Ирвин Шоу - Любовь на темной улице (сборник рассказов)
В этот момент Маккул, который до этого, склонившись над меню, что-то чертил на нем, не обращая никакого внимания на беседу, поднял голову и громко сказал своим четким, сдержанным голосом:
— Послушай, братец Тигр, я и сам из Принстона, и, должен сказать, ни один уважающий себя джентльмен на вашем месте никогда бы не потребовал две с половиной против одной. Никаких дополнительных условий, равные ставки, равная сумма.
В баре установилась чуткая, почти осязаемая напряженная тишина. Теренс, нарочито медленно засовывая бумажник в карман, так же медленно повернулся к Маккулу, бросил долгий взгляд на этого сидевшего за своим столиком у входа человека. Маккул снова опустил голову и снова что-то рисовал на своем меню. На лице Теренса появилось какое-то странное выражение, даже смесь выражений, — легкого шока, неуверенности в том, что он услышал, забавной озадаченности и терпимости, — все одновременно. Такое сложное по составляющим выражение можно, по-видимому, было увидеть на лице священника, которого группа прихожан пригласила на обед, а когда тот вошел в столовую, то, к своему великому изумлению, увидел, что посередине комнаты — в самом разгаре сеанс стриптиза.
— Прошу простить меня, дорогая, — извинился Теренс перед девушкой.
Медленно, не теряя своего достоинства, он подошел к Маккулу. Он остановился на расстоянии добрых четырех футов от столика Маккула, словно его неожиданная остановка — это профилактическая мера, удерживающая его в полной безопасности за пределами невидимой ауры, которую только он, с его тонкой натурой, мог почувствовать, когда она излучалась из того пространства, которое в данную минуту занимал сидевший за своим отдельным столиком Маккул.
Маккул с удовольствием продолжал что-то рисовать на меню, склонив голову. Верхняя часть головы у него была абсолютно лысой, а на удлиненной, агрессивно выдававшейся вперед нижней челюсти росла рыжеватая щетина. Глядя на него, Уэбел вдруг осознал, что Маккул очень похож на одного из рабочих-ирландцев на картине, которых доставили в Америку в 1860 году для строительства железной дороги «Пэсифик юнион». Уэбел теперь понимал, почему так удивился Теренс, и не винил его в этом. Требовалось недюжинное воображение, чтобы представить себе, что Маккул — выпускник Принстонского университета.
— Я не ослышался, сэр? — спросил Теренс.
— Не знаю, — ответил Маккул, не поднимая головы.
— Так вы сказали, что вы из Принстона, или вы этого не говорили?
— Да, я это сказал, — теперь Маккул глядел на Теренса отважно и воинственно, как и полагалось пьяному человеку. — Я также сказал, что ни один уважающий себя джентльмен на вашем месте никогда не потребовал бы две с половиной против одной. Повторяю, еще раз, на случай, если вы что-то не расслышали.
Теренс медленно описал полукруг перед Маккулом, изучая его явно с научным интересом.
— Ах, вон оно что, — протянул он, и в его голосе послышались нотки аристократического скепсиса. — Значит, вы сказали, что вы из Принстона, так?
— Да, сказал, — ответил Маккул.
Теренс повернулся к своей девушке у стойки.
— Ты слышала это, дорогая? — Не ожидая от нее ответа, он вновь подкатился к Маккулу. Он стоял прямо перед ним. В голосе его чувствовалось открытое презрение принца крови по отношению к этому самозванцу — плебею, пойманному на месте преступления, когда тот пытался взломать королевский загон в Аскоте.
— Послушайте, сэр, — продолжал он, — вы похожи на человека из Принстона не больше, чем… чем… — Он беспомощно оглядывался по сторонам, пытаясь отыскать самое крайнее, самое язвительное, самое обидное, просто невозможное сравнение. — Вы не больше похожи на выпускника Пристона, чем… чем вот этот Эдди.
— Эй, ну-ка послушай, — воскликнул за стойкой недовольный его сравнением Эдди. — Не нужно наживать себе больше врагов, чем это необходимо, — предостерег он его.
Теренс проигнорировал предостережение Эдди и снова сконцентрировал все свое внимание на Маккуле.
— Меня очень заинтересовал ваш случай, мистер… мистер… Боюсь, я не расслышал ваше имя.
— Маккул, — сказал Маккул.
— Маккул, — повторил Теренс. — В его устах эта фамилия прозвучала как название только что открытого нового кожного заболевания. — Боюсь, я не знаю ни одной семьи под такой фамилией.
— Мой отец был странствующим лудильщиком, — сказал Маккул. — Он ходил по дорогам, от одного болота к другому, и всегда пел, и эта песня вырывалась у него из глубины его сердца. Таким был наш семейный бизнес. Он позволял нам жить в роскоши с одиннадцатого столетия. Я просто искренне удивлен, что вы ничего о нас не слышали. — Он вдруг запел: «Арфа, которая когда-то звучала в залах Тара», — правда, фальшиво, не попадая в верную тональность.
Уэбел с удовольствием следил за ним. «Как все же хорошо, — подумал он, — что он зашел в бар к Эдди, а не в какой-то другой».
— Вы все еще настаиваете, — сказал Теренс, перебивая музыкальное кваканье Маккула, — что вы учились в Принстоне?
— Ну как вам это доказать? Что я должен сделать? — раздраженно спросил его Маккул. — Раздеться здесь перед вами и показать вам свою черно-оранжевую татуировку?
— Позвольте задать вам вопрос, мистер Маккул, — спокойно сказал Теренс, демонстрируя свое притворное дружеское к нему расположение. — К какому клубу вы принадлежали?
— Я не принадлежал ни к какому клубу, — ответил Маккул.
— Ну вот, — сказал Теренс. — Что и требовалось доказать.
— Я так никогда и не оправился от такого удара, — сказал Маккул. Он снова затянул свою «Арфа, которая когда-то звучала в залах Тара».
— Я, конечно, могу понять, что вы не принадлежали ни к какому клубу, — добродушно сказал Теренс. — Но даже в этом случае вы могли бы сказать мне, где находится Айви, Кэннон1, разве не так, мистер Маккул? — Он наклонился поближе к столику Маккула, направив на него испытующий взгляд.
— Погодите… погодите… минуточку, — мычал Маккул. Он глядел на стол, почесывая лысину.
— Вам что-нибудь говорит библиотека Пайна, — продолжал допытываться Теренс, — или Холдер Холл?
— Черт подери! — воскликнул Маккул. — Я все забыл. Я закончил его еще до войны.
Теперь уже Уэбел начал злиться на Маккула. Драматический клуб Принстонского университета почти ежегодно приглашал Маккула прочитать лекцию перед студентами, и он мог бы, даже напившись, как сейчас, вспомнить, где находится Проспект-стрит.
Теренс теперь надменно улыбался, довольный своим блестяще проведенным перекрестным допросом.
— Ладно, давайте забудем об этом на минутку, — сказал он великодушно. — Попробуем кое-что еще. Давайте-ка затянем «Старый Нассау», например. Надеюсь, вы слышали о «Старом Нассау»?
— Конечно, я слышал «Старый Нассау», — упрямо сказал Маккул. Ему явно было стыдно за проваленный экзамен по поводу университетских клубов.
— Это песня, которая начинается так: «Настрой свое сердце на каждый голос, пусть минут заботы…» Ну, вспоминаете, мистер Маккул?
— Я знаю эту песню, — неожиданно заявил Маккул.
— Очень интересно послушать, — сказал Теренс. — Ну-ка спойте ее.
— Ну, пожалуйста, если только другие клиенты в баре не возражают. — Он, повернувшись к стойке, улыбнулся, так манерно, как дворецкий.
— Только потише, прошу вас, — сказал Эдди. — У меня нет лицензии на развлечения.
— Ну, давайте, давайте, мистер Маккул, — добродушно уговаривал его Теренс. — Мы все ждем. — Он, решив помочь ему, промычал несколько тактов.
«Настрой свое сердце на каждый голос, пусть минут заботы…» — загудел Маккул без всякого мотива, — ух… пусть… что-то… ух… пусть с чем-то… ух… — Он с отвращением покачал головой. — Нет, ничего не выходит. Я не пел ее двадцать лет.
— То есть вы хотите сказать, что не знаете этой песни, так? — спросил Теренс с притворным удивлением.
— Я забыл ее, — признался Маккул. — Я сильно нагрузился. Ну и что из того?
Теренс широко улыбнулся.
— Я хочу сказать вам кое-что, мистер Маккул, — продолжал он. — Я не знал ни одного выпускника Принстона, который мог бы забыть эту песню — «Старый Нассау» и не спеть ее, не пропуская ни единого слова, в любое время, даже перед своим смертным часом. Я в этом убеждался не раз на собственном опыте.
— Ну вот, — сказал Маккул, — теперь вы знаете хотя бы одного.
— Вы обманщик, сэр, — сказал Теренс. — Могу держать пари на тысячу долларов, что вы никогда не учились в Принстонском университете, и нечего всем морочить зря голову.
Последняя часть фразы, по-видимому, предназначалась остальным клиентам. Теренс, уверенный теперь на все сто процентов, что он стоит на твердой почве, пытался как-то загладить неприятное впечатление, которое он произвел на всех, когда завел эту дискуссию об особых условиях для пари по поводу исхода матча. Он смотрел в упор на Уэбела с видом триумфатора.
