Альберто Васкес-Фигероа - Туарег
– Его жена с ним?
– Да.
– В таком случае ничего страшного… – заметил туарег. – Они любили друг друга. Я следил за ним несколько дней и потому знаю.
Анухар эль-Мохри с ним согласился, сказав убежденно:
– Он был настоящий сукин сын, прожженный политикан и вор, предатель и мошенник… Но было в нем кое-что хорошее: его любовь к Тамар. Уже только этим он заслужил того, чтобы остаться в живых.
Гасель Сайях слегка улыбнулся, хотя собеседник не мог этого видеть, обвел взглядом рисунки на стенах и встал, вновь взяв в руки оружие:
– Наверно, из-за твоей любви к истории моих предков я сейчас оставляю тебя в живых, – сказал он. – Но постарайся не покидать это место и не пытайся на меня донести. Если я увижу тебя в Эль-Акабе раньше понедельника, разнесу тебе голову.
Тот взял в руки мел, щетки и тряпки и собрался возобновить работу.
– Не беспокойся! – ответил он. – Я и не думал этого делать.
Затем, когда туарег был уже далеко, крикнул:
– И надеюсь, что ты отыщешь свою семью!
Автобус просто разваливался на части. Это был самый разболтанный, дребезжащий и замызганный образчик общественного транспорта, который когда-либо бегал по шоссе. Хотя, правда, этот как раз никоим образом и не пытался бежать, а ограничился тем, что, задыхаясь, продвигался по равнине – мимо зарослей травы, нагромождений валунов и бесконечных каменистых урочищ – со скоростью пятьдесят километров в час.
Приблизительно через каждые два часа приходилось останавливаться из-за лопнувшей шины или из-за того, что колеса увязали в песке, и тогда водитель и кондуктор заставляли пассажиров выйти – вместе с козами, собаками и курами в корзинах, – призывая их помочь толкать или сидеть на обочине и ждать, пока не поменяют колесо.
Кроме того, каждые четыре часа требовалось залить в бак горючее самым примитивным способом: присоединив шланг к бидону, прочно закрепленному на крыше, а на склонах, когда им попадался крутой подъем, мужчинам не оставалось ничего другого, кроме как проделывать часть пути пешком.
И вот так – на протяжении двух суток: давясь, как финики в сумке из кроличьей шкурки, обливаясь потом и задыхаясь от невыносимого зноя, не ведая, сколько еще осталось до конца подобного мучения или удастся ли им когда-нибудь увидеть край однообразной пустыни.
Во время каждой остановки Гасель испытывал желание покинуть этот клоповник на колесах и продолжить путь пешком, каким бы длинным тот ни оказался. Однако на каждой остановке он понимал, что тогда ему придется не один месяц добираться до столицы, а каждый потерянный день, каждый час может иметь значение для Лейлы и его детей.
Поэтому он ехал дальше, несказанно страдая в заточении: ведь он больше всего любил одиночество и свободу, – терпя компанию болтливых торговцев, истеричных женщин, шумных детей и вонючих кур. Он не мог, как это удалось ему в «пустой земле», превратиться в камень, отстраниться от всего, что его окружало, добиться того, чтобы дух на время покинул тело.
Здесь каждая рытвина, крен автобуса, спустившееся колесо или отрыжка соседа возвращали его к действительности, и даже в самый темный час ночи ему не удавалось забыться коротким сном, который позволил бы восстановить силы или вернуться в воображении к семье.
Наконец мутным утром третьего дня, когда настойчивый и неотвязный ветер, швырявший в лицо тучи серой и удушливой пыли, мешал различить контуры предметов дальше пятидесяти метров, они миновали ряд саманных домишек, сухую балку, небольшую, отвратительно пахнущую площадь и остановились в самом центре того, что когда-то было рынком, а потом пришло в запустение.
– Конец маршрута! – крикнул кондуктор, выйдя из автобуса и разминая руки и ноги. Он осматривался вокруг, словно ему не верилось, что безрассудная идея – съездить в Эль-Акаб и вернуться живым и невредимым – в очередной раз закончилась благополучно. – Слава Аллаху!
Гасель вышел последним, взглянул на разрушенные стены рынка, угрожавшие обрушиться на его голову, стоит только ветру разыграться, и в растерянности обратился к водителю.
– Это столица? – осведомился он.
– О, нет! – весело прозвучало в ответ. – Это то место, до которого мы доехали. Если бы мы вздумали отправиться на этой развалине по центральному шоссе, нас упекли бы в психушку.
– А что мне надо сделать, чтобы добраться до столицы?
– Ты можешь сесть на другой автобус, но я тебе советую поехать на поезде, так будет быстрее.
– А что такое поезд?
Водителя, похоже, вопрос не удивил: наверняка это был не первый бедуин, которого он перевез за свою почти двадцатилетнюю тряску по пустыне.
– Будет лучше, если ты посмотришь собственными глазами… – ответил он. – Иди по этой улице и через три квартала, когда увидишь коричневое здание, там будет…
– Через три чего?
– Три квартала, три улицы… – Он широко обвел рукой. – Ладно, думаю, что там, где ты живешь, ничего такого нет… Иди вперед, пока не увидишь здание. Другого там не будет.
Гасель кивнул, взял винтовку, шпагу и кожаную сумку, в которой хранил патроны, кое-какую еду и все свои вещи, и зашагал в указанном направлении, однако его окликнул кондуктор с крыши автобуса:
– Эй! Здесь нельзя разгуливать с таким оружием! Если увидят, у тебя будут неприятности… Разрешение у тебя есть?
– Что?
– Разрешение на оружие… – Он помахал рукой. – Нет! Я уже вижу, что у тебя его нет… Спрячь это, а не то угодишь в тюрьму!
Растерявшийся Гасель застыл посередине бывшего рынка, не зная, что делать, и тут один из пассажиров, удалявшийся в противоположном направлении с чемоданом на плече, другим чемоданом в руке и свернутыми коврами под мышкой, навел его на мысль. Он догнал его.
– Покупаю у тебя ковры, – сказал он, показав ему золотую монету.
Тот даже не ответил. Схватил монету, поднял руку, чтобы Гасель мог завладеть его грузом, и пошел дальше, ускорив шаг, опасаясь, как бы глупый туарег не передумал.
Однако Гасель не передумал. Он раскатал ковры, завернул в них свое оружие, сунул их под мышку и направился к вокзалу.
Стоя на крыше автобуса, кондуктор несколько раз весело покачал головой.
Поезд оказался еще более грязным, неудобным и шумным, чем автобус. Хотя у него имелось преимущество: не лопались шины, – был и недостаток: он наполнял легкие пассажиров дымом и угольной пылью и с вызывающей отчаяние регулярностью останавливался во всех городах, поселках, деревушках и просто возле группы домов у дороги.
Стоило Гаселю увидеть прибывающий поезд – сверкающий, рычащий и изрыгающий клубы пара, словно чудище, коему самое место в историях негра Суилема, а не в действительности, – как его охватило безотчетное чувство паники. Пришлось призвать на помощь все свое мужество воина и все спокойствие имохара прославленного «Народа Покрывала», чтобы позволить потоку пассажиров увлечь себя и поспешно взобраться в один из обшарпанных вагонов с жесткими деревянными скамьями и окнами без стекол.
