Богомил Райнов - Только для мужчин
Выходит, чтобы ты как следует раскрыл глаза, прозрел, тебя надо было огреть дубиной по голове, ведь лишь после этого до тебя дошло, что кровать, на которой ты спишь, – настоящий шедевр. Ты, верно, по достоинству оценил бы неаполитанский пейзаж, если бы Жорж догадался включить его в стоимость обстановки, но так как он достался тебе даром, ты даже не потрудился обратить на него внимание, – мы привыкли ценить лишь то, что дается нам дорогой ценой.
Порой я прикрываю глаза, просто так, для разнообразия, и тотчас же погружаюсь в дремоту, а проснувшись, устанавливаю, что прошло уже два или три часа; с легким беспокойством я поворачиваю голову к окну, чтобы убедиться, что орех все еще на месте, он не ушел на цыпочках, пока я легкомысленно дремал. Ореха почти не видно (белые полупрозрачные гардины опущены), но силуэт его угадывается – значит, он здесь.
Все остается на своих местах, и это не может не радовать меня, потому что дом – он как скрипка или курительная трубка, словом, нечто такое, что должно основательно послужить тебе и заметно постареть, чтобы обрести душу и характер. И наивные люди, так легко расстающиеся со старыми жилищами, чтобы водвориться в новую квартиру, даже не подозревают, что бетонная коробка – это еще не дом, что настоящий дом имеет свои особые приметы, пусть это даже будут признаки обветшания – и свои особые звуки – будь это даже поскрипывание старого паркета – и свои неповторимые запахи – пусть даже это будет запах плесени или, если угодно, розового масла.
Бледный свет, падающий из окна, исторгает звучный зеленый цвет из стоящей на столике темно-зеленой бутылки с розовой гвоздикой. С некоторых пор у этой бутылки появилось постоянное место, я все время боюсь случайно ее столкнуть; в ней теперь всегда красуется цветок. Присущая Лизе манера украшать интерьер. Она бы, наверное, всю комнату заставила цветами, будь у нее побольше денег, но, слава богу, она ими не располагает, зато через равные промежутки времени покупает по одному цветку, В ближайшем цветочном магазине о ней, вероятно, говорят: та, что всегда покупает по одному цветку.
Гипсовая голова тоже на месте. Богиня любви. А может, богиня мудрости. Но скорее всего – безучастности. Она, как всегда, демонстрирует Лизе свою легкую холодную усмешку, как бы внушая: не обращай внимания на то, что я усмехаюсь, это не имеет никакого значения.
Удостоверившись, что все на своих местах, я не вижу надобности и дальше держать глаза открытыми. Лиза на цыпочках пересекает комнату. Слышится легкий шорох гардин, и под мои веки проникает зеленый свет, словно я в лесу. Лес поначалу редкий, простреливаемый отблесками солнечного света, потом он становится гуще и глуше, и черно-зеленая листва окутывает смутно проступающие стволы вековых дубов, а тропинки давно заросли травой – вот она, лесная чаща моих сновидений.
– Тонн, вы спите? – слышится голос Лизы, но, вероятно, это происходит значительно позже, потому что комната уже залита розовым светом абажура.
– Сплю, – отвечаю я, – но это не основание для того, чтобы выключать рефлектор. Я не страдаю от жары.
– Я его выключила, чтобы вскипятить для вас чай, – поясняет Лиза. – Не смогла найти тройник.
– А, вы плитку включили. – Плитка установлена на краю тумбочки. – Надеюсь, вы не станете жарить здесь биточки?
– Какие биточки? Я ее купила, чтобы чай для вас кипятить. Вам не кажется, что ради чашки чая или кофе нам с вами не обязательно спускаться вниз?
– Верно, – соглашаюсь я. – Но когда вы что-то затеваете, надо хорошенько поразмыслить, чтобы понять ваши истинные намерения… Вы случайно не поругались с Илиевым?
– Чего нам ругаться? – равнодушно отвечает Лиза.
Подняв крышку чайника, она опускает в пего два пакетика чая, затем снимает чайник с плитки и выдергивает штепсель.
– Сейчас станет теплей, – обещает Лиза, включая рефлектор. – Конечно, – рассуждает она, – здесь такие большие окна, все тепло выдувает…
– Напрасно вы ругаете наш мавзолей, – упрекаю я ее. И вдруг, неожиданно для себя, перехожу к другой теме:
– Теперь у Илиева в самом деле нет оснований на вас сердиться. После того как он узнал, что ребенок – не ваш.
– Илиев ничего не понял, – отвечает Лиза, притрагиваясь к чайнику.
– И все же почему вы не сказали ему, что ребенок не ваш?
– Хотелось приучить его к мысли, что ребенок мой. И еще потому… – Она останавливается на полуслове. – Потому, что, в сущности, этот ребенок – мой.
– Да-а, – говорю я. – Пока разгадаешь ваши истинные намерения… Значит, вы обманули не его, а меня? Для чего? Ведь это он женится на вас, а не я.
– Потому что не он задает мне вопросы, а вы.
– Профессиональная привычка, – говорю я. – Задаешь вопросы, тебе на них отвечают – вот и готово интервью… Да, так что из того, что я задаю вопросы?
Прежде чем ответить, Лиза слегка покачивает чайник, чтобы чай заварился поскорее.
– Если бы я сказала, что ребенок мой, вы бы тут же поинтересовались, кто его отец.
– Неужто вы не знаете, кто он?
– Послушайте, Тони, может женщина иметь право на тайну? Я была готова рассказать вам все что угодно, только не это. Потому что это нечто совсем иное, непохожее на другие связи, нечто очень сокровенное… Я бы почувствовала себя так, будто меня раздели догола.
– У меня не было ни малейшего желания вас раздевать. И мои вопросы – вспомните-ка! – носили главным образом деловой характер. Упаси меня боже вникать в ваши тайны. Особенно в тайну большой любви.
– Я не говорила о большой любви, – возразила Лиза, приподнимая крышку чайника, чтобы проверить, хорошо ли заварен чай.
Затем она достает из шкафчика две чашки, массивные, с голубыми цветочками на боках.
– Значит, вы не можете сказать, что ваш ребенок – плод любви? Жаль.
– Я решила родить его просто так, наперекор собственной бедности.
– Всего лишь?
– Вернее, не просто наперекор, а потому, что этот ребенок имел право родиться на свет. Любой ребенок, если уж он зачат, имеет право родиться на свет.
– Подобные идеи приводят к демографическому взрыву, – печально замечаю я.
– Как вы сказали?
– Перенаселенность! И ее последствия: из-за отсутствия другой пищи люди начнут поедать друг друга.
– Да они и сейчас это делают.
Она приносит чашки одну за другой, поскольку з моем холостяцком хозяйстве пет подноса, и ставит на столик, придвинутый для большего удобства к моей кровати. Затем натюрморт пополняется ложечками, сахарницей и печеньем на блюдце.
Приподнявшись, опершись на подушку, я беру чашку, громоздкую и тяжелую, словно кувшин. Чай, печенье и задушевная беседа – ну совсем как во времена молодости моей тетушки.
– Значит, большая любовь – это особая глава… – говорю я. – Успокойтесь, я не буду настаивать, чтобы вы ее рассказали.
– Если бы и захотела, не смогу. Такой главы просто не существует.
Отпив из своего «кувшина», Лиза бросает взгляд на меня и спрашивает:
– Тони, если вам повстречается на улице женщина, при виде которой у вас внезапно екнет сердце, как вы поступите?
– Я не знакомлюсь на улице.
– Но если вы встретите женщину, я хочу сказать – ту, единственную, без которой ваша жизнь окажется бессмысленной, вы пройдете мимо?
– Знаете, разница между всеми и «той единственной» не особенно бросается в глаза…
– Почему она должна бросаться в глаза? Ее необходимо ощутить.
– Как?
– Так же, к примеру, как если бы вас ударило током.
– Когда бьет током, люди шарахаются в сторону.
– А вы всегда шарахаетесь в сторону?
– Иногда по глупости не делал этого. О чем впоследствии жалел.
Лиза молчит – кажется, она шокирована, – и какое-то время мы целиком поглощены своими «кувшинами».
– Как старики? – спрашиваю я.
– Димов немного оклемался. Стал выходить в гостиную.
– Все еще злится на Несторова?
– Нет, они поладили. Первое время сидели молча, не обращали внимания друг на друга, но теперь опять переругиваются. Вчера вечером, например, поцапались – была передача о молодежи.
– Ясно: Несторов твердил, что у нынешней молодежи ветер в голове, а Димов доказывал обратное.
– Не совсем так – они оба ее поносили, только с разных сторон.
– Старики всегда считают, что молодежь нынче никудышная. К здоровому организму склероз обычно относится с подозрением.
– Возможно, – соглашается Лиза, и берет сигарету. – Но когда приходит смертный час, вполне естественно поразмыслить над тем, что остается после тебя. И кому ты все оставляешь, в надежные ли руки передаешь…
– Вот именно: разве может склероз обойтись без сомнений и подозрений? Как подумаю, что и мне осталось не так много до этого возраста, меня просто в жар бросает.
Лиза закуривает и задумчиво глядит на меня:
– Вам нечего бояться.
– Считаете, мне не грозит склероз?
– Считаю, что вам нечего завещать… да и некому…
