Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы
Что это за физиономия, Варда? Вы разочарованы, что мы расстались? Вы осуждаете, что мы вообще затеяли это? Увы. Но знаете — здесь у нас не Тель-Авив, эта ваша великолепная анонимная Гоморра, битком набитая людьми, которые не знают и не хотят знать друг друга. Здесь у нас — старая мошава, и всем известная семья, и знакомые рты, и глаза, и имена, и указующие персты. А кроме того, я ниже классом, чем Эллис. Ничего не поделаешь. Такой класс, как у нее, впитывают с молоком матери, а в моей семье впитывают кровь и горечь, яд и полынь. Такой женский класс я видела только у нее одной, и именно поэтому так радовалась каждый раз, когда она приезжала нас навестить. И каждый раз с удовольствием смотрела и отмечала, как она всегда изысканно, спокойно одета и как всегда без макияжа — максимум какое-нибудь одно небольшое украшение, а не вешалка для драгоценностей и не беспорядочная каша цветов.
Вначале она приезжала раз в месяц, проведать Далию и Довика, потом раз в неделю, посмотреть на Дафну и Дорит, которые вообще-то выглядели, как близняшки, но как только появлялась их бабушка, сразу становились разными, и видно было, что только одна из них похожа на нее, а другая нисколько не похожа. Она всегда дружески улыбалась мне и всегда заводила разговор и, конечно, была приглашена на нашу с Эйтаном свадьбу. Далия сказала: «Надеюсь, с этой свадьбы она уже не заберет его к себе домой», — но Эллис вела себя образцово-показательно и преподнесла нам замечательный подарок — огромную сетку против комаров в рамке из индийского красного дерева, которую ее престарелый друг-капитан привез из какой-то дальневосточной гавани. Он, кстати, тоже был на нашей свадьбе — седые волосы, красный нос, но без колокольчика развозчика керосина. Он здесь никого не знал, но всем улыбался и ходил, слегка покачиваясь от избытка алкоголя и волн, который накопился в его теле.
Эллис пропускала многие наши семейные празднества и встречи, но всякий раз, когда соизволяла появиться, мне доставляло удовольствие видеть ее и разговаривать с ней. Она старела красиво и продолжала хорошо выглядеть и после того, как ее английский капитан отдал концы, — всегда элегантная и тонкая, но тонкая в самую меру, не какая-нибудь тощая костлявая старуха, но и не какая-нибудь толстая дряблая старуха, а изящная, как цветок гладиолуса. Но тогда на нашей с Эйтаном свадьбе, когда она сказала мне Мазаль тов и Good choice[127] и расцеловала меня в обе щеки, я ненароком положила ей руку на талию, как Эйтан клал, бывало, руку на мое бедро и при этом всегда говорил: «Как приятно трогать тебя, моя любимая». Вот так же и я рассеянно положила руку ей на талию, а может, и не рассеянно, а вполне нарочно, потому что мне захотелось прикоснуться к телу, которое так очаровало моего мужа, и почувствовать, осталось ли в нем что-то от того очарования. Я коснулась и, очевидно, неосознанно, слегка погладила, и еще прежде, чем я поняла, что делаю и что чувствую, она сказала с улыбкой:
— Мне знакомо это прикосновение. Хорошо, когда женщина похожа на своего мужчину. — И засмеялась: — Берегись, Рута, как бы на этой свадьбе ты не оказалась тем парнем, которого я уведу к себе домой.
И я тоже засмеялась:
— Я не уверена, что откажусь, — и вдруг почувствовала себя такой же взрослой и опытной, как она, — наконец-то не тот мальчик на посылках, каким я была, а та женщина, которая в этом мальчике ждала-ждала и вот теперь наконец-то вышла из куколки. Запишите себе, что у многих людей, — не у всех, но у многих — есть кто-то такой внутри, но не всем выпадает удача выйти и расправить крылья.
И тут я увидела Далию, которая уставилась на нас. Я уверена, что она ничего не слышала, но ей явно было не по душе то, что она видела. Она уже тогда весила на двадцать килограммов больше, чем ее мать, и по-прежнему не переставала ее обвинять. В жизни не видела женщину, которая так завидовала бы своей матери, — тому, как она следит за собой, тому, как она уверена в себе, тому, как она не считается ни с чем и ни с кем, кроме самой себя. Как-то раз она даже сказала:
— Что, она не могла передать и мне несколько своих генов, эта стерва, которая называется моей матерью?
— Она-то как раз предлагала их тебе, — сказал Довик. — Это ты не захотела их взять. Испугалась.
— Она действительно хорошо выглядит, эта моя мамаша, — гнула свое Далия. — Но что ее сохраняет? Ее эгоизм и черствость, вот что. — Она сделала еще один маленький осторожный глоток лимончелло и добавила: — Она просто заспиртована в абсенте.
Красивое выражение: «заспиртована в абсенте». Привалила человеку удача. Я даже разозлилась, что это Далия изобрела его, а не я. Ну ладно, Эйтан изобрел «сороковее», а Офер придумал «по твоему скромному мнению». Но Далия?! Откуда она вообще знает слово «абсент»? Ну, не важно. Несколько лет назад Эллис умерла, и мы, Далия, Довик и я, поехали на ее похороны. Я не так уж люблю похороны, как вы сами понимаете, но я хотела посмотреть, будут ли там другие «Иth’н», которых она увела с других свадеб. Может, возьму себе одного из них по наследству. Но их не было, а моего (и ее) «Иth’н» не было тоже. Он не приехал и не проявил никакого интереса накануне, когда я сообщила ему о ее смерти.
Помню каждую деталь: я тогда спустилась в питомник и стала перед ним на дорожке. Он остановился, обнимая пятидесятикилограммовый мешок с гравием, как обнимают толстого и усталого ребенка.
Я сказала ему:
— Ты помнишь Эллис, мать Далии?
Он не ответил. Обнимал свой мешок и молчал.
— Она умерла.
Он не ответил. Сдвинулся вбок, обошел меня и понес свой мешок дальше.
Я пошла за ним:
— Эллис! Та, которая забрала тебя в свой дом в день свадьбы Довика и Далии.
Он молчал. Сколько сил собралось в этих руках, обнимающих и несущих такую тяжесть с такой легкостью!
— Так она умерла, ты слышишь?
Он не ответил.
Я сказала:
— Иth’н, мы едем на ее похороны. Может быть, ты помоешься, переоденешься и поедешь с нами? Я думаю, она это заслужила.
Он положил мешок возле тех, которые уже перенес, и повернулся, чтобы пойти за следующим. Я смотрела на него и не видела даже намека на какую-нибудь судорогу в его лице. Оно оставалось точно таким же, каким стало со времени нашей беды. Не злым, не встревоженным, не радостным, конечно, но и не грустным. Никакой перемены вообще. Физиономия занавески. Не темной занавески, но и не прозрачной тоже. Вот и все. Он остался отбывать свое наказание, свои каторжные работы, а я представляла его на ее похоронах. Ей причиталось. Она действительно сделала ему только хорошее и научила его тем вещам, которые потом сделали хорошее мне: варить мне, подавать мне, занимать меня, смешить меня, касаться меня — где, и когда, и как. Найдутся такие, которые скажут вам, что каждая женщина в этом плане особенная в своем роде: одной нужно в одном месте, а другой — в другом, одной подай трепетанье бабочкиных крылышек, а другой — энергичный натиск, одна — «не прекращай», а другая каждые полминуты — «не двигайся», и каждая со своим «теперь здесь» и «теперь там». Но в общем все мы довольно похожи. Скажу вам так, Варда, — ни одна еще не кончила от того, что кто-то ей погладил колено.
Я не ошибаюсь? Вы улыбаетесь? Вы даже смеетесь? Прекрасно. Теперь у меня будет письменное доказательство, что я еще могу кого-то рассмешить. Самой смеяться мне как раз удается, но только если меня удивляют. Я на миг забываю, что печальна, а потом, через секунду, мне становится больно. Как в анекдоте о том человеке в лесу, когда все вокруг него лежат мертвые, а он выжил, вот только нож торчит в животе. Ладно, оставим это, а то я еще, чего доброго, начну плакать от слишком сильного смеха.
Глава тридцать пятая
Нета и Ангел Смерти
(сказка для Неты Тавори, написанная для него матерью после его смерти)[128]
Был у меня когда-то мальчик по имени Нета.
Когда Нете исполнилось четыре года, он начал задавать мне вопросы:
— Почему темнота всегда приходит ночью?
А где она днем?
И:
— Какая разница между Ничто и Ничего?
И:
— Что такое Ничто?
И:
— Почему есть Ничего и нет Дачего?
И:
— Когда уже у меня будет маленькая сестричка?
И:
— Кто будет больше на нее похож — я, или ты, или папа?
И:
— Почему у дедушки Зеева нет жены, а у папы есть ты, а у дяди Довика тетя Далия?
2На все вопросы я отвечала ему без труда, но над последним вопросом я думала немного больше, потом еще немного, и потом еще, и, наконец, ответила:
— У дедушки Зеева тоже была когда-то жена. Ее звали бабушка Рут.
3Нета обратился к дедушке Зееву:
— Дедушка?
— Да, Нета?
— Где твоя жена, которую звали Рут?
— Ангел Смерти забрал ее к себе, — сказал дедушка Зеев.
