Фэнни Флэгг - Рай где-то рядом
«В ашрам? Вот так новость! — подумала она. — А он, пожалуй, интересней, чем кажется…» И не ушла, а села рядом.
Через полгода, согласившись стать его женой, она сказала: «Уинстон, не знаю, в чем дело, но ты будто другим человеком стал». И слова ее прозвучали как одобрение.
Уинстон не рассказал любимой о находке, перевернувшей его жизнь, но через несколько дней, после занятия йогой, поехал через весь город в сувенирный магазин с бурым бумажным пакетом под мышкой и спросил у продавца:
— Вы покрываете бронзой обувь?
— Да, — ответил продавец. — Детскую.
Уинстон достал из пакета ботинок для гольфа и выложил на прилавок.
— А это?
Продавец глянул на ботинок:
— Покрыть это бронзой? Один ботинок, без пары?
— Возьметесь?
— Пожалуй. Вам с табличкой?
Уинстон задумался.
— Да. Напишите: «Ботинок на крыше».
— «Ботинок на крыше»? — переспросил продавец.
— Точно, — улыбнулся Уинстон. — Это шутка для друзей.
* * *
Не у одного Уинстона роман закончился свадьбой. Двадцать второго июня в Церкви единства Элмвуд-Спрингс преподобная Сюзи Хилл объявила доктора Брайана Лана и Линду Уоррен мужем и женой. Пришла на свадьбу даже Вербена Уилер, хотя и клялась, что ноги ее не будет в «новомодной церкви-самоделке».
Но что самое замечательное — апрельская акция Линды «Заведи котенка» имела такой успех, что ее подхватили другие фирмы, и каждый день по всей стране тысячи кошек обретали хозяев, даже не подозревая, что своим счастьем обязаны Элнер Шимфизл, которая однажды апрельским утром упала с дерева.
Снова Пасха
08:28
Пытливость и аккуратность Нормы сослужили ей хорошую службу, и вскоре агентство недвижимости «Кортрайт» превратилось в агентство «Кортрайт и Уоррен», чему Норма была несказанно рада. Что же до остального, не было больше в ее жизни ни знаков свыше, ни откровений, ни чудес, и Норма уже отчаялась ждать, пока четыре года спустя вновь не наступила Пасха.
Норма пришла на кладбище положить лилии на могилы родителей, как у нее было заведено, и едва сдерживала отвращение при виде искусственных цветов, пестревших чуть ли не на всех могилах. Обратный путь ее лежал мимо участка семьи Смит, где была похоронена Соседка Дороти, и Норма, сама не зная почему, остановилась и прочла имена на большом памятнике, а прочитав, ахнула.
Дороти Энн Смит
Любимая мама
1894–1976
Роберт Реймонд Смит
Дорогой отец
1892–1977
Реймонд?! Оказывается, мужа Соседки Дороти звали Роберт Реймонд! Крохотная искорка надежды, уже почти угасшая, затеплилась вновь, и Норма с улыбкой подняла глаза в синеву неба. А день был чудесный!
Утром в следующее воскресенье Мэкки совершенно неожиданно сказал Норме: «Схожу-ка, пожалуй, и я в церковь». Знать не зная, с чего бы такие перемены, Норма была счастлива. К тому же воскресную проповедь Сюзи выбрала на тему: «В сомнении честном больше веры, чем в половине вероучений (Лорд Альфред Теннисон)».
По всеобщему признанию, проповедь Сюзи очень удалась.
Ухожу в туземцы!
Если обращение Мэкки в веру стало сюрпризом, то еще больший сюрприз ждал всех в мае следующего года.
Вербена позвонила Руби:
— Не поверишь, что учудила наша Тотт!
— Господи помилуй… ну? — Руби приготовилась услышать дурные вести.
— Я только что с ней говорила… присядь, не то упадешь… Тотт подалась в туземцы!
— Что?!
— В одну ночь стала заправской туземкой! Сама, мол, не знает, что на нее нашло, но едва она попала в Вайкики и добралась до номера, тут же сбросила все до последней нитки, напялила гавайское платье, сунула за ухо цветок и сделала нам всем ручкой. Домой она больше не вернется.
— Что за ерунда? Какая из белой женщины туземка?
— Она и сама раньше так думала, а теперь на нее снизошло откровение. Тотт ведь и на Гавайи-то лететь не хотела, но как только спустилась с трапа — вмиг преобразилась! Говорит, в прошлой жизни была, наверное, гавайской принцессой, потому что от счастья порхает как птичка и чувствует себя как дома.
— И чем она там занимается?
— В том-то и дело, что ничем… день-деньской слоняется по пляжу, берет уроки гавайских танцев… Зато голос — веселый-превеселый.
— Совсем не похоже на Тотт.
— Точно… Уж не завела ли она там дружка?
— А она не намекала?
— Нет, но легко догадаться, верно? Уж не гаваец ли?
Руби вздохнула:
— Все может быть, Вербена. Мир перевернулся с ног на голову — не удивлюсь, если она не дружка завела, а подружку гавайскую.
— Надеюсь, хоть мажется кремом от загара, а то, чего доброго, заработает рак под тамошним-то солнцем.
— Верно. Вот отрежут ей кусок носа — станет не до туземных радостей.
— А ей все нипочем. Говорит, пенсию заработала — и на том спасибо.
— Кого угодно могу представить дикарем, только не Тотт.
— И я. Чем дольше живу, тем больше удивляюсь людям. Не знаешь, что они выкинут через минуту.
Итак, вопреки девизу на плакате в салоне красоты (Старые парикмахеры на пенсию не уходят, они выпадают из жизни, как волосы с головы), Тотт все-таки удалилась от дел. Помня совет Элнер, она каждый день проживала как последний. И в этот вечер, сидя на веранде, радуясь теплому ветерку и потягивая пина-коладу, она взглянула на свою новую любовь, сидевшую рядом, и ей припомнились старые киножурналы о путешествиях, что показывали когда-то в кинотеатрах.
Тотт прикрыла глаза, и ей послышался тихий гавайский напев и протяжный мужской голос: «И вот над прекрасным пляжем Вайкики снова садится золотое солнце, а мы говорим всем вам „алоха“ и до свидания… до новых встреч».
Эпилог
Элнер Джейн Шимфизл вышла из знакомого лифта и ступила в тот же коридор. Ее встречали улыбающиеся Дороти и Реймонд, и Элнер была несказанно рада увидеть их вновь, но у самых дверей вдруг остановилась.
— На этот раз всерьез? — шепотом спросила она у Дороти. — Обратного билета нет?
Дороти засмеялась:
— Нет, милая, теперь всерьез.
— Проходите же, все вас заждались! — Реймонд улыбнулся.
Распахнулась большая дверь, а за нею… целая толпа! Родители и сестры Элнер, многочисленная родня, которую Элнер знала только по старым семейным фотографиям, а позади всех ей улыбались и махали Джинджер Роджерс и Томас Эдисон. И наконец, Элнер увидела его. В середине первого ряда стоял ее муж, Уилл! Он шагнул к ней с широкой улыбкой. Раскрыл объятия:
