса! Смотри, огромная крыса! И она растёт!» Подвал не слишком сильно освещён, а змеящиеся по стенам трубы искажают и без того причудливую игру света и тени. Огромное невероятное создание, порождение тьмы, шло, чтобы уничтожить. Один оцепенел, а второй бросился на тварь и втыкал в неё нож, пока та не съёжилась и не стекла по стене. «Ты убил его! Идиот! Ты убил его!»
Неумышленное убийство в состоянии аффекта и абстинентного состояния. Дали им немного. Была какая-то очередная гуманистическая программа под эгидой международных фондов, отмывающих бабки в планетарных масштабах, что призывают быть терпимее к «пользователям инъекционных наркотиков».[130] И тратят на раздачу одноразовых шприцев и постройку одного-единственного хосписа для больных СПИДом (в помещении бывшего коровника) суммы, сопоставимые со стоимостью десятка адронных коллайдеров.[131] Видимо, разница между отчётными и действительно затраченными средствами и есть та самая квинтэссенция гуманизма, предназначенного для отдельной, очень небольшой, части человечества.
Усилили охрану. Если можно считать охраной санитарок в двух-трёх точках «официального» проникновения в больницу и расхаживающих там же в светлое время суток сомнительно-пузатых или, напротив, чрезвычайно тощей наружности, дядечек в форме. С наступлением темноты они куда-то исчезали, оставляя за стойками вооружённый лишь словом добрым неизменно женский персонал. Вот оно, одно из основных, вкупе с женщиной в оранжевом жилете, достижений суфражисток. Очаг остыл, воин сбежал, и ты сама себе охрана. А между боями перекусишь пластиковыми макаронами и запьёшь порошковым кофе, да не лёжа в постели, а сидя на перекрестке неуютных миров.
В приёмном покое главного корпуса установили решётку, закрывающуюся на амбарный висячий замок, который элементарно вскрывался обычной большой канцелярской скрепкой. В роддоме не было и этого. Лишь так называемые «бронированные» двери главного входа и приёмного покоя. Кроме того, оставались подходы от пищеблока главного корпуса, из здания поликлиники, и при желании в больницу можно было проникнуть через окна второго этажа административного корпуса, к которым легко было подобраться по решёткам окон первого. Больничный гараж, как и прежде, был открыт для всех желающих. Штатный автомеханик пользовался популярностью. Руки у него были, что называется, золотые. Он спасал машины. Руки Зильбермана уже никого не спасут.
Этот участок Светка и Женька прошли молча. Вот и лестница, ведущая в главный корпус. Такая же неприметная дверь, и если не знать, что за нею не очередная подвальная каморка, а выход на свет божий, то можно пройти дальше, в раструб, ведущий к иным «жизненно важным органам» тела огромной многопрофильной больницы. Тут же, в закоулках, были и грузовые лифты, но ими пользовались лишь для транспортировки каталок. Друзья поднялись пешком.
– Слушай, а я ведь специально посмотрела. Он родился в год крысы. По китайскому календарю.
– Ещё один ключ, – пробормотал Женька.
– Что?
– Ещё один ключ от форта Баярд. Который не нужен. Не важно… Пойдём, предстанем перед ясными очами главного врача.
* * *Объяснение было быстрым и не травмирующим психику сторон. Сначала главный, конечно, побушевал для проформы и утверждения альфа-самцовости на вверенном ему ареале малопригодного для нормальной жизни материка, носящего гордое название «Государственное здравоохранение». Но заведующий обсервационным отделением родильного дома не возражал, не демонстрировал пренебрежения или излишнего раскаяния. Он был сдержан и корректен, все бумаги были в порядке. Даже милицию вызвал, «какой молодец». Хирурги недавно ох как подставили. Привезли им огнестрельное, они прооперировали, перевязали, вкололи чего надо, а пациент исчез. Позже менты таскаться начали. Чудак в розыске оказался. «Он кровью истекал, некогда нам было звонить!» Одни они, что ли, на дежурстве? У людей всегда наготове воз и маленькая тележка отговорок и оправданий для своей расхлябанности и безответственности. Или, вон, пацана четырнадцатилетнего в торокальную[132] уложили с проникающим ножевым в лёгкое и мордой всех цветов радуги, так только утром о милиции вспомнили. А его отчим уже протрезвел и смотался. Этот Иванов – молодец. И дело сделано, и документация в ажуре, и кулаками себя в грудь не колотит, что, мол, его дело жизни спасать, он – герой с передовой, а ты тут – крыса кабинетная.
Кто там из министерства звонил? Чьему очередному племяннику это заведование сдалось? Если не очень ранговые, то я за этого Иванова повоюю. Он на своём месте. Да и Нечипоренко вроде ничего, гонор не показывает. Подумаю. Хотя на одну семью двое заведующих – многовато. Муж её специалист отменный, говорят. Такого нельзя терять – его в любой больнице с руками и ногами оторвут, несмотря на переизбыток кадров. Кадров-то всегда переизбыток, а работать некому.
Главврач задумался о чём-то своём, встал и подошёл к окну. Светлана Анатольевна нетерпеливо заёрзала на стуле. Женька поднёс палец к губам, мол, тихо!
– Спасибо, коллеги. Ситуация ясна. Идите по рабочим местам. – Он даже пожал Женьке на прощание руку.
– Как ты это делаешь?! – восхищённо спросила Светка, едва они покинули приёмную.
– Просто. Не суечусь. Не пытаюсь кому-то что-то доказать – это априори лишено смысла. Не выпячиваю своё эго. Последнее вовсе не означает, кстати, что его у меня нет. «Надо только выучиться ждать. Надо быть спокойным и упрямым[133]… – сделав серьёзное лицо, негромко запел Женька, торжественно обняв одну из колонн, коими был полон холл здания, частично построенного в стиле „позднесоветского псевдоампира“.
– …чтоб порой от жизни получать радости скупые телегра-а-а-ммы!» – подхватила Светка.
– «Надежда – мой компас земной, а удача награда за сме-е-елость. А песни… Довольно одной, чтоб только о доме в ней пе-е-елось!» – грохнули они хором.
– Хорош! А то ещё увидит кто, как мы тут дурака валяем, заведующие, понимаешь, ты ещё и обязанности начмеда исполняешь. Пойдём работать, а песни вечером петь будем.
