Дмитрий Липскеров - Последний сон разума
– Это не ваш язык! – сказала девушка.
– Эя аю…
– Это он вас погубил.
– Эя уиаю? – поинтересовался слабый Карапетян.
– Да, – кивнула Жанна и взяла лейтенанта за руку. – Вы умираете.
– Эо се Иникин! – пожаловался армянин. – Эо он эяык ме сюзой посунул!
– Я знаю. Но он не виноват. Он не знал, ваш Синичкин.
Из носа Карапетяна пошла кровь. Она стекала к его бесцветным губам, а потом по щеке на подушку.
– Уиаю? – спросил лейтенант.
Жанна кивнула.
– Но вы не бойтесь! Никто не знает, сколько есть чего после!
– А есь?
– Не знаю. Есть только сон. Может, еще что, я не знаю.
Кровь пошла сильнее. Инфекция обосновалась в мозгу Карапетяна, и он увидел что-то. Челюсть его отвисла и стала ходить туда-сюда, то открываясь, то закрываясь.
Жанна открыла рот и выдохнула синее облачко, которое залетело в рот Карапетяна. Его тело несильно содрогнулось, а потом вытянулось, словно ему скомандовали «смирно».
Лейтенант Карапетян умер.
Жанна подошла к покойному, засунула пальцы в мертвый рот и резко дернула, отрывая отторженный язык. Затем она спустилась в подвал больницы, где находилась печка для сжигания всякого ненужного хлама, и бросила черный язык в пламя. Она увидела, как отросток на мгновение закорчился в пожарище, а потом вспыхнул ярче солнца и обратился в тлен.
После этого она покинула больницу, сдав халат гардеробщице, которая, вновь оглядев девицу в мужском, все-таки пришла к выводу, что девчонка – прошмандовка. Такими ангелы не случаются!..
Жанна ступала по белому снегу, оставляя на нем неглубокие, словно детские, следы. Она шла бесцельно, ни о чем не думая, как вдруг что-то заставило ее остановиться.
«Спортивный зал» – прочитала она и вошла, влекомая некоей грустью.
Жанна направилась прямо в просторное помещение, где располагались спортивные снаряды. Ее безошибочно повлекло к штанге. Она наклонилась над ковром и обнаружила засохшую каплю чего-то. Потрогала заскорузлое место пальцами, а потом, выпрямившись, пошла было обратно. Но что-то почувствовав особенное, остановилась перед финской парной, вошла в нее, вдохнула пекло и вдруг увидела крошечное перышко, прилипшее к термометру.
Она сняла это перышко, долго вглядывалась в него, а потом неожиданно сдунула его на раскаленные камни. Перышко вспыхнуло и исчезло в небытии…
Жанна проводила все время на улице, постоянно шагая куда-то. Она ни о чем не думала, просто выжидала время до означенного часа, который приближало отстукивание ее сердца.
Иной раз ей вкладывали в руку какую-нибудь мелочь, но через два-три шага она роняла ее. Частенько девушка слышала предложения от мужчин, которые, клянясь, что не имеют в виду ничего такого, предлагали помощь.
С одним она пошла, с самым старым. У него имелась своя квартира, совершенно простецкая, с большой фотографией немолодой женщины на стене.
– Вас не смущает? – спросил мужчина.
– Совсем нет.
– Ну и хорошо.
Он угостил ее коньяком, а потом предложил лечь в постель. Жанна пожала плечами и скинула вещи отца, оставшись нагой.
Она была столь красива и совершенна, что мужчина поначалу, утеряв сексуальное желание, просто любовался шедевром природы.
А потом она как-то повернулась, изогнулась слегка, и это взметнуло в нем все мужское, и старик овладел девушкой по-юношески сильно, впрочем почему-то не испытав удовлетворения.
– Спасибо, – поблагодарила Жанна.
– За что? – удивился мужчина.
– Благодарить нужно за все!
– Даже за подлость?
– Да, конечно.
«Сектантка», – решил мужчина, а вслух спросил:
– Вы кто?
– Я не знаю.
«Вдобавок сумасшедшая».
– Я не сумасшедшая, – прочла его мысли Жанна. – Просто действительно не знаю, кто я такая!.. Можно я пойду?
– Куда? У вас ведь нет дома?
– Он мне не нужен.
Мужчина залез в карман пиджака, висящего на стуле, выудил из него портмоне и отсчитал несколько купюр.
– Возьмите! – протянул.
– Мне не нужно.
– А вашим братьям?
– Каким? – испугалась девушка.
– Ну… – засмущался мужчина. – По вере.
– У меня нет веры.
– Все равно возьмите!
– Спасибо.
Жанна взяла и, выходя из квартиры, сказала:
– Я к вам еще когда-нибудь приду.
– Буду счастлив, – улыбнулся мужчина.
Жанна глубоко вздохнула и вышла на улицу. Там, стоя над сугробом, она мелко-мелко порвала денежные купюры и отпустила их по ветру. Довольный порыв подхватил клочки и понес к небу.
Она вновь ходила по улицам и опять ни о чем не думала. Было тридцать первое декабря, и ноги влекли ее к какому-то определенному месту, словно она была сейчас иголкой, а где-то находился сильнейший магнит.
Опять пошел снег, но Жанна не обращала на него внимания и постепенно окуталась в белое, как будто не снимала врачебного халата.
Все готовилось к Новому году. Город украшался для новой жизни, для нового счастья. Большим домам и большому скоплению народа было совсем неважно, что кого-то не стало, что кто-то не будет радоваться похоронной песне курантов. Жизнь – могучее либидо – стремила все, наделенное гормонами, вперед, оставляя на обочине небольшие отходы…
К вечеру Жанна почувствовала усталость и села на крылечко какого-то дома. Она по-прежнему напоминала сугроб, а щеки ее от мороза побледнели, но все же в них просвечивало еще то красное, что называется девичьим румянцем на морозе.
В подъезд входили люди. Многие не обращали внимания на несчастную бродяжку, сконцентрировавшись на предстоящем празднике, некоторые притормаживали, но осекали свои сердобольные порывы, утешаясь мыслью, что всем не поможешь.
Майор Погосян шел со службы домой. Он поддерживал руками свой вздувшийся живот и чувствовал себя плохо. В доме у него имелись бутылка шампанского и торт «Сказка», заготовленные на встречу Нового года. Майор решил торт не кушать, так как рассчитал, что от него в животе будет еще больнее, но шампанского глотнуть немного.
На этом решении он и увидел сидящую на ступенях его парадного девушку.
Сначала он, как и все, хотел пройти мимо, но что-то его задержало, как он сам подумал – чувство милицей-ского долга.
– Что сидишь? – поинтересовался майор, придерживая живот руками.
– Мне захотелось здесь посидеть, – ответила девушка и улыбнулась.
Ах, как хороша, – удивился милиционер. – Наркоманка, что ли?
Он заглянул девушке в глаза, предполагая обнаружить героиновую муть, но, черные и раскосые, они были столь прозрачны и чисты, что Погосян напрочь отбросил мысль о наркотическом опьянении.
– У тебя дом есть?
– Нет, – покачала заснеженной головкой девушка и улыбнулась так фантастически привлекательно, что майора пронизало приятной дрожью.
– Бродяжка? – улыбнулся он навстречу.
– Гостья.
– Чья же? – В животе кольнуло.
– Ваша.
– Моя? – удивился майор.
Ему на мгновение показалось, что девица с ним заигрывает, но он сразу же отбросил эту мысль, глядя на ее белые щеки и яркий мазок красных губ. Может, родственница? – прикинул. – Соотечественница?
– Армянка?
– Что? – не поняла Жанна.
– Ты кто по национальности?
Девушка пожала плечами.
– Гостья, говоришь?
– Да.
– Ну раз гостья, тогда пошли!
Майор открыл перед девушкой дверь, и через две минуты она уже сидела в плюшевом кресле, отогреваясь.
– Замерзла?
– Ага.
– Чай будешь?
– Я есть не хочу.
Майор смотрел на нее открыто и думал о том, что она могла бы быть его дочерью и как это было бы чудесно.
– Фамилия моего отца – Петров, – как будто отгадала его мысли гостья.
– Да-да, – отозвался Погосян. – А имя?
– Митя. Дмитрий.
– Да нет же, твое!
– А-а, я не поняла. Жанна.
Майор посмотрел на часы.
– Однако уже половина десятого! Нужно к празднику готовиться.
– Да, – согласилась девушка. – Вам помочь?
– Сам. Мне и на стол-то ставить нечего. Гостей не ждал. Правда, шампанское имеется и торт маленький.
– Замечательно, – Жанна улыбнулась, и от ее улыбки на глаза милиционера почему-то навернулись слезы.
Погосян открыл холодильник и выставил на стол угощение. Затем снял форменный китель, расстегнул на рубашке верхнюю пуговицу и уселся на стул, откинувшись на спинку.
И вдруг он сказал:
– Я сегодня умру!
Она ничего не ответила и даже не поменялась в лице.
– Ты мне не веришь?
– Верю.
– У меня запущенный рак.
Она улыбнулась виновато.
– Вот ведь как!
Погосян откупорил бутылку шампанского, которое лишь слегка запузырилось из горлышка, плеснул в фужеры и открыл коробку с тортом.
– За жизнь! – Его рука, покрытая черным волосом, поднялась чересчур высоко, вознося фужер к потолку, что обозначало браваду. Он выпил до дна, затем не сдержался и рыгнул в ладонь.
– Прости, газировка!
Жанна лишь слегка пригубила напиток, осторожно сняла с торта орешек и положила его на язычок.
– Ненавижу смерть! – рыкнул Погосян. – Зачем жить, если твоя смерть не становится национальной трагедией?.. Ненавижу смерть!
