Татьяна Росней - Ключ Сары
Подошла официантка, чтобы принять заказ. Две порции творожного торта «Амадей», два кофе и оладьи для малышки.
Уильям сказал:
— Налаженная жизнь рухнула. Разлетелась на куски. Это был кошмар. Ужасный год.
Несколько минут мы молчали, разглядывая столики. В кафе было шумно и оживленно, из динамиков лилась классическая музыка. Малышка агукала, улыбаясь мне и Уильяму, размахивая игрушечным жирафом. Официантка принесла наш заказ.
— Сейчас у вас все в порядке? — нерешительно поинтересовалась я.
— Да, — быстро ответил он. — Да, сейчас у меня все в порядке. Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к своему новому «я». Чтобы понять и принять историю матери. Справиться с ее болью. Иногда мне это до сих пор не удается. Но я стараюсь. Я сделал парочку совершенно необходимых вещей.
— Например? — полюбопытствовала я, скармливая дочке кусочки сладкого оладья.
— Я понял, что больше не могу носить все это в себе. Я чувствовал себя одиноким, оторванным от людей, сломленным. Жена не могла понять, что со мной происходит. Я просто не мог объяснить ей этого, между нами не было взаимопонимания. В прошлом году, перед самым празднованием шестидесятой годовщины освобождения лагеря, я взял дочерей с собой в Аушвиц. Я должен был рассказать им, что случилось с дедушкой и бабушкой. Это было нелегкое решение, но только так я мог попытаться сделать хоть что-то. Показать им. Поездка получилась очень трогательной и полной слез, но я наконец-то почувствовал, что в душе у меня наступил покой, и, по-моему, дочери поняли меня.
Лицо у него стало грустным и задумчивым. Я молчала, позволяя ему выговориться. Я вытерла личико малышке и дала ей воды.
— А в январе я совершил еще кое-что. Я вернулся в Париж. В квартале Марэ появился новый мемориал жертвам Холокоста, может быть, вы знаете об этом. — Я кивнула. Я слышала о нем и во время следующего визита в Париж собиралась сходить туда. — На его открытии в конце января выступил Ширак. Там, у самого входа, на стене высечены имена. Огромная, серая каменная плита. И на ней высечены семьдесят шесть тысяч имен. Имя каждого еврея, депортированного из Франции.
Я смотрела, как он нервно сжимает в руках чашку с кофе. Почему-то мне было трудно взглянуть ему в лицо.
— Я подошел, чтобы попытаться найти своих родных. И нашел. Владислав и Ривка Старжински. Мои дедушка и бабушка. Я ощутил тот же покой, что и в Аушвице. И ту же боль. Я испытывал благодарность за то, что их не забыли, что французы помнили их и увековечили их память. Перед этой стеной стояли и плакали люди, Джулия. Старики, молодежь, люди моего возраста, они касались стены руками и плакали.
Уильям умолк, судорожно дыша широко открытым ртом. Я не сводила глаз с его рук, сжимавших чашку. Жираф моей дочки слабо попискивал, но мы не слышали его.
— Ширак выступил с речью. Естественно, я не понял ни слова. Но потом я нашел ее в Интернете и прочел перевод. Хорошая речь. Он призывал людей помнить об ответственности французов за облаву «Вель д'Ив» и за то, что за нею последовало. Ширак произнес те же слова, которые моя мать написала в конце письма. Zakhor, Al Tichkah. Помни. Не забывай. На иврите.
Он наклонился, из лежавшего у ног рюкзака вынул большой манильский конверт и протянул его мне.
— Это фотографии моей матери. Я хочу показать их вам. Я вдруг понял, что не знаю, какой была моя мать, Джулия. То есть я знал, как она выглядит, я помнил ее лицо, ее улыбку, но, оказывается, мне ровным счетом ничего не было известно о ее внутреннем мире.
Я стерла с кончиков пальцев кленовый сироп, прежде чем взять их в руки. Сара в день бракосочетания. Высокая, стройная, на губах слабая улыбка, в глазах — отсвет тайны. Сара, баюкающая на руках маленького Уильяма. Сара держит Уильяма за ручку, он уже научился ходить. Сара в изумрудно-зеленом бальном платье, здесь ей уже за тридцать. И вот снимок Сары перед самой гибелью, большой цветной портрет. Я обратила внимание, что волосы ее посеребрила седина. Преждевременная седина, но она очень шла ей. Как и ему сейчас.
— Я помню ее высокой, стройной и немногословной. Большую часть времени она молчала, — продолжал Уильям, пока я с растущим волнением рассматривала фотографии. — Она редко смеялась, но была внимательной и любящей матерью. После ее смерти никто и не заикнулся о возможности самоубийства. Ни один человек. Даже отец. Я думаю, что он не читал ее дневник. И никто не читал. Скорее всего, он нашел его уже спустя много времени после ее смерти. Мы все думали, что произошел несчастный случай. Никто не знал о том, кем на самом деле была моя мать, Джулия. Даже я. И мне до сих пор трудно смириться с этим. С тем, что заставило ее покончить с собой в тот морозный день. С тем, что она все-таки приняла такое решение. С тем, что мы даже не подозревали о ее прошлом. С тем, что она предпочла ничего не говорить моему отцу. С тем, что она носила боль и страдание в себе.
— Очень хорошие фотографии, — сказала я. — Спасибо, что взяли их с собой.
Я немного помолчала.
— Знаете, я должна спросить вас кое о чем, — продолжала я, набравшись смелости и глядя ему в лицо.
— Спрашивайте.
— Вы не испытываете ко мне неприязни? — слабо улыбнувшись, задала я свой вопрос. — Меня не оставляет чувство, будто я разрушила вашу жизнь.
Он улыбнулся.
— Никакой неприязни, Джулия. Мне просто нужно было все обдумать. Понять. Сложить все кусочки головоломки. На это потребовалось некоторое время. Вот почему я не пытался позвонить вам все это время.
Я испытала невыразимое облегчение.
— Но я все время не выпускал вас из виду, — улыбнулся он. — Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы отыскать вас.
«Мама, он знает, что ты живешь здесь. Я уверена, он знает об этом. Он наверняка тоже разыскивал тебя в Интернете. Он знает, чем ты здесь занимаешься, и знает, где ты живешь».
— Когда вы переехали в Нью-Йорк? — спросил он.
— Вскоре после рождения малышки. Весной две тысячи третьего.
— А почему вы уехали из Парижа? Если мой вопрос кажется вам бестактным…
Я горько улыбнулась.
— Мой брак распался. Тогда у меня только что родилась вот эта девочка. Я не могла заставить себя жить в квартире на рю де Сантонь после всего, что там произошло. И мне захотелось вернуться в Штаты.
— И что было дальше?
— Поначалу мы жили у моей сестры, в Верхнем Ист-Сайде, а потом она нашла мне квартиру, которую раньше снимала одна из ее подруг. И мой бывший босс подыскал для меня отличную работу. А вы?
— Та же самая история. Продолжать жить в Лукке как ни в чем не бывало казалось мне невозможным. И мы с женой… — Голос у него сорвался. Он махнул рукой, как если бы прощался с кем-то. — До того как переехать в Роксбери, мы жили здесь. Тогда я был еще мальчишкой. И мысль о том, чтобы вернуться сюда, уже несколько раз приходила мне в голову. Так что в конце концов я взялся за ее осуществление. Сначала я жил у одного из старых друзей, в Бруклине, а потом нашел квартиру в Виллидже. Здесь я занимаюсь тем же, что делал и в Италии. Я эксперт по продуктам питания.
Зазвонил сотовый телефон Уильяма. Это снова оказалась его подружка. Я отвернулась, чтобы не ставить его в неловкое положение. Наконец он закончил разговор.
— Она ведет себя, как маленькая собственница, — извиняющимся голосом произнес он. — Думаю, лучше отключить телефон на какое-то время.
Он возился с аппаратом, нажимая на кнопки.
— Вы уже давно вместе?
— Пару месяцев. — Он взглянул на меня. — А вы? Встречаетесь с кем-нибудь?
— Да, встречаюсь. — Я вспомнила любезную, вежливую улыбку Нейла. Его осторожные жесты. Рутинный, приевшийся секс. Я едва не добавила, что у меня все это несерьезно, буквально за компанию, только для того, чтобы не оставаться одной, потому что каждую ночь я думаю о нем, Уильяме, и о его матери. Я думала о нем каждую ночь на протяжении последних двух с половиной лет, но решила придержать язык за зубами. Поэтому я просто сказала:
— Он хороший человек. Разведен. Адвокат.
Уильям заказал для нас еще кофе. Когда он передавал мне чашку, я снова обратила внимание, как красивы его руки с длинными тонкими пальцами.
— Примерно через полгода после нашей встречи, — сказал он, — я вернулся на рю де Сантонь. Мне нужно было увидеть вас. Поговорить с вами. Я не знал, где вас искать, у меня не было вашего номера телефона и я не помнил фамилии вашего мужа, так что даже не мог найти вас в телефонном справочнике. Я подумал, что, может быть, вы все еще живете там. Я и понятия не имел, что вы переехали.
Он помолчал, провел рукой по густым, посеребренным сединой волосам.
— Я прочел все, что мог, об облаве на «Вель д'Ив», съездил в Бюн-ла-Роланд, побывал на той улице, где раньше располагался стадион. Я был в гостях у Гаспара и Николя Дюфэр. Они отвели меня на могилу Мишеля на кладбище в Орлеане. Они оказались добрыми, славными людьми. Но мне все равно было очень тяжело. И вдруг захотелось, чтобы вы были рядом. Мне не стоило отказываться, когда вы предложили поехать со мной, нужно было соглашаться не раздумывая.
