Вирджиния Эндрюс - Сад теней
Когда она закончила свой рассказ, то наклонилась вперед и машинально поцеловала его в лоб. Она сделала это так быстро, бессознательно, что казалось, все это — дело рук Божьих. Он поймал ее руку.
— Ты любишь своего папочку? — Он говорил вполне серьезно, словно был совсем не уверен в этом.
— О да, папочка.
Она отодвинула свои губки подальше от него, чтобы еще больше помучить его своей улыбкой.
— Тогда обещай мне, что останешься со мной навсегда, и тогда ты получишь все это.
Он широким жестом руки обвел комнату, и Коррин посмотрела вверх на высокие потолки и усмехнулась.
— Я обещаю тебе, — повторил Малькольм, — все, чем я владею, перейдет к тебе, моя принцесса. Ты останешься со мной навсегда?
— Конечно, я непременно поступлю так, папочка, — добавила она, а он поцеловал ее в щеку. — Но ты также должен выполнить мою просьбу, папочка.
— Проси, что хочешь, принцесса, все, чего не пожелает твое маленькое сердце.
— Ты знаешь ту особую комнату наверху, папочка? Ту, которая всегда заперта? Я хочу, чтобы она стала моей! Это возможно? О, пожалуйста, скажи «да» прямо сейчас, и я перевезу туда все свои вещи сама, — добавила она, хлопнув при этом в ладоши.
Ее лицо раскраснелось.
— Какая комната? — спросил Малькольм, предвидя ответ.
— Та комната с лебединой кроватью. О, как она прекрасна!
Малькольм побагровел, а губы его побелели.
— Нет, нет, — ответил он, стиснув зубы. — Тебе не следует входить туда и находиться там.
— Но почему? — лицо ее искривилось в разочаровании, к чему она не успела привыкнуть.
Она стиснула руки в кулачки и ударила ими по коленям. Ее руки всегда выдавали ее эмоции. Иногда они, казалось, существовали вне ее, вращаясь и поворачиваясь из стороны в сторону совершенно произвольно.
— Это — плохая комната, скверная комната, — сказал Малькольм, не осознавая, что тем самым он лишь подогревает ее интерес.
— Почему? — спросила Коррин.
— Потому что там витает скверный дух второй жены моего отца. — Малькольм произнес эту фразу так, что каждое слово в ней звучало пугающе. — А она была непорядочной женщиной, — заключил он.
— Почему она не была порядочной женщиной? — шепотом спросила она.
— Это неважно. Есть вещи, о которых тебе еще рано знать, — добавил он.
— Но, папочка, я уже совсем большая девочка. Мы знаем, что привидений не существует. Я не верю, что в этой комнате обитает привидение. Разреши мне переселиться туда, а если ты веришь, что там обитает привидение, глупый папочка, то я его отпугну от тебя.
— Я больше не хочу говорить на эту тему, Коррин. Немедленно оставим этот разговор.
— Но я хочу жить в этой комнате, — настаивала она. — Это самая красивая комната в доме; я хочу, чтобы она стала моей.
Она убежала от Малькольма, а слезы ручьем текли по ее щекам.
С этого времени, стоило лишь Малькольму отлучиться ненадолго из дома, как я тут же разрешала Коррин войти в лебединую комнату. Мне показался забавным ее интерес к ней. Она любила сидеть возле роскошного стола и делать вид, будто она взрослая, полная хозяйка Фоксворт Холла, готовящаяся к шикарному балу.
Я знала, чем она занимается там, поскольку потихоньку подглядывала за ней в то маленькое отверстие в стене за картиной в трофейной комнате Малькольма. Конечно, Коррин и не догадывалась, что я шпионила за ней. Она присаживалась за искусно отделанный столик, расчесывая свои волосы щеткой Алисии. Однажды, закрыв за собой дверь, она сбросила с себя одежду и надела одну из ночных сорочек своей бабушки. Она затянула кружевные завязки лифа, чтобы сорочка не упала. Я поняла, как свободно она себя чувствует в ней, с каким волнением она прикасается к бугоркам наливающихся грудей и к маленькому животу. Она закрыла глаза, а на лице ее отразился экстаз, совсем не характерный для столь юного возраста. Она прошествовала, словно сказочная принцесса, которую вылепил Малькольм, и воцарилась на лебединой кровати, где довольно быстро заснула.
Я следила за тем, как ее грудь то поднимается, то опускается, и подумала о том, что в этой же постели Алисия занималась любовью с Гарландом. Возможно, Малькольм был прав; здесь действительно обитали привидения; возможно, именно в ту самую минуту дьявол завлекал Коррин в свои сети.
Я следила за ней украдкой; я не мешала посещать ей эту комнату и надевать старые платья Алисии и матери Малькольма. В глубине души я осознавала, что здесь обитал не просто дух Алисии или Коррин — казалось, сам дьявол пришел сюда, чтобы испортить и развратить мою маленькую дочь.
САМЫЙ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
— Мама, мама, я стала женщиной!
Я была в саду, срезала последние летние хризантемы. Мой сад буйно расцвел в этом году, может быть, оттого, что мои дети все лето были дома со мной, и мы часто работали вместе, подкармливали и поливали цветы, пололи сорняки. Особенно высокими и гордыми казались мои элитные хризантемы — некоторые из них достигали полутора метров в высоту, они были чудесного цвета лаванды, солнечно-желтые, пурпурно —красные. Мал умолял меня принять участие в окружной цветочной ярмарке:
— Ты будешь королевой хризантем, мамочка, само собой разумеется.
Коррин тоже уговаривала меня принять участие в ярмарке, но я отказывалась. Я хотела сохранить эти цветы для нас, нашего дома, хотела сделать нашу жизнь ярче, чтобы подчеркнуть то счастье, которое наши дети принесли под мрачные своды Фоксворт Холла. Очень скоро наступит сентябрь, и дети разъедутся, вернувшись в свои пансионы, а Мал будет учиться в Йелльском университете, где станет воплощать те честолюбивые амбиции, которые возлагал на него Малькольм с того самого дня, когда сын появился на свет. Я отрезала лишь несколько мохнатых цветочных шапок, когда ко мне подбежала взволнованная Коррин, ее золотистые кудри развевались на ветру, как радуга, сплетенная из солнечного света.
— Мама, я стала женщиной!
— Дорогая, о чем ты говоришь?
— Мама, у меня появились признаки женственности. Сердце мое остановилось, и я обернулась, дрожа от испуга.
— Мама, у меня…
Лицо ее раскраснелось, большие голубые глаза были полны удивления и восторга, и она застенчиво хихикала.
— Мама, у меня появились месячные. Отныне я настоящая женщина.
Наклонившись, я обхватила ее руки своими руками. Я была ошеломлена. Коррин исполнилось четырнадцать лет, и она гордилась, что стала взрослой. Как же остро переживала я вместе с нею ее радости. У меня все было по-другому. У меня месячные появились только в шестнадцать лет, когда моей мамы уже не было на свете, и мне не с кем было поделиться своей маленькой тайной.
