Маша Царева - Девушки, согласные на все
– Сначала все вроде бы шло как надо. Я закончила школу моделей, ходить правильно научилась, позировать. Мне портфолио сделали. Директор агентства души во мне не чаял, но я принимала это как должное. Меня всегда все любили, я считала это естественным. А потом… – она криво усмехнулась и неожиданно перевела разговор на другую тему: – Значит, это и есть Венеция? Грязно как…
– Это пригород, – усмехнулся он. – В самой Венеции нет такси, только гондолы… Так что случилось потом?
– То, что и должно было случиться. То, что и случается с такими дурами, как я. Меня изнасиловали. Можно сказать, прямо на рабочем месте.
– Как? – машинально спросил Филипп, хотя ему, как никому другому, было известно, что иногда происходит с девушками, задумавшими повторить творческий путь Клаудии Шиффер.
– Позвонил директор агентства, пригласил на кастинг. Я пришла, меня сразу насторожило, что там не было других манекенщиц, кроме меня. Потом заказчик подошел – с виду вполне интеллигентный дядька. Кто мог подумать, что он окажется таким козлом?
Филипп усмехнулся, отвернувшись. Кто сказал, что человек с внешностью профессора университета не может оказаться извращенным маньяком? За годы работы в порнобизнесе он многое повидал. Самый жестокий фильм – с избиением главной героини (на съемках актрисе сломали нос и два ребра, а также выбили передние зубы – правда, она знала, на что идет, и заработала целых полторы тысячи долларов) – заказал ему седовласый владелец художественной галереи, внешне чем-то смахивающий на доброго Санта-Клауса.
– В тот же день я твердо решила, что с модельной карьерой завязываю.
– Молодец. Умненьким девушкам там делать нечего.
– Мне было всего шестнадцать лет. И я… Я поступила в джазовую академию. Прошла конкурс. Сама, никакого блата у меня не было. Наверное, первые два года учебы были самыми счастливыми в моей жизни. Опять мною все восхищались, карьеру прочили. Я даже спела однажды рекламную заставку одной радиостанции, ее потом несколько лет в эфире крутили. А потом… потом однокурсники начали устраиваться на работу. Те, у кого были связи или деньги, разумеется. Знаешь Асю Стрекозу?
– Что за Ася Стрекоза? – удивился Филипп.
– Певичка такая есть. Училась со мной в одной группе. Ни голоса, ни слуха. Мы вообще удивлялись, как она с такими данными умудрилась поступить. Потом, конечно, все встало на свои места. Папаша ее – владелец крупного рекламного агентства. Он своей Асеньке крутую карьеру подарил…
– Значит, когда подвернулся Вахновский, ты уцепилась за него?
– А что мне оставалось? Мне было двадцать. Мало, кто-то скажет. Но для шоу-бизнеса – возраст спорный. Сейчас спрос на совсем молоденьких. А Вахновский сразу без обиняков предложил: ты мне – руку и тело, я тебе – клип на Муз-ТВ и свою студию… Он меня любит, – неуверенно добавила она.
Небольшой уютный отель, в котором они остановились, находился в самом сердце Венеции. Тесные резные балкончики нависали над невозможно узкой улочкой – при желании Филипп с Марьяной, выйдя на балкон, могли запросто здороваться за руку с жителями противоположного дома. Филипп хотел было поселиться с ней в одном номере, но Марьяна его предостерегла:
– Гога наверняка звонить будет.
– У него что, есть видеотелефон?
– Он может расспросить портье.
– Прекрати, – рассмеялся Филипп. – Он же взрослый человек, к тому же серьезный бизнесмен. Дел у него других больше нет, кроме как за тобой следить!
– Ты просто плохо знаешь Гогу, – грустно вздохнула Марьяна. – Он хуже, чем Отелло.
– Хочешь сказать, что в случае измены он тебя придушит?
– Хуже. Он отберет у меня карьеру. Это хуже смерти!..
Наверное, туристы, которым посчастливилось отдыхать в Венеции одновременно с Марьяной и Филиппом, запомнили эту сцену не хуже, чем площадь Святого Марка и многочисленные дворцы. Пышноволосая рыжая красавица, замотанная в прозрачное тюлевое покрывало, словно в невестину фату, стоит задумчиво в гондоле, поставив на бортик босую ногу. Она так красива, будто только что сошла с античной фрески – да и не похожа она на живого человека. Во-первых, не обращает никакого внимания на порывы прохладного весеннего ветра. Большинство людей одеты в ветровки и свитера, а эта красавица щеголяет почти голая… Во-вторых, похоже, ее совсем не волнует повышенное внимание толпы. Венецианские каналы узкие, обнаженной чудачке не скрыться от посторонних глаз. А она ведет себя так, словно не в людном месте находится, а в собственном будуаре перед зеркалом. Томно потягивается, поднимает руки (при этом покрывало соскальзывает вниз с полной высокой груди бесстыдницы), становится видна подмышка со светлым пушком и розовая родинка на животе. Красавица, смеясь, ловит фату руками, но ветер, словно желая подольше полюбоваться на нескромно оголенные красоты, вырывает из ее рук тонкий материал – и тот развевается, подобно белому флагу. И девушке, кажется, это даже нравится – вместо того чтобы, как положено приличной женщине, зардеться и стыдливо потупить глаза, она смеется, смеется… В конце концов, ей надоедает сражаться с ветром – силы явно неравны, и она уступает – вовсе отпускает ткань из рук. И фата, словно живая, улетает куда-то вниз по течению, потом мягко приземляется на воду и раздувается причудливым белым пузырем, не спеша намокнуть и утонуть.
А красавица… Красавица остается в гондоле абсолютно голая. Она – само совершенство, ее тело – волшебного сливочного цвета, нет на нем ни одного темного пятнышка – даже родинки светлые, а волосы на лобке и вовсе белые, словно обесцвеченные.
Проходящие мимо мужчины еще долго оборачиваются ей вслед, самые смелые из них голосят: «Белла! Белла рогацция!» А смуглолицые итальянские старушки в кружевных черных платках плюют вслед этой странной гондоле. И только самые беспристрастные зрители замечают, что на краю гондолы устроился мужчина с фотоаппаратом в руках. Он тоже внимательно наблюдает за обнаженной девушкой, но нет в его взгляде ни любопытства, ни вожделения. Время от времени он командует ей:
– Прогни спину. Приподними рукой грудь. Не смотри в камеру, повернись в профиль…
Четыре с половиной часа длилась эта необычная съемка. Несколько раз Марьяна просила Филиппа прервать работу. «Мне холодно! – капризно говорила она. – Я есть хочу. И в туалет».
– Потерпи. Потерпи, милая, – бормотал он. – Это будет гениальная фотография. Самая лучшая во всем календаре. Ты ведь хочешь, чтобы все смотрели только на тебя? Ты ведь собираешься стать большой знаменитостью? Или я ошибаюсь?
Стоило ему так сказать, Марьяна мгновенно умолкала. Она была болезненно помешана на собственной карьере. Так же, как и Азия. Правда, у Марьяны было гораздо больше шансов добиться успеха. Конечно, в Азии был какой-то внутренний стержень, какая-то необыкновенная завораживающая сила. Но Марьяна – человек вообще уникальный. Филипп смотрел на нее и удивлялся – высшие силы не поскупились одарить ее всеми возможными из человеческих достоинств. Она была красива – даже спросонья, без косметики. Неглупа. Талантлива – ее чистому сильному голосу могла бы позавидовать сама Уитни Хьюстон. Сексапильна.
