Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя
Анюта сначала боязливо вглядывалась в непривычную славянскую вязь, запиналась на каждом слове. Бабушка поправляла и толковала темные места. Прошло время, Анюта читала Псалтирь и чувствовала, как нисходит на ее душу желанный покой и благодать.
Пока жив был доктор Юрий Григорьевич, два-три раза в год возили к нему Анюту подлечиться. Умер доктор, и не к кому стало возить. Новые врачи менялись часто, равнодушно говорили — везите ее в специальную больницу. Но мать и слышать не хотела: пока я жива, в Бушмановку ее не повезу, там люди мрут как мухи.
Скоро нашлось и новое лекарство от Анютиных «затмений». Как-то весной замучились с ней, на печке ей лежать страшно, потолок давит, в хате душно. То и дело выскакивала Анюта в сенцы, бродила по двору. Кума жаловалась Насте:
— За ночь раз пять вставала, поглядывала в окошко, где она там скитается, а то уйдет к речке да сунется под лед, нету мне покоя, Настя, хоть бы дожить до пенсии.
Настя жалела подругу, но еще жальчей была ей Анютка. И решила она взять ее с собой на базар в Гобики, все-таки бедной девке маленькая радость. Сашка сначала не хотела пускать: не дойдет она, туда и обратно десять километров. И правда, горько было смотреть на Анюту, она уже три дня не ела, не спала, за что только душенька ее цеплялась? Но так ей загорелось идти с Настей в Гобики, что мать не удержала. Собрались и пошли. Шагать было весело и легко. Дороги еще не раскисли, весна только собиралась как следует грянуть. Солнце припекало жарко, и в кустах подавали голоса очнувшиеся птахи. Анюта с Настей с улыбкой переглядывались — надо же, запиликали, защебетали певуньи! А какой вкусный запах талого снега разносил по полям вечерок.
Не заметили, как добежали до Гобиков, побродили по базару, кое-чего купили. Анюта в поселке притихла, на базаре, испугавшись толпы, стояла в сторонке и повеселела, когда снова очутилась на пустынной дороге. Здесь она чувствовала себя дома. По сторонам тянулись знакомые поля, снег на них заголубел и чуть тронулся под жарким солнцем, за полями тянулись свинцовые полоски леса. Настя не узнавала крестницу: летит по дороге как вихрь, щеки горят и глаза стали живыми, лучистыми, как у прежней, здоровой Анюты.
— Нюрка, ты меня загнала, я за тобой не поспеваю! — ругалась Настя.
Анюта смеялась и чуть сбавляла ход. Ей нравилось шагать быстро-быстро, чтобы ветер в ушах посвистывал, ноги уставали, зато в голове было пусто, а на сердце весело. Она даже пробовала песни петь, но крестная не позволила — нельзя на ветру, простынешь. Ты мне лучше расскажи, Анют, чего ты мамке спать не даешь, сегодня ночью опять бродила по двору и сама с собой разговаривала.
— Я не сама с собой, я с ними разговаривала, — просто объяснила Анюта.
— С кем это с ними? — растерялась Настя.
И вовсе не по пустому двору, оказывается, бродила ночью Анюта, а ходила она вокруг того места, где стоял их старый дом. Для кого-то он давно сгорел, а ей видится как наяву, по ночам уютно светятся его окошки, а за столом сидят-посиживают все Они, пьют чай, разговаривают. И Анюте так хочется к ним, в обжитой, дорогой ее сердцу мирок, но Они не пускают: рано еще, тебе жить да жить, Анюта, не торопись, жить, несмотря ни на что, все равно хорошо.
«А Божа мой! — ахнула про себя Настя, услыхав такое. — А Божа ж ты мой!»
Проваливаясь в ноздреватом снегу, Анюта вдруг свернула на обочину, обняла березку и прильнула к ней щекой. Она уже давно их приметила, когда ездили на базар в прошлые годы. Эти березки срослись по две, по три, молоденькие, беленькие, как барышни. Даже зимой их теплая кора пахнет летом.
Но Настя снова разворчалась: вот, промочишь ноги, снова загремишь в больницу, знала бы, никогда б не взяла с собой. Анюта ей поклялась, что никогда не заболеет, так ей хотелось пройти этой дорогой и весной, когда ее березки оденутся, и летом, и осенью. Вернулись домой еще засветло. Анюта — счастливая, опьяневшая от ходьбы, от весеннего лесного воздуха, Настя еле себя донесла.
— Вот, погляди на нее! — говорила она куме, рухнув на лавку. — Она бы и сейчас до Мокрого сбежала и обратно, а ты боялась, не дойдет, это я чуть живая.
Весело поужинали все вместе, даже крестный слез с печки, хотя до этого неделю не подымался, хворал. Анюта проспала всю ночь как убитая, а утром побежала на ферму и помогла матери убраться.
— Крестная, когда опять пойдем на базар? — спрашивала она.
— Я еще от прошлого базара не отошла, а ты меня снова гонишь. Если и пойдем, то через месяц, не раньше.
Анюта услышала и запечалилась. Настя не удержалась, тут же рассказала куме, с кем беседует ее дочка по ночам во дворе. Кума задумалась: вот я как-будто в своем уме, никуда с него не трогалась, но каждый день хожу по двору, топчу это место и давно не вспоминаю, что там стоял наш дом. Столько было горя, что у меня всю душу выжгло, стала я беспамятная, равнодушная, ничего мне неинтересно и нерадостно. И покойников своих дорогих редко вспоминаю, и они ко мне не ходят, никогда не снятся. А как хотелось их повидать, хоть бы во сне. А она, видишь, дурочка, а все помнит. Тогда, спрашивается, на что он нужен, наш ум?
Настя от души посмеялась над такими ее рассуждениями. Потом подруги обнялись и поплакали. А утром хватились Анютки — нет ее! Только что была на глазах, напрянулась, вышла и пропала. Кинулись туда, кинулись сюда… Старухи у колодца видели: только что прошествовала по дороге ваша Нюрка, да бодро так шагала, словно за делом. Это она в Гобики пошла, сразу догадалась Настя. Стали с нетерпением поджидать ее обратно. Вернулась, довольная, улыбается, села ужинать.
— Ну что, сбегала? — с обидой накинулась на нее мать. — Ты хотя бы предупредила, а то украдьми ушла. Рассказывай, кого видела, кого встретила по дороге?
Анюта им с удовольствием рассказала, кого встречала, на базаре она не была, а простояла возле вокзала, глядела на поезда, прошло два пассажирских, а как замерзла, побежала домой. Прожив спокойно дня три, Анюта снова исчезла. Так началась для нее новая жизнь, часть которой, лучшая часть, проходила в дороге. Она освоила много новых дорог и проселков. Осталась ли хоть одна дорожка или тропинка в округе, не хоженная — не мерянная ее ногами? Бегала она в Мокрое, а от Мокрого на хутор к Домне и дальше, до Починка. Бегала через Голодаевку и Прилепы в далекое и загадочное Красноселье, в котором ни мать, ни Настя никогда не бывали, не пришлось. А когда пустили автобус до районного поселка, она целую неделю, день в день, ездила туда и обратно. Очень полюбилось Анюте кататься на автобусе, но недолго мамка давала деньги на билет. И крестная ворчала:
— Ишь, прокатчица, так можно все прокатать и на керосин не останется.
Анюта погоревала несколько дней, но как-то утром встала и пошла пешком, не испугалась, что далеко, тридцать километров. И не пожалела! Эта дорога совсем не походила на проселки, ведущие в Гобики, Мокрое и Красноселье. На проселках, бывало, за весь день не встретишь ни души, не говоря уже о машинах. А на этой большой дороге Анюту то и дело подбирали то подводы, то грузовики. А что народушку по ней хаживало, и знакомого и незнакомого! И все ей кланялись, и она всем кланялась и здоровалась в ответ.
Нравилось ей, что за спиной то и дело оставались большие и малые деревни и хутора. А сразу за Липками она вступала в дремучий сосновый бор, гордо реяли над головой кроны величавых сосен, мрачно обступивших дорогу. В непогоду и вечером здесь было темно, как в полночь, и становилось немного не по себе. Но вскоре дорога снова вырывалась на волю и до самого поселка петляла в просторах полей, лугов и редких перелесков.
Анюта шагала и шагала, ни о чем не думая, и скоро теряла себя, свое бренное тело, оставалась только блуждающая по дорогам неприкаянная душа. За это она и любила дороги.
Спрашивали у доктора, что с ней делать, может, запирать, чтоб не уходила бродить? Но доктор сказал: запирать не надо, пускай бегает, в дороге она обретает гармонию.
— Что, что она в дороге находит? — недоверчиво переспрашивала Настя.
— Покой. Покой и мир, — объяснял крестный.
И так понравилось ему это слово, что он долго, лежа на печке, размышлял, а потом поделился своими размышлениями с бабами: например, самые гармоничные существа на земле, не люди, а коровы и лошади, весной от мучений и бескормицы превращаются в жалких, задерганных кляч. Так и наша Анютка. В тесной хате и на ферме, среди крикливых доярок, быстро разрушается ее гармония, больше двух-трех дней такой жизни она не выдерживает. И вот уже проклевывается тоска и беспокойство, и растет, растет, и гонит ее из дома бродить по дорогам…
Быстро приметили Анюту не только в ближних, но и в дальних деревнях. Говорили, поглядывая в окошко: вон опять дубровская дурочка побежал, Печаль моя. Приспособили ее для поручений. Старушки стерегли на дороге и слезно просили: дочь, зайди в аптеку. Анюта прятала в карман бумажку с названием лекарства и деньги. Все поручения исполняла аккуратно. Например, горько нужно послать весточку в поселок, а как? А тут на радость всем бежит Анюта. Ей и наказывают:
