Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)
Квартира превратилась в склад стеклотары, в логово раненого зверя, в Содом и Гоморру. А потом отец вообще максимально облегчил себе жизнь: из денег, которые передавала мама, выкраивал оплату для тети Вали за то, что она кормила и присматривала за девочкой.
Жить с тетей Валей было неимоверно скучно. Анна-Мария постоянно боялась сделать что-то не так – тогда тетя Валя не разговаривала с ней часами и в квартире повисала тишина, от которой звенело в ушах. Позже, в качестве вознаграждения за труды, отец перетащил к соседке пианино. И тетя Валя вечерами разучивала гаммы и даже научилась играть полонез Огинского. Она яростно и сильно била по клавишам, раскачиваясь на табурете, и Анне-Марии казалось, что за окном благодаря этим колдовским действиям усиливается ветер.
Жить стало еще неуютнее, когда Валентина забрала из села свою престарелую мать, бабу Зою. Баба Зоя уже впала в маразм, никого не узнавала, боялась садиться на унитаз и все потребности справляла в ведро, которое всегда стояло под ее кроватью. Тетя Валя поселила старушку в той же комнате, где была койка Анны-Марии. Баба Зоя часто разговаривала по ночам, и Анна-Мария до утра ворочалась под одеялом, опасливо поглядывая в сторону старухи. «Вынесите цветы!» – кричала баба Зоя, и, всматриваясь в темноту, Анна-Мария и сама видела тысячи больших вазонов, которые заполонили все пространство комнаты. В какой-то момент ей захотелось присоединиться к требованию сумасшедшей старухи и так же отчаянно орать, лишь бы кто-то зашел в спальню и щелкнул выключателем…
Анна-Мария часами просиживала на лестничной клетке, но это не приносило радости, как раньше. Дворовые игры тоже утратили свою прелесть: в соседнем доме, где жили друзья-близнецы, поселилась семья с девочкой, и она полностью завладела вниманием Санюль. Фамилия девочки была Анне-Марии неприятна – Седловская.
Девочка была рыжая и, несмотря на возраст, выглядела маленькой женщиной: коротконогая, крепко сбитая, с мягким животом и уже наметившейся грудью. Она придумывала множество странных игр, одна из которых казалась особенно необычной – это была игра в суд.
Новая девочка собирала детей на пустыре за домом и распределяла роли: кто-то назначался «прокурором» (обычно сама Седловская), кто-то «судьей», кто-то «адвокатом», но роль Анны-Марии оставалась неизменной – она всегда была «подсудимой». Суды происходили каждый вечер и длились часами, пока на небе не появлялись звезды.
Суть игры состояла в том, что Седловская дотошно разбирала поступки и поведение «подсудимой»: как она смотрит, что говорит, почему не здоровается с матерью самой Седловской, почему не отдала 22 копейки за мороженое, которым угостил ее отец Седловской, зачем живет у чужой тетки, если рядом есть квартира отца. Когда эти темы исчерпались, на суд был вынесен вопрос о матери Анны-Марии, и прокурор-Седловская вынесла вердикт: дочка «проститутки» не может играть вместе с детьми из порядочных семей. Эта игра, а главное магнетизм самой Седловской настолько завораживали всех присутствующих, что и Анна-Мария, и Санюли покорно брели на задний двор каждый вечер, несмотря на то, что каждый раз после игры ощущали полную душевную опустошенность. Но осознание того, что они играют во взрослые игры, и новые ощущения чего-то непристойно-опасного действовали почти наркотически. Иногда Анна-Мария с ужасом думала, что если бы Седловская вынесла приговор повесить ее – это было бы исполнено беспрекословно.
Выходить во двор для Анны-Марии означало теперь одно – чувствовать свою вину. Особенно остро это проявлялось тогда, когда от матери приходила посылка и Анна-Мария надевала на прогулку кримпленовое платье или лакированные башмачки – вещи, которых не было у других.
Посылки от матери – к праздникам или на день рождение – вот что определяло жизнь Анны-Марии. Она сама распаковывала их. Сначала вдыхала запах плотной ткани, в которую была завернута коробка, дотрагивалась кончиком языка до сургучной печати (она напоминала расплавленную шоколадную медальку), аккуратно развязывала мохнатый жгут. И кусок ткани, и жгут, и бумажную обертку она прятала в своей тумбочке, чтобы иногда воскрешать в памяти сладостный процесс «раздевания» посылки. Тем более, что через какое-то время ей не оставалось ничего, кроме этих знаков материнского внимания: тетя Валя быстро находила применение «иностранным шмоткам» своей подопечной. А еще Анне-Марии доставался запах. Удивительный, ни с чем не сравнимый запах другого мира, хранимый пестрыми махровыми полотенцами и лакированными туфельками с «позолоченными» пряжками. Когда Анна-Мария выходила во двор в обновках, это вызывало новую бурю возмущения Седловской и очередной судебный процесс…
Когда Анна-Мария перешла во второй класс, отец наконец-то опомнился. Он женился на женщине, имеющей сына от первого брака, и забрал Анну-Марию в семью. Но наладить жизнь ему так и не удалось. Пристрастие к алкоголю перешло в хроническую болезнь, новая жена оказалась женщиной суровой, а сводный братец Алекса стал для Анны-Марии бабой Зоей, тетей Валей и Седловской в одном лице…
Эти два персонажа появились в ее жизни совершенно неожиданно. Вначале была она, женщина с волосами цвета подожженной бумаги – коричнево-рыжими, спадающими на плечи туго закрученными спиральками. Однажды вечером отец зашел к соседке, взял Анну-Марию за руку и повел домой. Новый запах в квартире насторожил: пахло краской, клеем, побелкой. Отец был взволнован и торжествен. Он ввел Анну-Марию в комнату, и та с удивлением завертела головой: родительская спальня напоминала царство Снежной королевы – мебель была покрыта пленкой и выдвинута на середину, на полу валялись обрывки обоев, потолок сверкал первозданной белизной. А на кухонном столе стояла женщина и елозила влажной тряпкой по стене…
– Теперь мы будем жить вместе, – сказал отец.
В тот день Анна-Мария осталась ночевать в своей квартире. За ужином мачеха сказала:
– Мы должны стать подругами, ты со мной согласна?
Анна-Мария молча кивнула.
– Быть твоей матерью я не претендую, – продолжала женщина. – Но глаз за тобой нужен, не так ли?
Анна-Мария повторила кивок.
– Будут проблемы – обращайся. Все будем решать вместе. Ты не против?
Каждая ее фраза заканчивалась вопросом, на который требовалось дать утвердительный ответ, и Анна-Мария бесконечно кивала головой. Отец смотрел на обеих умиленным взглядом, уже слегка затуманенным несколькими бокалами вина. Анне-Марии очень хотелось пройти в свою комнату, но когда она наконец смогла пробраться туда, то увидела, что и здесь все изменилось. На стенах – веселенькие синие обои, у окна – новая кровать, на тумбочке нестройным рядом располагались игрушки – машинки, солдатики, танки… Комната была явно кем-то занята. А потом появился Алекса – упитанный розовощекий мальчик с громким голосом и крепкими кулаками. И с этого момента Анна-Мария очень хорошо поняла, что значит всегда быть «в полной боевой готовности». Он мог напасть совершенно неожиданно: подстеречь у выхода из ванной комнаты, наскочить из-за угла в темном коридоре, застать врасплох в минуты, когда она читала книжку или спала. И тогда на ее руках появлялись синяки и ссадины. Бывало, он просто не выпускал ее из кухни, стоял в дверях часами, легко преодолевая ее слабое сопротивление, пока она совершенно не выбивалась из сил. А она сопротивлялась упрямо и… молча, а потом затихала в углу, выжидая, когда ему наконец наскучит эта забава. Алекса был младше на два года, но вдвое выше и сильнее.
Позже, когда оба стали старше, Анна-Мария выверяла каждый шаг, сделанный ею по квартире: повсюду ее могли подстерегать рассыпанные по полу кнопки, меткие «выстрелы» из тюбика с зубной пастой или жевательные резинки, предательски засунутые в волосы. Самым ужасным испытанием был поход в туалет или ванную. Тогда Алекса приникал ухом к двери и тоненько напевал в щелку: «А я все-е-е вижу-у-у!»
Позже он умудрялся подсовывать ей в постель карты с голыми тетками, или пошлые неумелые рисунки собственного производства, или записки, написанные с грамматическими ошибками, но всегда с неизменным пожеланием: «Что б ты сдохла…»
…И вот теперь, в день своего рождения, Анна-Мария бредет по городу с твердым желанием никогда больше не возвращаться в свой старый двор и ей кажется, что за ее спиной поднимается девятый вал, который сметает все на своем пути. Ну и пусть сметает!
Анне-Марии безразлично, куда идти, лишь бы подальше от дома, от своей железной раскладушки, от двора, в котором по-прежнему заправляет полуженщина-полукарлица Седловская. Фиолетовые сумерки окутывают город, опускаются ниже, в чернильных лужах отражаются гроздья фонарей, на каждом здании в центре города полощутся приспущенные знамена – пару дней назад умер очередной партийный лидер (мачеха целый вечер прорыдала перед телевизором). У гастрономов вьются очереди за водкой.
