Кэтрин Стокетт - Прислуга
Мисс Скитер отводит глаза, чуть покусывает губы.
— Хилли. Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо еще на этом свете. Если бы я что-то задумала, ты бы раскусила это в ту же секунду.
Мисс Хилли молчит. Тогда мисс Скитер берет ее за руку и говорит:
— Я так беспокоилась. Ты пропала на целую неделю, работаешь на износ ради избирательной кампании. Взгляни, — мисс Скитер переворачивает кверху ладонь мисс Хилли, — у тебя мозоли от надписывания этих бесконечных конвертов.
Очень медленно, но тело мисс Хилли расслабляется, я вижу, как она сдается. Косится, не слушает ли мисс Лифолт.
— Просто я так испугалась… — шепчет она, и мне почти ничего не слышно. — вложили столько денег в эту кампанию… если Уильям не победит… работать день и…
Мисс Скитер кладет руку на плечо мисс Хилли, говорит ей что-то. Мисс Хилли кивает, вымученно улыбается.
Через некоторое время мисс Скитер заявляет, что ей пора идти. И удаляется — мимо загорающих, огибая шезлонги и расстеленные полотенца. У мисс Лифолт глаза огромные-преогромные, и она смотрит на мисс Хилли так, будто боится о чем-то спросить.
А я откидываюсь на спинку стула, машу Мэй Мобли, которая резвится в воде. Тру виски, чтобы снять головную боль. Мисс Скитер оборачивается и смотрит прямо на меня. Люди вокруг загорают, хохочут, разговаривают — и ни одна живая душа не догадывается, что чернокожая женщина и белая девушка с теннисной ракеткой в руке думают сейчас об одном и том же.
Глава 16
Примерно через год после смерти Трилора я начала ходить на общинные собрания в нашей церкви. Наверное, я делала это, чтобы заполнить время. Чтобы не было так одиноко вечерами. Хотя меня и раздражает Ширли Бун, с этой ее улыбочкой, мол, «я все знаю». Минни тоже недолюбливает Ширли, но готова на что угодно, лишь бы сбежать из дома. Но у Бенни сегодня случился приступ астмы, так что Минни не будет.
В последнее время на собраниях обсуждают все больше гражданские права, чем уборку улиц или кто поможет разбирать старую одежду. Не скандалят, нет, — люди в основном просто говорят об этом, молятся. Но после того, как неделю назад застрелили мистера Эверса, многие чернокожие в нашем городе взбудоражены. Особенно молодежь, у которых еще душа не очерствела. Всю неделю они собирались, обсуждали это убийство. Говорят, народ был просто в ярости — кричали, плакали. Сегодня я первый раз пойду на собрание после того страшного события.
Спускаюсь в цокольный этаж. Обычно здесь прохладнее, чем наверху в церкви, но сегодня тепло, почти жарко. Оглядываю зал — кто пришел, прикидываю, кого бы еще из прислуги попросить нам помочь, раз уж мы вроде разобрались с мисс Хилли. Тридцать пять служанок ответили отказом, и я уже чувствую себя так, будто продаю то, что никто не хочет покупать. Нечто бесполезное и вонючее, навроде фирменного лимонного полироля Кики Браун. Но вот что нас с Кики Браун точно объединяет, так это то, что я горжусь товаром, который продаю. И ничего не могу с этим поделать. Мы рассказываем о том, что люди должны знать.
Было бы неплохо, если б Минни помогала мне уговаривать остальных. Уж она-то умеет предлагать товар. Но мы с самого начала решили: никто не должен знать, что Минни участвует в этом деле. Слишком большой риск для ее семьи. Но вот надо ли рассказать людям, что идея эта мисс Скитер. Никто не согласится, если не будет знать, кто же эта таинственная белая леди, — люди обязательно спросят, знакомы ли они с ней, может, работали на нее. Однако сама мисс Скитер не должна убеждать людей. Они испугаются, прежде чем она успеет открыть рот. Так что это только мое дело, и, похоже, все уже в курсе, потому что иногда женщины отказываются сразу, едва я произнесу пару слов. Отвечают, что оно того не стоит. Спрашивают, зачем я так рискую, ведь понятно, что ничего хорошего не выйдет. Люди, наверное, думают, что старая Эйбилин потихоньку выживает из ума.
Сегодня все лавки заняты. Человек пятьдесят собралось, по большей части женщины.
— Садись рядом со мной, Эйбилин, — окликает Бертрина Бессемер. — Голделла, уступи место старшим.
Голделла вскакивает. Усаживает меня. Ну хоть Бертрина не обращается со мной, как с умалишенной.
Устраиваюсь поудобнее. Ширли Бун на этот раз сидит в зале, а собрание начинает наш священник. Говорит, сегодня мы встретились для тихой молитвы. Говорит, нам нужно смирение. Я рада, что все так спокойно. Мы закрываем глаза, и священник начинает молитву о Медгаре Эверсе, о Мирли, их сыновьях. Кое-кто молится шепотом, обращаясь к Господу, и зал заполняет тихий гул, похожий на жужжание пчел в улье. Я молюсь про себя. Закончив, глубоко вдыхаю, дожидаюсь, пока остальные закончат. Когда приду домой, нужно будет записать свои молитвы. Такое дело стоит повторения.
Юл Мэй, прислуга мисс Хилли, сидит передо мной. Ее легко узнать даже со спины, у нее такие чудесные волосы, гладкие, ровные. Я слышала, она образованная, почти закончила колледж. У нас в церкви много умных людей, с дипломами. Доктора, адвокаты, мистер Кросс, владелец «Саузерн таймс», газеты для цветных, что выходит каждую неделю. Но Юл Мэй, она самая образованная из всех служанок нашего прихода. Глядя на нее, вспоминаю о своем грехе, который обязательно нужно исправить.
Священник открывает глаза, смотрит на нас, притихших.
— Молитвы, которые мы произносим…
— Ваше преподобие! — Низкий голос взрывает тишину. Я оборачиваюсь — все оборачиваются, — в дверях стоит Джессап, внук Фиделии Плантейн. Пальцы сжаты в кулаки. — Я хочу знать, — медленно, яростно говорит он. — Что мы собираемся с этим делать.
Лицо у священника такое суровое, словно он уже беседовал с Джессаиом об этом.
— Сегодня вечером мы возносим молитвы Господу. В следующий вторник мы пройдем мирным маршем по улицам Джексона. А в августе встретимся в Вашингтоне, в марше Доктора Кинга.
— Этого мало! — выкрикивает Джессап, ударяя кулаком в ладонь. — Они застрелили его в спину, как собаку застрелили!
— Джессап, — поднимает руку его преподобие, — сегодняшний вечер для молитвы. О семье. Об адвокатах, что участвуют в этом деле. Я понимаю твой гнев, сын мой, но…
— Молитвы? То есть вы собираетесь просто сидеть вот так и молиться? — Он оглядывает всех нас, притихших на скамьях. — И вы думаете, молитвы остановят белых и они перестанут убивать нас?
Все молчат, даже наш священник. Джессап разворачивается и выходит. Слышно, как он поднимается по лестнице, а затем идет дальше по церковному залу над нашими головами.
Тишина стоит гробовая. Его преподобие глядит поверх наших голов. Странно. Он не из тех, кто боится посмотреть людям в глаза. Но сейчас все взгляды устремлены на него, все пытаются понять, о чем он думает. А потом я замечаю, как Юл Мэй покачивает головой, едва заметно, но все же явно, — похоже, наш священник и Юл Мэй думают об одном и том же. О вопросе Джессапа. И Юл Мэй, она только что на него ответила.
