Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..
– Ну, мы пошли, – не совсем уверенно проговорил Юрка. – Надо ещё вещи из камеры хранения забрать…
– Не спешите, – ответил пограничник. – До отправленья поезда – больше получаса… Да и коньяк у нас ещё остался… Как раз всем по рюмочке, на посошок… Давайте, мужики, выпьем – за любовь. Тем более, что повод для этого есть.
Он снова обернулся к Тосе и, улыбнувшись, подмигнул теперь ей.
– Но только до дна! – предупредил нас с Юркой, разлив остатки коньяка. – А то бог весть, когда ещё свидимся… Да и свидимся ли вообще…
Мы молча выпили. И лейтенант извлёк из внутреннего кармана кителя сложенный вдвое телеграфный бланк.
– Это тебе, – протянул он телеграмму. – Ещё днём в госпромхоз принесли… А я, так сказать, по долгу службы, ознакомился… Извини уж…
Я увидел, что тонкая ленточка, скрепляющая бланк, аккуратно разрезана.
– Ну, пока, – как-то вяло закончил он, похлопав каждого из нас по плечу. – Шуруйте! А я тут с Тосенькой ещё немного побалакаю.
Я, не читая, сунул телеграмму в карман куртки, и мы с Юркой спустились в цокольный этаж вокзала, к автоматическим камерам хранения.
И всё это время, когда мы шли с рюкзаками к вагону, и в самом вагоне моё сердце сладостно замирало от какого-то неясного, хорошего предчувствия.
И только в тёплом, светлом купе, когда все вещи уже были разложены по своим местам и Юрка по какой-то надобности вышел в коридор, я развернул телеграмму и прочёл: «Записку получила. Спасибо за всё. Помню. Думаю. Люблю. Жду. Римма».
– Хорошая весточка? – спросил возвратившийся Юрка.
– Очень, – не в силах сдержать радостную улыбку, ответил я.
– Не от деда Нормайкина?
– Нет, – снова разулыбался я.
– Ну, тогда – всё ясно… Во второй вагон, конечно, не пойдешь?
– Не пойду…
Юрка молча достал из рюкзака бутылку коньяка, купленную нами в гастрономе после ресторана, и вышел из купе, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Оставшись один, я пригасил яркий верхний свет и подсел к окну.
В жёлтом свете фонарей и бледном, от больших вокзальных окон, окружённые со всех сторон порхающими лёгкими снежинками, на перроне стояли двое: он и она.
Он – высокий, стройный, симпатичный, в чёрной морской шинели, с погонами курсанта…
Она – хрупкая девушка в коричневой дублёнке, белой вязаной шапочке, с выбившимся из-под неё упрямым светлым локоном и покрасневшим, не то от холода, не то от близких слёз, носом.
Девушка снизу вверх смотрела большими преданными, прекрасными глазами на ладного курсанта и что-то быстро-быстро говорила ему.
Парень нежно, как несравненную драгоценность, держал её руки без рукавиц в своих больших, сильных, широких ладонях и, ласково улыбаясь, кивал ей в ответ.
Мимолётная встреча кончается.
Растворится с годами, умрёт.
Парень с девушкой славной прощается.
– Я вернусь, – говорит. И – не врёт… —
вспомнилось вдруг мне. И, глядя на эту чудесную пару, так захотелось, чтобы всё у них случилось именно так. Себе же в этот миг я дал зарок: при первой же возможности вернуться в эти места…
Более того, я почти верил в то, что к мысу Крестовоздвиженскому, когда я буду уже там, подойдет большой красивый белый пароход. Такой же, который я видел однажды идущим мимо по Татарскому проливу.
С борта корабля, стоящего на якоре, на море спустят белую шлюпку с весёлыми гребцами.
И уже на борту корабля сам седовласый капитан в белом кителе, с дымящейся синеватым дымком трубкой, проводит нас с Риммой в просторную, светлую, уютную каюту.
И билеты на этот океанский лайнер у нас будут только в один конец – в спокойное, счастливое будущее…
Август 1991 г., Большой КалейМай 2002 г. – июль 2005 г., Иркутск, порт Байкал
