Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора
Тысячи молодых женщин выходят замуж ради столичной прописки. Ради человеческого быта. Ради первой категории снабжения.
Семь из десяти подобных браков распадаются в течение года…
Высоко на брачном рынке котируются офицеры. Офицеры — люди дисциплинированные, чистоплотные. На офицеров есть управа. Если что — можно к замполиту обратиться.
Вот и ловят девушки молодых офицеров. А потом служивого направляют к чертовой матери — в Джезказган. И бегут офицерские жены — домой. С какими-нибудь гастролирующими ленинградскими фокусниками. Чаще — с освободившимися зеками. Я помню, жена нашего командира роты с цирковым лилипутом убежала. Договорились в антракте, и с концами…
Дома преобладали социальные мотивы развода. Пьянство, нищета, серое однообразие жизни, морока тотального дефицита — все это разрушало хрупкое здание брака. Люди заметно ожесточались, становились грубыми, нетерпимыми, крайне воинственными. Поиски выхода из этого замкнутого круга толкали людей на разрушительные шаги.
Бывало, что в основе развода лежали какие-то душевные причины. Но это случалось гораздо реже. Неожиданное чувство, измена, утрата духовных контактов — всякое могло случиться. Человек слаб, им владеют эмоции, жизнь полна неожиданностей. Но все-таки подобных случаев — единицы. Гораздо чаше мы слышали:
— Пьянствует, хулиганит, дерется… Который месяц денег не приносит…
Разводы на душевной почве казались исключением, блажью. Дома они были неслыханной роскошью. Вспомните удивленный шепот молвы:
— У них — квартира, дача, «Запорожец»… И с чего это люди разводятся?..
Но вот советское житье осталось позади. Мы пересекли океан.
Уезжали, главным образом, дружные семейные пары. Вдвоем было легче проскочить через овировскую мясорубку. Трудности сплачивали людей, заставляли держаться вместе.
И наконец — свобода. Тихие улицы Вены. Незабываемые римские каникулы. Сказочная Америка — необъятный горкомовский распределитель для всех.
Мы дружно обзаводились жильем. Дружно покупали автомобили. Дружно ходили в синагогу за матрасами.
Год прошел, за ним второй.
И вдруг начались чудеса. Люди стали безудержно разводиться. Семьи разрушались одна за другой.
Что же такое произошло? Вроде бы — отдельные квартиры, наряды, машины. Вроде бы — калории размером с дворнягу, устроенный быт…
А люди тем не менее разводятся.
Дети в школе, быт налажен, материальные проблемы решены. И тогда вырастают с устрашающей неотвратимостью проблемы человеческого духа.
Вот Рая и Гена. Всем они казались нежными, любящими супругами.
Рая — врач-отоларинголог. Или, как это называется в США, — E.N.T. Гена — бывший постановщик телевизионных фильмов.
Рая сдала труднейшие экзамены. Готовится к частной врачебной практике. Она хорошо водит машину, постоянно совершенствует английский язык. Ее интересует театр, кинематограф.
Рая часто бывает в гостях. Любит путешествовать. Отдыхает и трудится с энтузиазмом.
А Гена часами лежит на диване. Иногда вскакивает, произносит драматические речи:
— Кому я нужен?! В искусстве здесь преуспевают лишь ремесленники. Этого Милоша Формана я бы не взял к себе помрежем…
И он снова ложится…
Рая и Гена пока живут вместе. Но практически они развелись. Рае наскучили его монологи. Ее раздражает неутолимое тщеславие мужа. Его затянувшаяся мрачная бездеятельность.
Они в разводе. Просто Гене некуда уйти. Рая терпит бывшего мужа из жалости.
А жалость — такой ненадежный фундамент для брака…
Вот Лазарь и Белла. Он — блестящий ученый. Работает в одной из престижных химических лабораторий. Участник множества симпозиумов и конгрессов.
Белла — домохозяйка. В Союзе она не работала. На ее попечении был маленький ребенок. Кроме того, Белла часами простаивала в очередях.
Очередей здесь нет. Ребенок подрос. Белла предоставлена себе.
Она читает русские газеты. Беседует по телефону. Даже здесь, в Америке, Белла одевается в тусклые, неопределенного цвета кофты и платья. Она выглядит запущенной и постаревшей…
Ее мужа окружают на работе яркие творческие личности. Среди них привлекательные, деловые, целеустремленные женщины. Домой Лазарь является все позже. Чаще исчезает по выходным дням…
Миша и Лера приехали четыре года назад. Миша — бывший администратор Ленконцерта. Лера — преподавательница музыки.
Жизнь их поначалу складывалась трудно. Миша водил такси. Администраторов здесь и без него хватало. Он переутомлялся, нервничал, бросал работу.
Лера тоже не могла устроиться по специальности. Поступила на курсы медиков-ассистентов. Сейчас работает во Флашинге и продолжает учиться.
Миша углублен в свое богатое прошлое. В эмиграции его понимает и ценит один человек — Леонидов. То и дело Миша говорит:
— А помнишь, как Сашка Броневицкий дал на гастролях в рожу официанту?
— А как Баглаенко чуть не свалился в оркестровую яму?..
— А как Магомаева обчистили в Семипалатинске?..
— А как Эдита Пьеха бегала в одной рубашке?..
Лера — наоборот — устремлена в будущее. Мечтает стать врачом. Хочет поехать в Европу. Собирает библиотеку.
Их связывает только ребенок. Но дети так быстро растут…
Так что же происходит в эмиграции с древнейшим институтом брака?! Укрепив материальную базу, супруги вынуждены коснуться неведомых им ранее духовных проблем.
Дома силы истощались в поисках материи. При налаженном быте освободившаяся энергия сотрясает фундаменты духа.
В России достаточно быть относительно трезвым, чтобы считаться завидным женихом.
Достаточно рассказать анекдот, чтобы считаться инакомыслящим.
Достаточно быть евреем, чтобы считаться интеллигентом.
Достаточно посетить Болгарию, чтобы считаться заместителем Магеллана и внуком Лаперуза.
Достаточно плюнуть на холст, чтобы считаться художником-авангардистом.
Достаточно не бить жену лопатой, чтобы считаться образцовым мужем…
Здесь все иначе.
Колбасы поел? Поел.
Штаны купил? Купил.
Машину бензином заправил? Заправил.
Голую даму в «Плейбое» узрел? Узрел.
Теперь изволь быть личностью. Изволь быть чутким, глубоким, тонким, любезным, умным, снисходительным, нежным, мужественным, порядочным и добродушным.
Это трудно. Но это — единственный путь…
Так что же нам делать?
Любить. Потому что любовь — это рабство, которое выше свободы. Единственное, ради чего можно этой свободой пожертвовать. Единственное, во имя чего можно лишиться свободы, — без колебаний.
«Новый свет», № / (95), 5—11 декабря 1981 г.Три города прошли через мою жизнь.
Первый из них — Ленинград.
Без труда и усилий далась Ленинграду осанка столицы. Вода и камень определили его горизонтальную, помпезную стилистику. Благородство здесь так же обычно, как нездоровый цвет лица, долги и вечная самоирония.
Ленинград обладает мучительным комплексом духовного центра, несколько уязвленного в своих административных правах. Сочетание неполноценности и превосходства делает его весьма язвительным господином.
Такие города имеются в любой приличной стране. (В Италии — Милан. В Соединенных Штатах — Бостон.)
Ленинград называют столицей русской провинции. Я думаю, это наименее советский город России…
Следующим был Таллин. Многие считают его искусственным, кукольным, бутафорским. Я жил там и знаю, что все это настоящее. Значит, для Таллинна естественно быть немного искусственным.
Жители Таллина — медлительны и неподвижны. Я думаю, это неподвижность противотанковой мины.
Таллин — город вертикальный, интровертный. Разглядываешь высокие башни, а думаешь о себе.
Это наименее советский город Прибалтики. Штрафная пересылка между Востоком и Западом.
Жизнь моя долгие годы катилась с Востока на Запад. И третьим городом этой жизни стал Нью-Йорк…
Нью-Йорк — хамелеон. Широкая улыбка на его физиономии легко сменяется презрительной гримасой. Нью-Йорк расслабляюще добродушен и смертельно опасен. Размашисто щедр и болезненно скуп.
Его архитектура напоминает кучу детских игрушек. Она ужасна настолько, что достигает своеобразной гармонии.
Его эстетика созвучна железнодорожной катастрофе. Она попирает законы эвклидовой геометрии. Издевается над земным притяжением. Освежает в памяти холсты третьестепенных кубистов.
Нью-Йорк реален. Он совершенно не вызывает музейного трепета. Он создан для жизни, труда и развлечений.
Памятники истории здесь отсутствуют. Настоящее, прошлое и будущее тянутся в одной упряжке.
