Сергей Кузнецов - Шкурка бабочки
Тогда у меня были длинные волосы. Я мечтал быть рок-звездой, слушал Егора Летова, Ника Рок-н-Ролла, Sex Pistols и Игги Попа. Лариса закончила английскую школу, и я пару раз приставал к ней с переводом, она кривила полные губы и говорила, что там сплошной мат, а она такого не любит. Мата она в самом деле не любила, и в рок-музыке ее пристрастия не шли дальше Агузаровой и «Аквариума».
Сейчас она, вероятно, любит Земфиру, хотя, кажется, ухоженным дамам под сорок можно уже любить и группу «Ленинград». Спросить об этом как-то неудобно: еще подумает, будто я намекаю, что мои музыкальные вкусы пятнадцать лет назад были более продвинуты.
Пятнадцать лет назад мы иногда выбирались на дачу и там, раздевшись догола, часами целовались на раздвинутом диване или просто на полу. Мы были ненасытны, потому что молоды и все еще сохраняли девственность.
Три года непрерывного петтинга – тот еще опыт. В том, чтобы довести девушку до оргазма, не забираясь вглубь влагалища, я стал виртуозом: похоже, за то, что меня считают хорошим любовником, я тоже должен поблагодарить Ларису с ее крупными сосками, нежными ладонями и особенно чувствительными местами между лопаток и чуть выше ягодиц, там, где у нее рос бы хвост, если бы она была одним из тех животных, которые потом идут на шубу ухоженным дамам под сорок.
Мы пьем кофе, Лариса рассказывает, как летала на Рождество в Лондон, посмотрела на английском последнего «Властелина Колец». Когда-то мы любили эту книгу, хотя сейчас я помню только эпизод, когда мертвые лица смотрят из глубины замерзшего болота. Ну и, конечно, помню гибельную прелесть и тяжелый взгляд, ищущий тебя, стоит только надеть кольцо на палец. Слишком хорошо знакомое мне теперь чувство.
Надев наши кольца, мы прожили вместе три года. Наверное, мы были едва ли не единственной парой в моем окружении, женившейся не по залету. У меня умерла бабушка, и мы с Ларисой зажили в собственной квартире. Я уже пробовал делать деньги, на первый заработок купил видео и японский телевизор. Мы поставили их в спальню и каждый вечер, лежа в кровати, смотрели видеокассеты, взятые у друзей или купленные у барыг. На трехчасовую кассету умещалось обычно два фильма и, если первый был хороший, часто на волне интереса мы просматривали и второй.
Пока мы обжимались по подъездам и часами вылизывали друг друга на даче, я был уверен, что в тот момент, когда мы наконец займемся любовью по-настоящему, случится чудо. Увы, я был разочарован. Лариса казалась прекрасной любовницей, и теперь, спустя десять лет и несколько десятков женщин, я могу сказать, что она ею в самом деле была – но что-то все равно было не так. Липкие от пота, мы кончали синхронно, я целовал ее тяжелые груди с крупными сосками, губами она обхватывала мочку моего уха и легонько проводила всегда безукоризненными ногтями по моему бедру – и все годы нашей семейной жизни мне хотелось спросить: и это все? Об этом пишут книги и снимают кино? Об этом мечтают миллионы подростков во всем мире?
Лариса замужем уже восемь лет. Не знаю, любит ли ее муж, когда она проводит ногтями по его бедру, знает ли он особо чувствительное место между ее лопаток и умеет ли так целовать ладонь, чтобы она кончала. Спросить об этом как-то неудобно, хотя, пожалуй, мне это в самом деле интересно.
Ее муж неплохо зарабатывает, но все равно каждый месяц я встречаюсь с ней, чтобы отдать ей конверт с деньгами: я очень люблю моего сына и хочу быть хорошим отцом. Я не видел его уже девять лет.
Иногда мы занимались любовью перед телевизором. Вовсе не обязательно под порнуху, иногда под мелодрамы, боевики или даже комедии. Помню, мы как безумные ржали на «Аэроплане!», в какой-то момент забыв, что я все еще нахожусь внутри. Кажется, мы пробовали заниматься сексом даже под модные тогда боевики Ридли Скотта и Джеймса Кэмерона с Арнольдом Шварценеггером и Сигурни Уивер.
Лучший оргазм Лариса подарила мне во время просмотра какого-то второсортного ужастика: группа герлскаутов, как положено – с огромными сиськами, килограмм по десять, спасалась от группы маньяков, вооруженных всеми видами разделочного оружия, не исключая даже бензопилу, обессмерченную Тобом Хупером.
(Кстати, прообразом Leatherface в «Техасской резне» послужил все тот же Эд Гейн, что вдохновил Хичкока и Харриса. Я много читал о нем: у человека было чувство прекрасного, ожерелье из женских сосков – в самом деле одна из самых красивых вещей, что я видел в жизни)
Лариса не особо любила подобные фильмы – она даже не боялась их, а была полностью равнодушна к происходящему. Вероятно, ей казалось, что все эти кровавые истории про девушек, разделанных заживо, не имеют никакого отношения к ее жизни, а может быть, в ее мире, искусственном уже тогда, эти истории выглядели недопустимым вторжением реальности. Впрочем, не знаю. Итак, она сидела на мне верхом, спиной к экрану, ритмично поднимаясь и опускаясь. Руками я держал ее тяжелые груди и через плечо следил за происходящим на экране. Героиня второго плана, очевидно, предназначенная на убой, блондинка того самого цвета, в который сегодня крашена Лариса, озираясь, бродила по лесу, где только что зарезали двух ее подружек. Как и положено в подобных фильмах, на ней был более чем открытый купальник и я, двигаясь синхронно Ларисиным взлетам и падениям, ждал, когда блондинке перережут горло. Вдруг чья-то рука схватила девицу за платиновые волосы, и я увидел, как огромный мачете обрушивается на ее грудь.
На самом деле, отрубить большую грудь с одного удара очень трудно. Для этого нужна практика – возможно, у героев фильма она даже была. Я, впрочем, не увидел, что сталось с грудью блондинки – не потому, что камера, стыдливо перескочила на ее перекошенное лицо, а потому, что в тот момент, когда мачете вонзилось в плоть, я судорожно дернулся, вцепившись в Ларисины груди, и обильно кончил.
Обычно я мог держаться довольно долго; презервативов Лариса не любила, и мы практиковали coitus interruptus, так что она, ругаясь, соскочила с меня и побежала в ванную. Некоторое время я лежал на спине, сердце мое колотилось, тело сотрясала дрожь.
Теперь Лариса, наверное, вставила себе спираль или принимает таблетки. Так или иначе, у нее больше нет детей, да и вряд ли будут: это в Америке деловые женщины рожают, когда им под сорок. Хотелось бы спросить об этом, да как-то неудобно.
Когда мы расстались, мне было двадцать четыре, ей – двадцать семь, но сейчас мне кажется, мы были совсем детьми, не знавшие своих желаний, боявшиеся собственных чувств. Я хотел быть рок-звездой, она – ученым-зоологом, как ее мать. В результате стала менеджером в крупной западной компании, производящей корма для животных. Тоже, впрочем, зоология.
