Яблоневый дворик - Даути Луиза

— Что вы наблюдали между обвиняемой и жертвой по этому делу? — спросила его миссис Прайс.

Обвиняемая — это я. Жертва — Джордж Крэддок.

Роберт встал — впервые за все время процесса, — и несколько присяжных посмотрели на него с удивлением.

— Милорд, возражаю. Свидетеля просят высказать свое мнение…

Судья жестом прервал Роберта на середине фразы и после некоторого раздумья сказал:

— По-моему, свидетеля спрашивают о его наблюдениях. Миссис Прайс, вы гарантируете, что ваши вопросы не выйдут за эти рамки?

— Разумеется, милорд.

— В таком случае можете продолжать.

Роберт сел. Это его первый протест, и он отклонен. Я подумала, что он выглядит неубедительным, а это, безусловно, не укрепляет наши позиции.

— Ну, как я тогда сказал своей жене, что-то там было не так, — осторожно продолжал таксист, немного важничая и поглядывая то на адвокатов, то на присяжных. — В ту ночь это был мой последний заказ, живу я в западной части Лондона, так что я обрадовался, что освобожусь пораньше. Прихожу я домой, жена меня ждет, и я ей так и говорю, мол, этой женщине, которую я отвез домой, было плохо. Забилась в самый угол. Уж не знаю, что там с ней стряслось, но видок у нее был неважнецкий.

* * *

Перевернутые с ног на голову свидетельства наконец иссякли — и здесь дело против меня застопорилось. Без доказательства характера наших отношений версия, что я уговорила тебя убить Крэддока, звучала по меньшей мере неправдоподобно. Обвинение мало что может доказать, разве что гнусность его поступка по отношению ко мне.

Я пыталась понять, знают ли они о нас, догадываются ли в глубине души. Может, миссис Прайс думает: ну ладно, главное — не упустить его, остальное не так важно. Мы сделаем все возможное, чтобы и она не выкрутилась, но с ней все не так просто. Я уже не в первый раз задавались мыслью о том, насколько прокурор чувствует свою эмоциональную вовлеченность в разбирательство. Все равно ей или нет?

* * *

В пятницу после обеденного перерыва присяжные еще ерзали в своих креслах, устраиваясь поудобнее, когда встал помощник прокурора. На сей раз миссис Прайс осталась сидеть. По-видимому, младшим юристам тоже надо дать возможность показать себя.

— Милорд, мы хотели бы представить некоторые документы… — Молодой человек, который угощал всех мятными леденцами, зачитал показания фельдшера скорой помощи — тот отсутствовал в суде, поскольку угодил в больницу с аппендицитом. В таких случаях судьям достаточно письменного заявления. — Милорд, в вашем томе это страница сто двадцать третья. — Пауза, судья ищет нужную страницу. Я не совсем понимала, почему показания отсутствующего фельдшера имеют такое значение, но потом Роберт объяснил мне, что речь идет о том, что происходило непосредственно после убийства. Это важно, потому что твоя защита основана на версии об ограниченной вменяемости. Если ты действовал продуманно и расчетливо, значит, ты вменяем.

Последовавшие подробности показались мне лишними. Обвинение уже доказало, что ты знал, что делаешь. Но нам все равно пришлось выслушать, как оба фельдшера скорой помощи, перед тем как войти в квартиру, натягивали на обувь хирургические перчатки. По правилам они должны дождаться, пока им привезут защитные костюмы и обувь, дабы обеспечить сохранность следов на месте преступления. Звонивший в службу спасения уже заявил о трупе, и, чтобы не тратить время на лишнее ожидание, они приняли решение войти в помещение, тем более что в доме могли находиться люди, нуждающиеся в срочной медицинской помощи.

Это показалось мне еще одним примером перестраховки, когда информация, не имеющая непосредственного отношения к делу, предоставляется только для того, чтобы потом защитить кого-то от критики. Мистер Мятный Леденец продолжал читать отчет фельдшера.

— Войдя в квартиру, я сразу же прошел на кухню, где обнаружил неизвестного мужчину, который лежал на спине, головой в сторону холодильника. У него под головой я заметил большую лужу крови…

Мы вернулись к тому, с чего начали, — к телу. Снова мы ходим вокруг да около. Около тела — не человека, а тела. Тело всегда тут, как в фильме ужасов. Куда бы ни посмотрел главный герой, везде он видит труп: в спальне, на кухне, в гостиной, в рабочем кабинете, в автомобиле. В этом смысле тело, о котором шла речь, нас не преследовало — оно было реальное и оставалось на своем месте, — но мы никак не могли от него освободиться. Неоперившийся птенец все еще читал заявление фельдшера, в котором говорилось, что на место преступления прибыла полиция, потом полицейский врач и наконец «…в восемнадцать ноль-ноль была констатирована смерть».

Смерть. И уже ничего не вернешь. Не отсутствие — а смерть. Край, откуда не возвращаются.

Слово «смерть» еще висело в воздухе, когда юный адвокат сказал:

— И еще один документ, милорд, — и бросил в уже мутные воды того, что присяжные успели о тебе узнать, глубинную бомбу. — В две тысячи пятом году Марк Костли признал себя виновным в нападении без отягчающих обстоятельств.

Присяжные, казалось, удивились и немного растерялись. Они понимали, что это важная информация, и, конечно, хотели знать подробности. Но они не присутствовали при дебатах о допущении доказательств дурной репутации, в ходе которых и выяснилось, что ты был признан виновным в нападении, когда, выйдя из паба, подрался с другим мужчиной. Судя по всему, этот человек оскорбил твою жену. По настоянию мисс Боннард присяжным не позволили узнать подробности дела, чтобы у них не возникло предубеждения.

Я все еще наблюдала за присяжными, когда миссис Прайс встала и негромко проговорила, так что я едва ее расслышала:

— Милорд, обвинение закончило представление дела.

Это было сказано так неожиданно, без всякого драматизма, что я завертела головой: неужели только для меня это стало сюрпризом? Я ждала внушительного заключения, еще не зная, что время для него настанет позже, в прениях сторон. Тогда мы еще услышим образцы красноречия.

Присяжные тоже выглядели удивленными. Судья повернулся к ним и сказал, что поскольку уже почти три часа дня и сегодня пятница, ему не представляется целесообразным, чтобы сторона защиты начинала свою часть процесса. Он напомнил присяжным, что в предстоящие выходные они ни с кем не должны обсуждать дело, и распрощался с ними до 10:15 утра понедельника. Представление дела обвинением заняло две недели. Как выяснится позже, защита справится намного быстрее.

Один за другим присяжные покидали свои места и гуськом выходили из зала. Все наблюдали, как они спешат в свою нормальную жизнь.

После их ухода все расслабились. Юристы, представляющие обвинение и защиту, повернулись друг к другу. Дама из Королевской службы уголовного преследования с глубоким вздохом закрыла свою папку. Судья обратился к Роберту и спросил, будут ли у него заявления и ходатайства, Роберт ответил, да, будут; он пришлет их судье до полуночи.

Повернувшись ко мне, Роберт сказал:

— Я спущусь через несколько минут, хорошо?

Я встала со своего места с чувством разочарования. Не знаю, какого финального аккорда я ожидала, но явно чего-то большего. Или я думала, что показания фельдшера создадут какой-то новый поворот? Но этого не произошло. Может, все потому, что я еще не давала показания. Почему я так страстно хочу их дать? Что это — высокомерие или отчаяние?

* * *

Когда Роберт спустился ко мне в комнатку для консультаций, у него был вид человека, вырвавшегося на свободу. Действительно, был вечер пятницы. Вместе с ним пришла его помощница Клэр, они с трудом поместились за столиком напротив меня. Роберт сказал, что сегодня же вечером подаст ходатайство о прекращении дела против меня. По его словам, единственным настоящим свидетелем обвинения против меня был Кевин, но хотя из его показаний можно сделать вывод о наличии у меня мотива, это отнюдь не доказано. Решающую роль, намекнул Роберт, сыграло то, что Кевину не позволили высказать догадки о характере наших с тобой отношений. Несмотря на все, что я узнала о тебе за последнее время, мне захотелось сказать: ты был прав, когда говорил, что нужно молчать. Это меня спасет.