Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
Говорит, ее зовут Айша, «как жену пророка». Седеющие волосы разделены на пробор и завязаны хвостом, в носу – сережка в форме солнца, глаза кажутся непомерно большими из-за бифокальных очков. Она тоже вся в зеленом, и руки у нее такие ласковые. Заметив, что я смотрю на нее, она улыбается и говорит по-английски.
Из груди у меня что-то торчит.
Проваливаюсь в темноту.
У моей койки стоит мужчина. Я его знаю. Он смуглый, долговязый и тощий. У него длинная борода и круглый берет на голове, немножко набекрень. Как, бишь, такая шапка называется? Паколь? И у какого знаменитого человека головной убор заломлен точно так же? Не помню. Мужчина возил меня на машине, много лет тому назад. Он мой хороший знакомый.
Да что такое у меня со ртом? И что это за бульканье?
Проваливаюсь в темноту.
Правая рука вся горит. Женщина в бифокальных очках ставит мне капельницу.
– Калий, – говорит она. – Пощиплет немножко. Словно пчелка укусила, правда?
Ну… да.
Как ее зовут? Что-то связанное с пророком. Я ведь давно ее знаю. У нее еще волосы были завязаны хвостом. Теперь-то они гладко зачесаны и уложены в пучок. Совсем как у Сораи, когда я впервые заговорил с ней. Когда это было? С неделю назад?
Айша! Вот как зовут женщину.
Почему у меня рот не открывается? И что такое торчит из моей груди?
Проваливаюсь в темноту.
Мы в Сулеймановых горах в Белуджистане, Баба борется с гималайским медведем. Время повернуло вспять. Где изможденный страдалец с ввалившимися щеками и пустыми глазами? Баба – само воплощение силы, Туфан-ага, образцовый пуштун. Они катаются по зеленой траве, человек и зверь, каштановые кудри отца развеваются по ветру. Кто-то ревет – медведь или отец? – льется кровь, во все стороны летят хлопья пены. Когтям не одолеть железные пальцы. Еще одно усилие – и медведь повержен, ноги Бабы упираются в медвежью грудь, руки сжимают косматое горло.
Отец смотрит на меня. У него мое лицо. Это я победил зверя.
Прихожу в себя. Рядом долговязый, смуглый человек. Вспомнил, его зовут Фарид. С ним мальчик из машины, его образ как-то связан у меня со звоном колокольчиков.
Хочется пить.
Проваливаюсь в темноту. Мир вокруг то возникает, то исчезает.
Оказалось, человек с усиками как у Кларка Гейбла никакая не телезвезда. Это доктор Фаруки, челюстно-лицевой хирург. Только мне почему-то все кажется, что он герой мыльной оперы, действие которой происходит на острове в тропиках, и зовут его Арманд.
Где я? – хочется мне спросить. Но рот не открыть. Тужусь, мычу и хрюкаю.
Арманд улыбается, зубы сверкают ослепительной белизной.
– Еще не время, Амир. Но уже скоро. Когда снимем проволочный каркас.
По– английски он говорит с раскатистым акцентом.
Каркас?
Арманд скрещивает на груди руки. На волосатом пальце золотится обручальное кольцо.
– Вы, вероятно, не совсем понимаете, где оказались и что с вами произошло? Для послеоперационного состояния это в порядке вещей. Расскажу вам, что сам знаю.
Послеоперационное состояние? А зачем каркас? И где Айша? Пусть улыбнется мне, ласково коснется моей руки.
Арманд хмурится. Вид у него очень значительный.
– Вы в госпитале в Пешаваре. Попали к нам два дня назад с очень серьезными травмами. Вам повезло, что вы остались в живых, друг мой.
Указательный палец доктора качается, словно маятник.
– У вас разрыв селезенки – но, к вашему счастью, она, по-видимому, покровила и перестала, иначе бы вас просто не успели довезти до больницы. Моим коллегам из отделения общей хирургии пришлось вам селезенку удалить. – Он похлопал меня по руке, в которую была воткнута игла капельницы. – Вдобавок у вас сломано семь ребер. Одно из них вызвало пневмоторакс.
Я бы разинул рот, да не могу.
– Иными словами, у вас пробито легкое, – поясняет Арманд и касается пластмассовой прозрачной трубки, которая торчит из груди. – Мы вставили вам плевральный дренаж.
Трубка подходит к стойке со стеклянными цилиндрами, наполовину заполненными водой. Так вот откуда бульканье.
– На теле у вас были многочисленные рваные раны, самая неприятная – на верхней губе. Мало того, что она рассечена надвое, так из раны еще и вырван кусок ткани. Не волнуйтесь, наши пластические хирурги сошьют все в лучшем виде, только небольшой шрам останется. От этого никуда не денешься.
Еще у вас перелом скуловой кости у самой левой глазницы. Чуть повыше – и остались бы без глаза. В общем, каркас с челюсти снимем недель через шесть. А пока будем кушать только жидкое и протертое. Зато похудеем. Первое время будете говорить как Аль Пачино в «Крестном отце». – Арманд усмехается. – И еще: сегодня придется потрудиться. Знаете, чем нужно заняться? Мотаю головой.
– Надо выпустить газы. Только после этого вы сможете принимать жидкую пищу. Не пукнешь – не поешь.
Доктор громко смеется.
Позже, когда Айша сменила капельницу и поправила по моей просьбе подушки, чтобы голова была повыше, сознание у меня немного прояснилось.
Ничего себе. Разорвана селезенка. Выбиты зубы. Проткнуто легкое. Сломана скуловая кость. Но главное-то, главное! Глядя на голубя, клюющего кусок хлеба за окном, я повторял про себя слова доктора Фаруки. Мало того, что верхняя губа рассечена надвое, так из раны еще и вырван кусок ткани.
Вот это да. Теперь у меня заячья губа.
На следующий день пришли Фарид с Сохрабом.
– Вспомнил, кто мы такие? Узнал? – изображал веселье Фарид.
Я кивнул.
– Слава Аллаху! – просиял он. – Бред миновал!
– Спасибо, Фарид, – промычал я сквозь зубы. Ну точно Аль Пачино, доктор был прав. Да еще язык натыкается на пустые места, которых раньше во рту не было. Часть зубов-то я проглотил. – Благодарю тебя за все.
Он покраснел и отмахнулся:
– Бас, не стоит благодарности.
Я посмотрел на Сохраба. На нем был новый наряд: легкий коричневый пирхан-тюмбан (он ему великоват) и черная тюбетейка. Глаза у Сохраба опущены.
– Нас так и не представили друг другу, – протянул я мальчику руку. – Меня зовут Амир.
Сохраб перевел взгляд на меня:
– Вы тот самый Амир-ага, про которого мне рассказывал папа?
– Да.
Мне вспомнились слова из письма Хасана: «Я много рассказывал Фарзане-джан и Сохрабу о тебе, о днях нашей юности, играх и забавах. Они очень смеялись нашим проделкам!»
– Ты спас мне жизнь, – сказал я племяннику. Он молчал. Рука моя так и повисла в воздухе, пока я не уронил ее на одеяло.
– Мне нравится твоя новая одежда.
– Это моего сына, – пояснил Фарид. – Он уже из нее вырос. А Сохрабу в самый раз.
Оказалось, мальчик пока жил у него.
– В тесноте, да не в обиде. Не на улицу же его гнать. Да и моим он по душе пришелся. А, Сохраб?
