Аласдер Грей - 1982, Жанин
– Творческий осветитель! Отличная идея. И профессиональном театре все ожидают творческого подхода только от актеров, режиссеров и художников. А техники просто выполняют, что им велят, хотя им неплохо платят, и они находятся под защитой своих профсоюзов.
Я опять пожал плечами:
– Большинство тех, кто учится бизнесу или какой-нибудь другой профессии, становятся ее бездумными инструментами – даже инженеры. Даже архитекторы и банкиры, как мне кажется. Но в Глазго – я имею в виду Технологический колледж Глазго – практикуется другой подход.
Это, конечно, была наглая ложь. Едва ли лекции в нашем колледже были более вдохновенны, чем в других технических заведениях. Только благодаря Алану и его друзьям я смог обнаружить и развить в себе какие-то творческие способности, но мне просто нравилось верить, что я стал таким, какой есть, благодаря городу и колледжу.
– Да уж, – откликнулся Бинки, – некоторые должны быть бездумными инструментами. Если наши молотки откажутся бить по шляпкам гвоздей, объясняя это жалостью к гвоздям, то у нас над головами не останется ни одной крыши.
– Мужчины и женщины – не молотки и гвозди, – возразил я.
Бинки кивнул и сжал губы, показывая, что уважает мое мнение и понимает, почему я придерживаюсь именно его. А моим глазам вдруг предстал мир, где большая часть людей была слабыми невежественными гвоздиками вроде Дэнни, а по ним снова и снова били вероломные и умные молотки вроде меня, и молотки эти были в руках режиссеров, актеров и художников, очень желавших выглядеть обаятельно в глазах горстки людей вроде Бинки, для которого все это было занятным способом зарабатывать деньга. И этой горстке людей казалось, что они – продюсеры. Они свято верили, что без их участия крыши не будут построены, семена посажены в землю, одежда сшита, а представления отрепетированы. И все остальные с ними были согласны. Все актеры, и шотландские и английские, прекрасно понимали, что Бинки не может построить сцену, или написать пьесу, или придумать освещение, или сыграть в ней, но они все прогибались перед ним, ВЕЛИКИМ ПРОДЮСЕРОМ, потому что ему когда-то принадлежал весь Уэст-энд, и сейчас по-прежнему принадлежит какой-то его кусочек. Он, без сомнения, что-то понимал в театре, но вряд ли больше, чем молодой английский режиссер, который сейчас действовал как его адъютант во время военных действий или как госсекретарь Шотландии, или как ловкий и умный лакей. Власть Бинки покоилась на благосостоянии и рассудительности, с помощью которой он ее поддерживал, причем вовсе не обязательно эта рассудительность была его собственной. Как сказал однажды Старый Красный, «капитал способен купить любые мозги. Мозги слетаются на него как мухи на дерьмо». И это правда: мозги проституируют ради денег гораздо чаще и масштабнее, чем тела, просто нам никто не объяснил, что продавать небольшой кусочек своего ума людям, которые нам не нравятся и которым не нравимся мы, – не что иное, как проституция. Самое страшное преступление на свете – это убийство, однако продажа собственного рассудка всегда стоит подле, ведь убийство лишь следствие: вспомните газовые камеры, Дрезден, военные производства, напалм, мусорные кучи человеческих тел и прочие зверства. Теперь я твердо убежден, что этот вид продажи себя есть великая проституция, тайна человеческая и многоглавый зверь Апокалипсиса, которому поклоняются в наши дни все народы и правительства мира. Кроме Польши. Недавно появились поляки, которые отказываются преклонять колени, но в те ранние пятидесятые я, по-видимому, еще не знал, что именно так обстоят дела в мире.
Это был год, когда произошло покорение Эвереста и коронация первой королевы Великобритании Елизаветы, и я, по-видимому, еще не знал, что именно так обстоят дела в мире. Я не знал, унаследовал ли Бинки свою власть, как деньги, или приобрел ее за деньги, но я почуял эту власть. Я почуял власть этого элегантного, слегка полного пожилого мужчины, и восхитился ею, и возжелал ее. Я ощутил, как по лицу моему расплывается женственная глуповатая улыбка, подобная той, что сделала бесформенным лицо Роури, но едва я ощутил это, как моя ненависть окрепла, а зубы снова сжались. Он повернул ко мне лицо с вежливым вопросительным выражением, и мне захотелось вдруг свернуть ему нос одним ударом, но так, чтобы не дотронуться до других частей его тела. Этот порыв настолько ошеломил меня, что я сидел, вытаращившись на Бинки и, возможно, легонько поскрипывая зубами. Я почувствовал, как английский режиссер взял меня за руку и спросил поспешно:
– А как бы ты дополнил возможности современного театрального освещения?
– Э-э?
– Современного театрального освещения. Ты говорил о расширении его возможностей. Это ты так просто ляпнул или что-то конкретное имел в виду?
Я прекрасно понимал, что если не скажу им сейчас что-нибудь интересное (в театральном смысле слова), то вся английская труппа поймет, что покровительствует шайке угрюмых, агрессивных люмпенов. И я изрек:
– Сегодня сценическое освещение должно больше внимания уделять работе с тенью. Темнота способна быть таким же мощным элементом театрального языка, как и свет. С небольшими усовершенствованиями мы можем использовать ее массивы и резать их светом.
– Поясни, пожалуйста, – попросил английский режиссер.
– Представь, что большая сцена сильно вдается в зрительный зал от… от… этой квадратной арки, с которой обычно свисает занавес.
– Авансцены.
– Спасибо. На этой части люди играют как бы перед фронтальной частью здания, но само здание представлено массивом темноты. Я буду называть это негативным светом, а не темнотой, потому что зрение все равно способно проникать сквозь любую тень, если неподалеку есть источник света, но ему никогда не проникнуть в такой плотный массив тени. В этом массиве могут находиться любые декорации, а актеры, уходящие туда, становятся невидимыми. Да, к тому же массивы можно окружить столбами негативного света, откуда люди смогут появляться и куда исчезать обратно. При легком щелчке переключателя зоны негативного и позитивного света меняются местами. Перед нами ярко освещенная комната, окруженная пятнами света, в которых находятся люди.
– Это где-нибудь используется? – спросил Бинки.
– Разумеется, нет. Понятие негативного света возникло недавно. Но группа моих знакомых могла бы поставить это на поток в течение десяти лет, если вы согласитесь финансировать такую затею.
– А вы, значит, преподаватель Политехнического колледжа Глазго?
– Нет. Я студент второго курса Королевского технического колледжа Глазго, основанного профессором Джоном Андерсеном, автором «Институтов физики», в 1796 году.
– Звучит захватывающе, – сказал Бинки сонным голосом.
Думаю, он решил, что шотландцы – когда не молчат угрюмо – нация хвастливых фантазеров, впрочем, теперь я почему-то не чувствовал по отношению к нему прежней враждебности. Моя неожиданная концепция негативного света вдруг вселила в меня уверенность. Я даже быстренько прикинул, как ее можно реализовать. После нескольких обсуждений с Аланом я был бы в состоянии составить программу разработок. Я расслабился и заговорил свободнее, вспоминая теоретическую статью в одном из старых алановских журналов, кажется в «Сайентифик америкэн».
– Если вас интересуют более быстрые практические решения, могу предложить вам голограмму. Существует возможность спроецировать весьма правдоподобное изображение в пустое пространство – изображение, которое видно всем, но только потрогать его невозможно, поскольку оно является попросту отраженным светом. При достаточном финансировании моя команда сможет в течение двух лет изготовить прибор, с помощью которого можно будет спроецировать на середине сцены большое дерево из амазонского леса. Ветви его будут тянуться над головами зрителей до самых задних рядов зала. Мы можем даже сделать проекцию аван… – как вы это называете? – авансцены со всеми этими гипсовыми херувимами и орнаментами, с открывающимся занавесом из бордового бархата и частными ложами по обеим сторонам, в которых будут сидеть гламурные пижоны, перегибаться оттуда к сцене и аплодировать в нужные моменты. Заметьте, я говорю вовсе не об экране, а об изображении, спроецированном в пустое пространство. Оно будет восприниматься как трехмерное из любой точки зрительного зала. Со сцены его вовсе не будет видно, если это не входит в нашу задачу. По специальным отметкам на полу актеры смогут определять местонахождение зрительской иллюзии. Если актер приставит кухонную лестницу к балке позади моего дерева и влезет наверх, то зрители увидят голову без тела, торчащую из ствола на высоте двенадцати футов.
– Глупые фокусы! – выкрикнул сценарист. – Хороший театр показывает мужчин и женщин, которые играют так, словно действительно любят, страдают, обманывают друг друга и умирают – да! умирают. Аристофану, Шекспиру и Ибсену не нужны были эти пиротехнические эффекты, и нам они не нужны.
